потом все же спросил: - А тебя теперича позовут в Новгород князем?
взрослых, что ли? Или подговорил кто? Этого вопроса он и самому себе
старался не задавать.
на брата, повторил Данилка.
сорвалось, примолвил: - Может и не пустить.
Дмитрий. - На вот! - подал он сына младшему брату, стряхивая с колен
<божью росу>. Вбежавшая мамка (проведала, что князь в светлице, сломя
голову мчалась, скажут: дите бросила!) засуетилась, подала князю плат,
обтереться. Схватила ребенка, стала тискать без нужды. Ванятка заплакал.
переставал реветь. Сам Дмитрий не знал, что ему делать с сыном. Потому и
заглядывал редко. Видел только, что слабый, больной, а нужен был воин,
князь! Нужны были сыновья, много сыновей, чтобы не страшиться случайной
беды, чтобы продолжили, когда придет час, дело отца и деда, дело собирания
земли русской вокруг... Быть может, даже вокруг Переяславля!
мать не могла вызнать, упредить заранее, гонца послать, наконец! Сидят,
золотом вышивают... Не на добро обаживали юрьевского князя ростовчане, ой,
не на добро! Надо скакать к наследнику. Немедленно. Троюродный брат!
Почтение оказать. Дороги развезло - все равно. Заодно узнаю, как и что.
Юрьев нельзя уступать ростовчанам. Нельзя дать рассыпаться русской земле!
Хорошо было Великому Всеволоду! И отцу хорошо... А у него ни власти, ни
сил, ни денег!
княжича в терема, воротился к торгу. Старый боярин твердо сидел в седле,
зорко, с высоты, разглядывая запруженную народом площадь. Сын, Окинфий, и
неколико человек дружины ехали следом. С утра он уже осмотрел ряды, где
торговали сукном, холстом, рыбой, резной и глиняной посудой, кожами и
многоразличным кожаным товаром. Мытник, отирая обильный пот, следовал за
ним. Боярин сам проверял клейма, считал и писал что-то на вощаную
табличку, которую, новгородским обычаем, всегда имел при себе. Доходы все
падали и падали, и князь был недоволен. Будут тут доходы, когда по Волге
пути нет! Персидского товару совсем не стало в торгу...
Гаврило Олексич вдруг ожег коня, конь прянул, веером взбрызнув снег.
привели беглеца с рыжим, золотистой масти, жеребцом, что злился и пробовал
укусить.
Гаврило Олексич!
будешь в куплю пущать, князя вконец разоришь!
мямлил. Гаврило Олексич вдруг, подняв плеть и страшно вытаращив глаза, с
размаху хлестнул задержанного, так, что тот весь разом выгнулся и кровь
брызнула у него поперек лица.
на боярина.
глядел на него с седла.
Не туда смотришь. Вона, гляди! - ткнул концом плети, подъехав вплоть к
золотистому коню. - Пото и продает украдом.
боярину, что конь не краден, а взят в бою, и тому есть послух у него здесь
же, в Переяславле, тоже рязанец...
за пятно почто не платил?
стражей. - Коли не брешет, не продаст его послух тот, пущай платит за
пятно да пеню, а коня - продает!
Татар не перешибешь! Прилаживаться нужно. Ну и зорят ихнюю волость кажен
год. Татары их грабят, а они - сами себя! - сказал Гаврило Олексич
негромко, оборотясь к сыну. Про татар громко не говорили вообще. - Я бы и
отобрал коня, да начни тут... Торг закрывать придется! - прибавил он,
помолчав. - А там с бою ли взят... Кто его с бою брал? Видать, что
краденый! Добро, хоть не в нашем княжестви!
Вдовы есь. Уведать надобно. Князь наказал. Может - помочь нужна. Коли не
оголодал, терпи, тамо и поснидаем с тобой.
а заодно и поучить.
чего тебе любо будет!
задержался у одной. Серебряные наборные пояса, чары, нательные кресты,
изузоренная серебром сбруя - тут, кажись, стоило поглядеть. Сиделец
переводил острый взгляд с Окинфия на Гаврилу Олексича, что, сидя на коне,
в отдалении, толковал о чем-то с остолпившими его гостями-суконниками.
сокровищ померкло. Колты и серьги были грубы, зернь никуда не годилась, а
подчас вместо зерни было простое литье по старым оттискам. Сканной работы
не было, почитай, совсем. Он уже лениво перебирал серебряные крестики,
изредка задерживая взгляд на черненом створчатом энколпионе или цепочке
граненого серебра, но и то не годилось. Купишь, а опосле батюшка засмеет!
посопев, под прилавком, вытащил откуда-то сверточек и, оглянувшись
опасливо, начал развертывать: первую тряпицу, вторую, третью. Наконец
что-то проблеснуло.
темно-красного камня крестик, оправленный в золото. Окинфий недоверчиво
подержал крестик на ладони, перевернул. Вгляделся. Крупного чекана оправа
с толстою перевитью (сперва показалась даже грубой) обличала, однако, руку
опытного и зрелого мастера. Тончайший узор по краю, сотканный словно из
паутины, чего Окинф и не заметил вначале, дал ему понять, что мастер был
далеко не прост.
вбок, что на всем понятном языке намеков означало: терем ордынского
баскака на княжом дворе.
И опять безнадежно махнул рукой.
губами. - И в Ростове, и в Суздале... Всюду извелись. Есь ли еще в
Новгороде Великом?! Я старой человек, а ты молод еще, боярин, дак не
поверишь, иногды стыдно торговать, пра-слово! Тридцать годов всего и
прошло-то, которы и старики живы еще, не увед°ны в полон, а не работают
больше-то! Серебра, бают, того нет, ни золота чистого, ни камней, да и
боятся! Чуть что - к баскаку: где взял? Товар отымут и самого уведут...
и, жестко глядя в глаза Окинфию, назвал цену. Начали торговаться...
стянул с него купец? Но отец, лишь глянув, одобрил куплю, прибавив:
Поуводили всех... Кого азиятцам попродали, кого в Сибирь, в степи, к
кагану, да в ентот, в Китай...
сыном ехали горой, и озеро, большое, готовое тронуться, широко простерлось
перед ними.
Черепнин Владимир
Афанасьев Роман
Гуревич Георгий
Орлов Алекс
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк