округлый, коротенький, свежевымытый и тоже как бы уверенный, что никакие
неприятности ему не грозят.
устраивается на переднем сиденье за рулем, что-то перекладывает с
переднего сиденья на заднее, нагибается за чем-то, поправляет зеркальце
заднего вида. Потом "пежо" фыркнул голубоватым дымком, бибикнул на
какого-то африканца в бурнусе и бодренько выкатился на улицу. Судя по
всему, Нунан направлялся в институт, а значит, должен был обогнуть фонтан
и проехать мимо кафе. Вставать и уходить было уже поздно, поэтому Рэдрик
только совсем закрыл лицо ладонью и сгорбился над своей чашкой. Однако это
не помогло. "Пежо" пробибикал над самым ухом, скрипнули тормоза, и бодрый
голос Нунана позвал:
ходу протягивая руку. Нунан приветливо сиял.
мадам, - бросил он официантке. - Ничего не надо... - и снова Рэдрику: -
Сто лет тебя не видел. Где пропадаешь? Чем занимаешься?
устраивается на стуле напротив, отодвигает пухлыми ручками стакан с
салфетками в одну сторону, тарелку из-под сандвичей в другую, и слушал,
как Нунан дружелюбно болтает.
последнее время тоже замотался с этой новой автоматикой, но спать - нет,
брат, сон для меня первое дело, провались она, эта автоматика... - Он
вдруг огляделся. - Пардон, может, ты ждешь кого-нибудь? Я не помешал?
кофе хоть попью.
Слушай, Рэд, брось ты свои мелочи, возвращайся в институт. Ты же знаешь,
там тебя в любой момент возьмут. Хочешь опять к русскому, прибыл недавно?
нечего мне делать в вашем институте. У вас там теперь все автоматика,
роботы в Зону ходят, премиальные, надо понимать, тоже роботы получают... А
лаборантские гроши, мне их и на табак не хватит.
сам устраивался и дальше намерен сам.
на портфель Рэдрика на стуле рядом, потер пальцем серебряную пластинку с
выгравированными на ней славянскими буквами. - Все правильно: деньги нужны
человеку для того, чтобы никогда о них не думать... Кирилл подарил? -
Спросил он, кивая на портфель.
не видно последнее время?
каждый день обедаю, здесь в "Метрополе" за каждую котлету так дерут...
Слушай, - сказал он вдруг. - А как у тебя сейчас с деньгами?
обеду, часам к двум. Поговорим.
девять.
глазами, подозвал официантку, спросил пачку "Лайки страйк", расплатился и,
взявши портфель, неторопливо пошел через улицу к отелю. Солнце уже изрядно
припекало, улица быстро наполнялась влажной духотой, и Рэдрик ощутил
жжение под веками. Он сильно зажмурился, жалея, что не хватило времени
поспать хотя бы часок перед важным делом. И тут на него накатило.
всего раза два или три. Он вдруг словно попал в другой мир. Миллионы
запахов разом обрушились на него: резких, сладких, металлических,
ласковых, опасных, тревожных, огромных, как дома, крошечных, как пылинки,
грубых, как булыжник, тонких и сложных, как часовые механизмы. Воздух
сделался твердым, в нем объявились грани, поверхности, углы, словно
пространство заполнилось огромными шершавыми шарами, скользкими
пирамидами, гигантскими колючими кристаллами, и через все это приходилось
протискиваться, как во сне через темную лавку старьевщика, забитую
старинной уродливой мебелью... Это длилось какой-то миг. Он открыл глаза,
и все пропало. Это был не другой мир, это прежний знакомый мир повернулся
к нему другой, неизвестной стороной, сторона эта открылась ему на
мгновение и снова закрылась наглухо, прежде чем он успел разобраться...
побежал и остановился только у стены "Метрополя". Сердце стучало бешено,
он поставил портфель на асфальт, торопливо разорвал пачку сигарет,
закурил. Он глубоко затягивался, отдыхая, как после драки, и дежурный
полисмен остановился рядом и спросил его озабоченно:
вестибюль. Здесь было прохладно, сумрачно, гулко. Надо было бы посидеть в
одном из этих громадных кожаных кресел, отойти, отдышаться, но он уже и
без того опаздывал. Он позволил себе только докурить до конца сигарету,
разглядывая из-под полуопущенных век людей, которые толкались в вестибюле.
Костлявый был уже тут как тут, с раздраженным видом копался в журналах у
газетной стойки. Рэдрик бросил окурок в урну и вошел в кабину лифта.
толстяк с астматическим дыханием, крепко надушенная дамочка при мрачном
мальчике, жующем шоколад, и обширная старуха с плохо выбритым подбородком.
Рэдрика затиснули в угол. Он закрыл глаза, чтобы не видеть мальчика, у
которого по подбородку текли шоколадные слюни, но личико было свежее,
чистое, без единого волоска, и не видеть его мамашу, скудный бюст которой
украшало ожерелье из крупных "черных брызг", оправленных в серебро, и не
видеть выкаченных склеротических белков толстяка и устрашающих бородавок
на вздутом рыле старухи. Толстяк попытался закурить, но старуха его
осадила и продолжала осаживать до пятого этажа, где она выкатилась, а как
только она выкатилась, толстяк все-таки закурил с таким видом, словно
отстоял свои гражданские свободы, и тут же принялся кашлять и задыхаться,
сипя и хрипя, по-верблюжьи вытягивая губы и толкая Рэдрика в бок
мучительно оттопыренным локтем...
коридора, озаренного уютным светом скрытых ламп. Здесь пахло дорогим
табаком, парижскими духами, сверкающей натуральной кожей туго набитых
бумажников, дорогими дамочками по пятьсот монет за ночь, массивными
золотыми портсигарами - всей этой дешевкой, всей этой гнусной плесенью,
которая наросла на Зоне, пила от Зоны, жрала, хапала, жирела от Зоны, и на
все ей было наплевать, и в особенности ей было наплевать на то, что будет
после, когда она нажрется, нахапает всласть, и все, что было в Зоне,
окажется снаружи и осядет в мире. Рэдрик без стука толкнул дверь номера
восемьсот семьдесят четыре.
пижаме, с мокрыми редкими волосами, впрочем, тщательно зачесанными на
пробор, нездоровое одутловатое лицо его было гладко выбрито.
королей. Здравствуйте, мой мальчик!
усам и поводил носом вдоль нее взад и вперед.
Глаза у него были прозрачные, голубые, ангельские.
пальца и осторожно поднес ее ко рту. - У старого Барбриджа разыгрались
нервы...
никогда не мигал. Дверь приоткрылась, и в номер протиснулся Костлявый.
прямо с порога.
пол.