- Согласны ли вы, - спросил он княжичей (толмач, вывернувшись из-под руки,
тотчас начал переводить), - ежели коназ Семен получит вышнюю власть?
взором, в котором так ясно читались страх и опасливое почтение, что Узбек
даже усмехнулся слегка. Перевел взгляд на своих сыновей, поймал медленное
загадочное мерцание глаз Джанибековых... Почтительный сын! И чужой.
Непонятный отцу. Он повторил тверже, приосаниваясь в седле:
так, словно бы получили от него награду.
него, ради них, сыновей, и в поучение ему - дабы дети не обагрили кровью
могилы родительской - говорит он сегодня эти слова, коих мог бы и не
сказать вовсе, несмотря на то, что весь двор выпрашивает их у него уже
поболее месяца...
вручает владимирский стол Семену, яко старшему сыну коназа Ивана, дабы
власть переходила от отца к сыну - к старшему сыну! - в свой черед.
Черкас - все услыхали, наконец, решение повелителя. Семен соскочил с седла
и, прямо в траве, обнажив голову, преклонил колено. Братья его,
переглянувшись, тоже слезли с седел, встали позади брата, склонили головы.
Все трое рады. Как один. Словно награжден каждый из них. Словно власть,
полученную Семеном, они разделят теперь натрое!
старших братьев. Джанибек опустил голову, скрыв от отца и старшего брата
свой непонятный мерцающий взор. Поняли они его? Приняли? Поверили,
наконец? Или то, что сделал он сейчас, минет впустую и даром, не помирив,
не подружив его сыновей. Или неверное было во всей его прежней жизни? Или
опять его обошел, обадил, улестил и обвел вокруг пальца покойный Иван?!
сын Ивана почтительно подымается с колен, подходит к стремени, и надобно
протянуть ему руку для поцелуя. И остается думать, что решенное днесь
решено все-таки им самим, а не по подсказке его придворных.
Дымилась обугленная на огне свежатина. Слуги разливали красное греческое
вино. Симеон, подтвердив безусловные права Костянтина Василича на Нижний и
почти не позволив поздравлять себя с великим княжением, завел речь о
новгородском походе.
споров и даров, словно бы не они все, издержавшиеся до зела (каждый набрал
долгов по заемным грамотам), спорили и тягались тут о вышней власти.
Сейчас чавкают, облизывая по-татарски пальцы, сосредоточенно жуют свежее
сочное мясо. У каждого из них бояре сделали все, что могли, чтобы свалить
соперников, и вот теперь наступил видимый мир, довольство, совместная
трапеза. И все верят в то, что не будет яда на этом пиру, что не будет
тайного ножа в спину по дороге с пира, хотя никто из них не ведает (даже и
сам!), кая чаша сожидает его в русской земле и не станет ли князь Семен,
стойно отцу, насиловать соседние княжества, и не станут ли они сами
пакостить великому князю Семену? Пока же, получивши грамоты, урядивши
давешние споры и ссоры, князья обсуждают совместный поход на Новгород,
богатый и враждебный им всем, потому что своею торговлей держит в руках
серебряный ручей татарской дани. И, обсуждая этот поход, они сейчас, все,
совокупно, - единая Владимирская Русь. Надолго ли? И какова станет плата
за это - подлинное уже, а не временное и условное - единство Руси
Владимирской? Какова будет плата за величие в грядущих веках? Понимают ли
они теперь, о чем у них речь и к чему братняя молвь и совокупный поход на
Новгород? Да, понимают. Или, вернее, чуют, чувствуют. Не очень-то любя
друг друга, понимают, что они - одно. Русичи. Ближние друг другу. Те, коих
заповедал Христос возлюбить, <яко самого себя>. Ибо не могут быть равно
<ближними> все языки и народы земные, поскольку тогда и само понятие
<ближнего>, различение ближних и дальних отпадет, исчезнет, обессмыслив
заветы Христа.
по языку - да. А по чему-то другому, трудноуловимому, - нет. Другие. И в
иной судьбе, в по-другому сложившихся веках, могли бы стать особою землею,
иным, хоть и родственным, народом. Что удержало? Гений Александра
Невского? Воля Михайлы Тверского? Дальновидная мудрость Ивана Калиты? И
она тоже. А ныне - упрямая воля молодого наследника Ивана, решившегося во
что бы то ни стало исполнить волю отца. И от всех этих совокупных усилий и
воль что-то уравнивалось и тускнело, что-то, неповторимое, гибло в веках,
но рождалась, в муках и скорби, великая страна, пока еще даже не ведающая
о своем грядущем величии.
