Чтение 15–й страницы книги ~Маслав~

своего господина. Когда ладья причалила к борогу, и из нее вывели коней,
Маслав наклонением головы простился с Доливой, сел на своего великолепно
убранного коня и в сопровождении Губы поехал в замок, высоко подняв голову
и приняв вид грозного владыки... Снизу было видно, как раздвигались люди
наверху при его приближении, а через минуту на валах раздались громкие
крики многочисленной толпы, приветствовавшей Маслава.

Вшебор, задумчивый и угнетенный, поплелся вслед за ним к замку. Быть
может, он вспомнил то время, когда видал Маслава маленьким и жалким перед
королевой, которая относилась к нему с презрением.

По пути к замку Вшебор внимательно присматривался со всему, что
окружало Маслава. Народу везде было много, и хоть он уже был собран в
сотни и полки, но всем своим видом и одеждой более напоминал полудиких
людей, чем воинов. И вооружены они были не одинаково. Начальников трудно
было отличить от простых солдат. Все они сидели и ходили в полном
беспорядке, кричали и ссорились между собой.

Во дворах замка стояли бочки и кадки с пивом; часть людей, сидя на
земле, ели и беседовали, другие, лежа, отдыхали.

Около прежнего бенедиктинского костела стояла толпа гусляров,
колдунов, старых баб и черни, вышедшей из лесов.

Внутри открытого храма горел уже огонь, около которого двигались
женщины в белых одеждах. Перед вывороченными дверьми костела стояли
длинные древки, вбитые в землю с изображение богов, сделанных наспех,
грубыми и безобразными.

Между ними стоял выкопанный из земли каменный чурбан, который должен
был изображать божество в трех шапках, с заложенными на груди руками, в
которых он держал меч и каравай.

Гусляры, рассевшись на земле под ним, бренчали на гуслях и подпевали,
а народ окруживший их, внимательно слушал.

У дверей вновь отстроенного деревянного замка стояла толпа народа, и
суетились слуги нового князя в нелепых пестрых одеждах.

Очевидно, старались одеть их попышнее, но не умели этого сделать, и
каждый, выбрав, что ему нравилось, напялил на себя, заботясь только о том,
чтобы било в глаза. Все это имело дикий вид. Только на некоторых было
полунемецкое платье, видимо, награбленное из королевского замка.

Важнейшие граждане, - несмотря на свои дорогие платья и жупаны, цепи
и позолоченные пояса, - несмотря на то, что были и умыты, и причесаны, все
же выглядели простыми пастухами. Видно, на этом дворе, собранном наспех и
кое-как одетом не было никакого порядка. Там и сям в этой толпе вспыхивали
ссоры, завязывались драки, и слышались удары дубинок и шум борьбы. Толкали
друг друга и дрались до тех пор, пока дубинка одного из старших не
прекращала ссоры.

Визг и вой собак, ржание коней и отдаленный шум воинского лагеря
сливались в один смешанный гул, в котором трудно было разговаривать, не
повысив голоса, чтобы быть услышанным, - и эти приподнятые голоса еще
увеличивали общую шумиху.

Вшебор без труда пробрался сквозь толпу; - никто даже не взглянул на
него, все только толкали его, и он не знал бы, куда идти, если бы не вышел
в это время из замка Губа и не повел его за собой.

По знаку Губы приблизился старик, которому Губа и передал Вшебора. В
сенях замка тоже толпилось много народа. Пройдя через какие-то темные
закоулки, переходы и коридоры, по которым сновала челядь, Вшебор с своим
проводником вошел в полутемную избу. Ее маленькие окошечки, задвинутые
изнутри ставнями, едва пропускали свет сквозь щели. Это был, должно быть,
какой-нибудь склад или гардеробная владельца замка, вся заваленная
одеждой, оружием и всевозможными, очевидно, награбленными вещами, которые
лежали на полу и висели по стенам. Все, что доставляла война, было
захвачено и сложено здесь Маславом. Целыми кучами свалены были вещи,
собранные из разных замков, от разных владельцев, со всех концов страны,
различной ценности и самого разнообразного вида. Те, что сложили их здесь,
не умели даже отличить более ценных вещей от менее ценных. Дорогое и
дешевое, хорошее и плохое все было свалено вместе в одну кучу, как рожь
или сено, свезенные в амбар.

- Эй, вы, - крикнул старик, отворить дверь. - Берите, что хотите. Так
приказал пан! Не стесняйтесь! - и он указал на кучи одежды и полки,
нагроможденные всяким добром.

- Выбирайте: чего душа пожелает! Вы видите, у нас есть что выбрать! -
и, поглаживая голову, старик усмехнулся. На одной из полок лежали
отдельной кучкой золотые и позолоченные цепи. Старик подошел и, выбрав
несколько, взвесил их на руке, остановился на самой тяжелой цепи и хотел
уже подать ее Вшебору, но вдруг заметил на ней следы засохшей крови,
пробурчал что-то себе под нос и пошел к дверям, где стоял чан с водой.
Выполоскав в нем цепь, он начал вытирать ее полой своей одежды.

