оглянуться, как жизнь пройдет!
жизни!
интересный человек... Секретарь нашей земской уездной управы...
портсигар:
затягиваясь. И в нем еще раз дрогнула жалость к ней, к ее
развязности, а вместе с жалостью -- нежность и сладострастное
желание воспользоваться ее наивностью и запоздалой
неопытностью, которая, он уже чувствовал, непременно соединится
с крайней смелостью. Теперь, сидя в столовой, он с нетерпением
смотрел на ее худые руки, на увядшее и оттого еще более
трогательное личико, на обильные, кое-как убранные темные
волосы, которыми она все встряхивала, сняв черную шляпку и
скинув с плеч, с бумазейного платья серое пальтишко. Его
умиляла и возбуждала та откровенность, с которой она говорила с
ним вчера о своей семейной жизни, о своем немолодом возрасте, и
то, что она вдруг так расхрабрилась теперь, делает и говорит
как раз то, что так удивительно не идет к ней. Она слегка
раскраснелась от водки, даже бледные губы ее порозовели, глаза
налились сонно-насмешливым блеском.
мечтах: знаете, о чем я больше всего мечтала гимназисткой?
Заказать себе визитные карточки! Мы совсем обеднели тогда,
продали остатки имения и переехали в город, и мне совершенно
некому было давать их, а как я мечтала! Ужасно глупо...
которой чувствовались все косточки, но она, совсем не поняв
его, сама, как опытная обольстительница, поднесла ее к его
губам и томно посмотрела на него.
него через плечо. Он с ненавистью страсти и любви чуть не
укусил ее в щеку. Она, через плечо, вакхически подставила ему
губы.
она тотчас же, спеша угодить ему и до конца дерзко использовать
все то неожиданное счастье, которое вдруг выпало на ее долю с
этим красивым, сильным и известным человеком, расстегнула и
стоптала с себя упавшее на пол платье, осталась, стройная, как
мальчик, в легонькой сорочке, с голыми плечами и руками и в
белых панталончиках, и его мучительно пронзила невинность всего
этого.
девочка.
пол белья, осталась вся голая, серо-сиреневая, с той
особенностью женского тела, когда оно нервно зябнет, становится
туго и прохладно, покрываясь гусиной кожей, в одних дешевых
серых чулках с простыми подвязками, в дешевых черных туфельках,
и победоносно пьяно взглянула на него, берясь за волосы и
вынимая из них шпильки. Он, холодея, следил за ней. Телом она
оказалась лучше, моложе, чем можно было думать. Худые ключицы и
ребра выделялись в соответствии с худым лицом и тонкими
голенями. Но бедра были даже крупны. Живот с маленьким глубоким
пупком был впалый, выпуклый треугольник темных красивых волос
под ним соответствовал обилию темных волос на голове. Она
вынула шпильки, волосы густо упали на ее худую спину в
выступающих позвонках. Она наклонилась, чтобы поднять спадающие
чулки, -- маленькие груди с озябшими, сморщившимися коричневыми
сосками повисли тощими грушками, прелестными в своей бедности.
И он заставил ее испытать то крайнее бесстыдство, которое так
не к лицу было ей и потому так возбуждало его жалостью,
нежностью, страстью... Между планок оконной решетки, косо
торчавших вверх, ничего не могло быть видно, но она с
восторженным ужасом косилась на них, слышала беспечный говор и
шаги проходящих по палубе под самым окном, и это еще страшнее
увеличивало восторг ее развратности. О, как близко говорят и
идут -- и никому и в голову не приходит, что делается на шаг от
них, в этой белой каюте!
лежала с закрытыми глазами и уже со скорбным успокоением на
побледневшем и совсем молодом лице.
было сходить, она стояла возле него тихая, с опущенными
ресницами. Он поцеловал ее холодную ручку с той любовью, что
остается где-то в сердце на всю жизнь, и она, не оглядываясь,
побежала вниз по сходням в грубую толпу на пристани.
московской квартире Данилевских, летом стал приезжать к ним на
дачу в сосновых лесах по Казанской дороге.
но у Данилевских только сам доктор говорил ему "коллега", а все
остальные звали его Жоржем и Жоржиком. По причине одиночества и
влюбчивости, он постоянно привязывался к какому-нибудь
знакомому дому, скоро становился в нем своим человеком, гостем
изо дня в день и даже с утра до вечера, если позволяли занятия,
-- теперь стал он таким у Данилевских. И тут не только хозяйка,
но даже дети, очень полная Зойка и ушастый Гришка, обращались с
ним, как с каким-нибудь дальним и бездомным родственником. Был
он с виду прост и добр, услужлив и неразговорчив, хотя с
большой готовностью отзывался на всякое слово, обращенное к
нему.
больничном платье, они входили в просторную прихожую, устланную
коврами и обставленную тяжелой старинной мебелью, и женщина
надевала очки, с карандашом в руке строго смотрела в свой
дневник и одним назначала день и час будущего приема, а других
вводила в высокие двери приемной, и там они долго ждали вызова
в соседний кабинет, на допрос и осмотр к молодому ассистенту в
сахарно-белом халате, и только уже после этого попадали к
самому Данилевскому, в его большой кабинет с высоким одром у
задней стены, на который он заставлял некоторых из них влезать
и ложиться в самой жалкой и неловкой от страха позе: пациентов
все смущало -- не только ассистент и женщина в прихожей, где с
такой гробовой медлительностью, блистая, ходил из стороны в
сторону медный диск маятника в старинных стоячих часах, но и
весь важный порядок этой богатой, просторной квартиры, это
выжидательное молчание приемной, где никто не смел сделать
лишнего вздоха, и все они думали, что это какая-то совсем
особенная, вечно безжизненная квартира и что сам Данилевский,
высокий, плотный, грубоватый, вряд ли хоть раз в году
улыбается. Но они ошибались: в той жилой части квартиры, куда
вели двойные двери из прихожей направо, почти всегда было шумно
от гостей, со стола в столовой не сходил самовар, бегала
горничная, добавляя к столу то чашек и стаканов, то вазочек с
вареньем, то сухарей и булочек, и Данилевский даже в часы
приема нередко пробегал туда по прихожей на цыпочках и, пока
пациенты ждали его, думая, что он страшно занят каким-нибудь
тяжелобольным, сидел, пил чай, говорил про них гостям: "Хай
трошки подождут, матери их черт!" Однажды, сидя так и с
усмешкой поглядывая на Левицкого, на сухую худобу и некоторую
гнутость его тела, на его слегка кривые ноги и впалый живот, на
обтянутое тонкой кожей лицо в веснушках, ястребиные глаза и
рыжие, круто вьющиеся волосы, Данилевский сказал:
восточная кровь, жидовская, например, или кавказская?
ответам:
польская, есть, может быть, ваша украинская, -- ведь Левицкие
есть и украинцы, -- слышал от деда, будто есть и турецкая, но
правда ли, один аллах ведает.
Корнев Павел
Шекли Роберт
Василенко Иван
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Посняков Андрей