не свалился. Однако тело, навычное к труду, раз за разом, с каждым новым
вздыманием секиры все более подчинялось воле, и в конце концов он начал
работать ладно и споро, хотя звон в ушах и легкое головное кружение не
проходили. Впрочем, и к тому Сергий сумел приноровиться, соразмеряя силу
удара с возможностями руки. И дотесал-таки столбы, и поставил, почти не
отдыхая (боялся, ежели присядет, уже не заможет встать), и ладно обнес
досками, и покрыл, и даже маковицу на кровельке вытесал легкими касаньями
кончика топора, и приладил, и только когда слезал с подмостей, на миг
приник к дереву, простерев врозь слабнущие руки, ибо так повело и так
стемнело в глазах, что едва не рухнул вниз без сознания. Но и тут
справился, слез с подмостей и, получив наконец заработанные хлебы, стал
есть, сотворивши молитву, стал есть плесневелый хлеб с водой, и ел тут же,
сидя на пне, и после долго помнилось и передавалось меж братии, что у
Сергия изо рта от разгрызаемых сухарей <яко дым исходил> - вылетало
облачко сухой плесени.
принялся молча раздавать сотоварищам. И опять буйный брат, отпихнув руку с
протянутым сухарем, начал крикливо галиться:
не выпросил! Ну и пишись тогды в холопы к нему! Тебя слушать, да таковую
плесень жрать, и еще в мир не ходить за милостыней - дак и помрем
всеконечно тута! Делай что хошь, а утром вей разойдемси по весям Христа
ради просить да и назад не воротим сюды!
нетерпеливый, худо было, что никто не возразил хулителю, не вступился за
него, Сергия, с обидою или гневом, а лишь остраненно молчали да низили
глаза, и в молчании этом была своя, скрытая, горшая, чем глад и скудость,
беда. Ведь хлеб в монастыре был, был хлеб, и голод не съединял, а паки
разъединял братию! И оттого все труды его, все дни поста, надежд и молитв
грозили обрушить во прах единым часом!
очистив от плесени, начал медленно сосать, а не грызть, Сергий задумался и
понял, что деянием, свершенным им только что в меру своих сил, но отнюдь
не в меру сил каждого из братии, он не вразумил ни единого из них и урок
его пропал втуне, ибо, заработав гнилой хлеб у имущего брата, он тем самым
токмо утвердил рознь духовную и разноту зажитка, скрыто живущую даже в его
бедной лесной обители.
исполнен и не исполняется ныне в русских обителях.
благо родимой земли не творится сим разнотствующим киновийным житием.
Каждый спасает тут только себя, но отнюдь не брата своего во Христе!
так же, как и многие прочие благие по начатку своему деяния русичей, так
же, как ничем завершился путь брата Стефана, ставшего игуменом столичного
монастыря и утерявшего высоту духовную за суетою и прелестью мира.
ибо назавтра же неизвестным дарителем были присланы в обитель возы с
хлебом и обилием, а монахи с той поры уверовали в благодатную
прозорливость своего духовного пастыря, хотя Сергий в тот миг воистину не
догадывал о нежданном спасителе.
Братия вскоре уже и не поминала о нем. Но Сергий с тех самых пор положил в
сердце непременно устроить общую трапезу и общее житие и ждал теперь лишь
обещанной Алексием подмоги, которую привезет... должен привезть! Или сам
авва Алексий или даже Леонтий-Станята, Станька попросту, молодой
послушник, новогородец, прибившийся было к Троицкой обители, которого
Сергий, испытав и понявши, что уединенное киновийное житие не для него,
отослал в спутники к Алексию, собиравшемуся в Царьград, благо Станята,
неведомо как, почти самоуком, научился разуметь по-гречески...
мис, оживленно переглядываются, дарят друг друга то улыбкою, то пристойным
в застолье словом. Они радуют ныне, что вместе, но продолжат ли радовать,
когда <вместе> станет законом и иначе будет уже нельзя?
глядючи, как Василий Сухой с Якутою ладно прибирают со стола и кутают в
зипун горшки с варевом для болящих. Убедясь, что все идет добрым чередом,
он запахнул суконную свиту и вышел в холод.