купеческим товаром (хоть малую толику ордынских проторей оправдать!),
ехали комонным поездом сперва степью, а там уже пошли первые рощи, колки,
кленовые и дубовые острова и, наконец, долгожданная сень раскидистых
рязанских дубрав, уже разукрашенных кое-где переливами тяжкой осенней
меди.
рязанскую землю - высокие стога и богатые суслоны хлебов.
полей, следил высокое и холодное осеннее небо, мечтал: поскакать бы теперь
в Красное или под Можай, где уже вовсю идет молотьба, взбодрить посельских
и ключников, потрогать тугие скользкие снопы, ощутить терпкий дух ржи,
хозяйственно сунуть руку в прохладное нутро сенной копны... А дома пироги,
заботная мачеха, сияющая, заждавшаяся Настасья... И не надо никаких
прохожих, дорожных, иноземных - как бы ни томило и ни долило порой. Дом,
родина, родная жонка, дети... Облачной тенью проплыло воспоминание о
маленьком гробике, о восковом личике усопшего младеня. Ушло. Телесною
истомою всколыхнулось, напомнилось - Настасья, жена. Последняя грамотка
ее, свернутая трубочкою, покоится у него на груди...
жаждал: и милости ханской, и ярлыка на великое княжение. Измаяла ложь
лести, искательные и спесивые взоры ордынских вельмож... Нет, лучше в
деревню, в лес, но чтобы хоть там-то уже не гнуть ни перед кем спины! Да и
любому смерду на Руси честь, почитай, дороже добра! С того, верно, и устал
и измотан, что все эти долгие месяцы (мнится теперь - годы!) мучался
нужной почтительностью перед капризным убийцею. (Как с ним ладил отец?! И
этого я не знал, коря батюшку!)
веселью разгульных сельских братчин - законного отдыха земледельца после
летней страды.
пря Вельяминовых с Хвостом; и братья, усланные наперед, невесть чего
натворившие без него в этой очередной замятне; и дела церковные. Алексий
наконец утвержден митрополичьим наместником, и он еще не знает, как ему
держаться с отцовым крестником ныне. А чуялось уже, что теперь, по смерти
родителя, не кто иной, как Алексий должен стать ему ближним из ближних.
Ибо кто-то должен быть такой (не митрополит Феогност!), перед кем ты весь
как на ладони, кто поможет, удержит и наставит на путь. Нужна человеку не
только узда господней кары, но и узда дружеского, старшего учительства.
Даже если ты первый в народе своем, а быть может, именно потому, что
первый, именно потому!
родимой земли.
крестами вышел к самому перевозу. И уже от перевоза, спешив с коня, вели
его под руки по сукнам прямо к собору, а оттоле в пиршественные палаты
городового наместника.
углядеть в толпе кого из Вельяминовых, но вместо того поймал остерегающий
взгляд Михайлы Терентьича и услыхал доверительный шепот старика:
Хвоста. Сказывалась рознь принятых коломенских рязанцев с коренными
московитами.
сельдь, мясную уху и уху рыбную, тройную - остынь, и ложка станет стоем в
густом, как кисель, наваре, - кулебяку и пироги с капустой и гречневой
кашей, запеченный в тесте окорок домашней свиньи, кисели и блины, обильно
политые топленым маслом, с сыром и икрою, с прип°кой со снеточками, блины
с творогом, горячие шаньги с просяною кашей, загибки и ватрушки с
творогом, - пил взвар и мед, многоразличные квасы, греческое вино, грыз
орехи, варенные в меду, и медовые коржи и опять ел кашу с медом и молоком,
и опять пироги с морошкой и вишеньем... Ел, потея, чуя, что уже и не
съесть больше ни куска, и все же ел и пил, уже насилу, не чая, как
отказать уговорам хлебосольных хозяев...
перины боярской изложни, в каменный, тяжелый с перееда сон.
лампадного огонька свечу (не любил будить слуг по ночам - претила суета
Шилова Юлия
Корнев Павел
Перумов Ник
Грабб Джеф
Шилова Юлия
Посняков Андрей