Вшебор с отвращением стал одеваться, - отказаться было невозможно.

Старик с готовностью помогал ему и все время советовал выбрать все
самое лучшее, но не тратить даром времени. У него была только одна забота
- выполнить, как можно лучше, приказание пана.

- Только поторопитесь, - говорил он. - Его милость не любит ждать и
желает, чтобы вы были при нем за столом... А давно уже пора... - Из разных
углов он вытащил: пояс с мечем, меховую шапку, богатое верхнее платье и
все, что было нужно для того, чтобы Вшебор угодил новому пану. Сверх всего
этого старик накинул ему на шею золотую цепь и, с улыбкой осмотрев его,
повел к выходу.

Из гардеробной в столовую снова пришлось идти темными коридорами и
переходами... Уже издали Вшебор услышал доносившиеся из нее громкие
голоса. Старый плоцкий замок не отличался большим великолепием внутреннего
убранства: он был закопчен от дыма, а все убранство горниц составляли
самые простые деревянные столы и лавки. Каким он был с незапамятных
времен, таким остался и теперь - со столами из толстых досок, с огромными
лавками, устланными теперь кожами и сукном. В других горницах не было даже
полов, а только сглаженная земля, насыпанная листьями, а зимой - соломой и
вереском.

В горнице, игравшей роль столовой, было много разряженных, как на
празднике, гостей. Для князя было устроено сидение на небольшом
возвышении, прикрытое черным сукном. Около него занимали места сразу
бросавшаяся в глаза своей непохожей на остальных внешностью, - пруссаки с
зверскими лицами, вооруженные топорами, дротиками, луками и кремневым
оружием.

Главою их был кунигас, относившейся к Маславу совершенно запросто, а
тот - волей неволей должен был принимать доказательства его расположения.

Это был человек среднего роста, широкоплечий, толстый с заплывшими от
жира глазами, едва видневшимися из-под бровей, в обхождении решительный и
не обращавший никакого внимания на торжественность обстановки, какую
усиливался поддержать Маслав. Он считал себя совершенно равным ему и
отвечал ему гордо и высокомерно. Новый князь, должно быть, нуждался в нем,
потому что, хотя лицо его часто выражало неудовольствие и гнев, он все же
терпеливо переносил такое обхождение гостя.

Иногда он обводил взглядом своих придворных, ему хотелось, чтобы двор
его произвел на пруссаков впечатление настоящего княжеского, и потому-то
все были разряжены, как на праздник, и вооружены.

По старому обычаю, в горнице не было женщин.

Заняв место в конце стола, Маслав посадил около себя кунигаса,
приказав подостлать ему на сиденье красное сукно. Перед ними были
поставлены серебряные блюда, а так как для других уже не хватало серебра,
то остальные удовольствовались глиняной и деревянной посудой.

Вшебору Маслав указал место за другим столом, приказав ему
распоряжаться там.

За исключением пруссаков, которые нисколько не стеснялись, и громко
разговаривая, сейчас же принялись есть и пить, все остальные, сидевшие за
столом, придворные Маслава, вероятно, соблюдая приказание самого пана,
хранили боязливое молчание. Но так как они к этому не были приучены, то от
времени до времени и среди них вырывался у кого-нибудь громкий возглас или
взрыв смеха, который сейчас же затихал под грозным взглядом повелителя.

Слуги прислуживали неумело; сталкиваясь друг с другом, а за дверями
слышались угрозы, брань и жалобные крики; но все же пир окончился бы
вполне благопристойно, если бы не кубки, стоявшие перед гостями и
постоянно пополнявшиеся. Мед развязал язык этим людям, не привыкшим
сдерживать вспышки гнева и веселья. К концу пиршества ничто уже не могло
остановить шума и криков, хотя выражение лица князя становилось все
угрюмее. А тут еще явилась целая стая своих и чужих псов, бросившихся
глодать брошенные под стол кости и своим лаем и визгом еще более усиливших
общий гомон.

В конце трапезы, по старому обычаю, все гусляры и певцы, сидевшие
около храма, собрались в обеденную горницу. Они ворвались целой толпой,
торопясь занять места на лавках около стены, а те, кто не нашел места,
расселись на земле; зазвучали гусли, и раздались крикливые напевы.

Но Маслав и с этими должен был считаться, - ведь за ним шел весь
народ; перед ними поставили пиво и мед, слушали их пение и игру, а
некоторые из сидевших за столом, подогретые вином, стали вторить им и
хлопать в ладоши.

Все это мало напоминало пир в княжеском доме, - но, видно, иначе и не
могло быть.

Пруссаки этим не смущались: они с удовольствием попивали мед,
подставляя для этого рог, который носили у поясов, и похваливали угощенье.

Уж трапеза близилась к концу, - все угощенье понемногу исчезло со
столов, и остались только жбаны, - как вдруг двери из внутренних покоев
замка с шумом отворились, и в горницу вбежала какая-то странная фигура.
При виде ее пруссаки в испуге повскакивали с лавок, а Маслав побледнел,
как мертвец.

Да и было чего испугаться!

Вошедшая была старая, худая и высокая женщина с седыми, растрепанными