небо бледно засинело над елями, а останние облака в розово-палевом окрасе
летели над головою уже нестрашные, подобные тонкому дыму, все более и
более легчающие, обещая ему ясный и легкий путь. Глубоко вздохнув, он
направил стопы к келье Онисима.
Измученный долгою постелью паче самой болести, он торопливо, кашляя и
взбулькивая, заговорил, хваля Сергиево согласие стать наконец настоятелем
обители, толкуя неразборчиво и о Москве, и о князе Иване, и о Царьграде...
Онисим отходил света сего, зримо слабел, и конец его был уже не за горами.
Старик и сам понимал это, и в его нынешних наставлениях племяннику
скользом то и дело проглядывала печаль скорого расставания. Уходя, Сергий
бережно и любовно облобызал старика.
теперь надобилось одно: отрядить двоих спутников Сергию. Архимандрит Симон
при его преклонных летах не мог одолеть зимнего пути. Обычным ходоком по
делам монастырским был Якута, но ныне с Якутою требовалось послать мужа
нарочита, добре известного за пределами обители, и взоры предсидящих
невольно обратились к Стефану. Брат сидел сумрачный и прямой и, не дав
Симону открыть рта, предложил сам:
смирении своем старший брат должен был дойти теперь до конца, и он лишь
поблагодарил Стефана стремительным взглядом.
Брали, опричь церковных надобностей, короткие лыжи, топор, кресало и трут,
мешок с сухарями да сменные лапти. Выходить порешили в ночь, отдохнувши
мал час после навечерия. Небо совсем разъяснило, и луна была в полной
силе, обещая освещать дорогу трем невзыскательным путникам.
обители починка, прошали освятить избу, но узнавши, зачем и куда он
направляется, тут же дружно повалились в ноги, упрашивая освятить ихнюю
новорубленую хоромину по возвращении, уже будучи игуменом. Сергий,
улыбнувшись одними глазами, обещал.
последние распоряжения Михею и помолиться. Небо бледнело, гасло - зимний
день краток! Когда они выйдут в путь, на стемневшем небосклоне появится
первая мерцающая звезда.
подрясника под ремень, в круглом своем малахае, с топором за поясом, почти
не отличимый от обычного охотника-лесовика. Ловко ныряя под оснеженными
ветвями, Якута вел спутников одному ему ведомою тропинкой, спрямляя пути,
и Сергий, навычный к лыжной ходьбе, с трудом поспевал за ним. Стефан
упорно шел след в след брату, то отставая, то вновь нагоняя Сергия. Все
трое молчали, сберегая дыхание. Порою от колдовской зимней тишины ночного
леса начинало марить и мерещить в глазах. То сдвигался куст, то рогатый
сук неслышно переползал через дорогу. Якута сплевывал, бормоча когда
молитву, когда колдовской оберег. Поскрипывали лыжи, да изредка гулко
трескало промороженное дерево в лесу.
зеленые лучи сквозь узорную хвою, когда Якута, бегло оглянувши на
спутников, сказал настуженным голосом:
стволов показалась крохотная избушка, в которой, когда разгребли дверь и
пролезли, отряхивая снег, внутрь, нашлись и дрова, и береста, и даже
немного крупы и соли, подвешенных в берестяном туеске под потолком.
принялись рубить и носить валежник, Стефан же, тут только почуявший, сколь
устал, без сил повалился на земляной пол. Когда-то младший брат тянулся за
ним во всякой ручной работе! Он все же перемог себя, встал и тоже начал
таскать сухие ветви вкупе с Сергием, в то время как Якута, ловко перерубая
сушняк топором, складывал его в горку внутри избы.
закрывши двери, улечься всем троим на жердевые полати над самой печью,
застеленные свежим лапником, и подремать, по выражению Якуты, часа два до
свету в дымном банном тепле.
в путь, зеленое ледяное небо уже ясно отделилось от сине-серебряных елей и
ветер, предвестник утра и далекого счастья где-то там, впереди, за зарею,
за краем дорог, овеял лицо, напомнив Стефану юность, отданную невесть
чему, и на долгий миг показалось неважным все, что было и есть на Москве,
при дворе, в высоких хоромах княжеских и даже за морями и землями, в
Цареграде, у франков и фрягов... Так бы вот и идти вослед брату,
Максимов Альберт
Махров Алексей
Русанов Владислав
Жюль Верн
Доценко Виктор
Майер Стефани