словами, перенимать его вкусы и привычки,-- болеть его
болезнями, любоваться его недостатками. О! Сладчайшее рабство!
скажешь, что этот божественный дар был безумие, бессмыслица,
дикое недоразумение, роковая ошибка? Тысячу раз говорил и до
сих пор говорю я себе то же самое. Но кто же от начала
мироздания сумел проникнуть в тайны любви и разобраться в ее
неисповедимых путях? Кто взял бы на себя смелость, устраивая
любовные связи, соединять достойных и великодушных с
великодушными, красивых с красивыми, сильных с сильными, а
осевшую гущу выбрасывать в помойную яму?
расскажу тебе о себе самом. Сделаю это без всякой пощады, со
злобным удовольствием.
говорят ярославские мужики про своего же брата мужика, который
случайно разбогател, а следовательно, загордился, заважничал и
захамил: "Чего моя левая нога хочет!" Вот про него-то и
говорят: "Ишь, заелся, сладкомордый!" Видишь, друг, я не щажу
себя.
восхищением убедился, что Мария гораздо выше меня -- и
интеллектом, и любовью к жизни, и любовью к любви. От нее
исходила живыми лучами здоровья теплая, веселая доброта. Каждое
ее движение было уверенно, грациозно и гармонично. Она была
красива своей собственной оригинальной красотой, неповторимой и
единственной. Разве я не видел постоянно, как пристально на нее
глядели мужчины, и какими долгими, испытующими, ревнивыми
взглядами ее провожали женщины, и как они помногу раз
оборачивались на нее.
чувствовал себя перед нею и некрасивым и неуклюжим... Она для
меня была богиня или царица, полюбившая простого смертного. Ее
свобода еще более подчеркивала мою русскую стеснительность...
восторгов. Ни для кого не проницаемая, альковная жизнь
связывает двоих людей -- мужчину и женщину -- ночной
эгоистической тайной; делает их как бы соучастниками
сокровенного сладостного греха, в котором никому нельзя
признаться, о котором, даже между собою, стыдно говорить днем и
громко.
сглаживает все неровности, сближает крайности, обезличивает
индивидуальности, уравнивает все разницы: пола, крови,
происхождения, породы, возраста и образования и даже
социального положения -- так. несказанно велика ее страшная,
блаженная и блажная мощь!
больше, а тот, который любит меньше: странный и злой парадокс!
почувствовал, что проклятая сила привычки уничтожила мое
преклонение перед Марией и обесцветила мое обожание. Пафос и
жест вообще недолговечны. Молодой и пламенный жрец сам не
замечает, каким образом и когда обратился он в холодного
скептического хитреца.
обольстительной, прекрасной любовницей. Сознание того, что я
обладаю ею и могу обладать, когда хочу, наполняло мою душу
самолюбивой, павлиньей гордостью. Но стал я в любви ленив,
небрежен и часто равнодушен. Меня уже не радовали, не трогали,
не умиляли, не занимали эти нежные словечки, эти ласковые,
забавные имена, эти милые, глупые шалости, все эти маленькие
невинные цветочки насыщенной любви. Я потерял и смысл и вкус в
них, они мне стали непонятны и скучны. Я позволял себя любить
-- и только. Я был избалованным и самоуверенным владыкой.
и взвешивать свою щедрую, широкую, безграничную любовь, так и я
совсем не замечал перемены в моих отношениях к ней. Мне
казалось, что все у нас идет по-прежнему, просто и ровно, как и
в первые дни. Да. Постепенность и привычка -- жестокие
обманщицы: они работают тайком.
так любовался, Мария-друг, Мария-собеседник, Мария-спутник --
"киль-хардаш", веселый, живой ее ум, прекрасный характер,
светлая любовь к жизни, милость ко всему живущему -- все это
потеряло в моем сознании и пленительность и ценность. Скажу
даже, что многое в Марии мне начинало не нравиться.
лошадей. Для этого она всегда носила в сумочке сахар. Как
увидит на улице серого, слоноподобного, огромного першерона,
сейчас подойдет к нему и безбоязненно протянет ему на Плоско
вытянутой маленькой розовой ладони кусок сахара. И добрый серый
великан бережно нащупывает мягкими
отвешивает головой низкие поклоны. Тогда Мария, не глядя на
меня, протягивала мне руку, и я должен был старательно вытереть
ее носовым платком.
однажды, когда Мария, по обыкновению, подошла к лошади с
сахаром, я ни с того ни с сего заартачился. Видишь ли, забава
эта вдруг показалась мне слишком детской и, пожалуй, даже
неприличной. "На нас смотрят!" И я сказал:
часто бывает сап. Легко можно заразиться.
любимцам.
не подавала профессиональным нищим, но всяких уличных певцов,
музыкантов, фокусников, чревовещателей, акробатов и других
бродячих артистов одаривала не по заслугам милостиво.
полуголого атлета в рваных остатках грязного трико. Он стоял на
разостланном дырявом ковре, широко расставив ноги, растопыря
опущенные руки, склонив воловью шею, и тупо глядел в землю.
Железные гири, тяжелая наковальня, огромные дикие камни и
кузнечный молот валялись около него. Собралась небольшая толпа
ротозеев и безмолвно разглядывала силача и его тяжести.
Щупленький, вороватого вида человечек в морском берете с
красным помпоном, стоя посредине, выхваливал атлета: "Чемпион
мира, король железа, мировые рекорды, почетные ленты и золотые
пояса; личное одобрение принца Уэльского, орден льва и
солнца!.."
тарелкой, в которую скупо брякали медные и никелевые су, и
опять принимался зазывать почтенную и великодушную публику.
Здоровенный детина, которому лень работать, ломается перед
бездельниками. И какая тупая морда у этого ярмарочного силача:
наверное, прирожденный взломщик и убийца.
благоразумие, эта брезгливость, эти гражданские чувства?
Никогда раньше я в себе их не находил. Мария сказала:
отсюда.
бумажку и кинула ее в середину круга на ковер. Зазывалыщик
быстро ее подхватил и, отвесив Марии шутовски низкий поклон,
закричал:
прекрасная, сколь и великодушная. Дамы и господа, следуйте
доброму примеру очаровательной герцогини!..
поцелуй.
зевнула?
конца.
называла те семьи, где осталось только двое стариков -- муж и
жена. А остальные перемерли или разбрелись по свету. Так и
доживают старички свой век: оба седенькие, оба в одинаковых
добрых морщинах, оба по-старчески розоватые и крепкие и
трогательно похожие один на другого.