всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими
руками, шепнув мне на ухо: "Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег", -
и стрелою выскочила из комнаты. В сенях она опрокинула чайник и свечу,
стоявшую на полу. "Экой бес-девка!" - закричал казак, расположившийся на
соломе и мечтавший согреться остатками чая. Только тут я опомнился.
Часа через два, когда все на пристани умолкло, я разбудил своего казака.
"Если я выстрелю из пистолета, - сказал я ему, - то беги на берег". Он
выпучил глаза и машинально отвечал: "Слушаю, ваше благородие". Я заткнул за
пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда была
более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.
"Идите за мной!" - сказала она, взяв меня за руку, и мы стали спускаться.
Не понимаю, как я не сломил себе шеи; внизу мы повернули направо и пошли по
той же дороге, где накануне я следовал за слепым. Месяц еще не вставал, и
только две звездочки, как два спасительные маяка, сверкали на темно-синем
своде. Тяжелые волны мерно и ровно катились одна за другой, едва приподымая
одинокую лодку, причаленную к берегу. "Взойдем в лодку", - сказала моя
спутница; я колебался, я не охотник до сентиментальных прогулок по морю; но
отступать было не время. Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел еще
опомниться, как заметил, что мы плывем. "Что это значит?" - сказал я
сердито. "Это значит, - отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан
руками, - это значит, что я тебя люблю..." И щека ее прижалась к моей, и
почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в
воду: я хвать за пояс - пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось
мне в душу, кровь хлынула мне в голову!. Оглядываюсь - мы от берега около
пятидесяти сажен, а я не умею плавать! Хочу ее оттолкнуть от себя - она как
кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в
море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная
борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему
противнику в ловкости... "Чего ты хочешь?" - закричал я, крепко сжав ее
маленькие руки; пальцы ее хрустели, но она не вскрикнула: ее змеиная натура
выдержала эту пытку.
"Ты видел, - отвечала она, - ты донесешь!" - и сверхъестественным усилием
повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, ее волосы
касались воды: минута была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее
одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я
мгновенно сбросил ее в волны.
Было уже довольно темно; голова ее мелькнула раза два среди морской пены, и
больше я ничего не видал...
На дне лодки я нашел половину старого весла и кое-как, после долгих усилий,
причалил к пристани. Пробираясь берегом к своей хате, я невольно
всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца;
луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом сидел на
берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над
обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утеса все,
что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою
русалку. Она выжимала морскую пену из длинных волос своих; мокрая рубашка
обрисовывала гибкий стан ее и высокую грудь. Скоро показалась вдали лодка,
быстро приблизилась она; из нее, как накануне, вышел человек в татарской
шапке, но стрижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал
большой нож. "Янко, - сказала она, - все пропало!" Потом разговор их
продолжался так тихо, что я ничего не мог расслышать. "А где же слепой?" -
сказал наконец Янко, возвыся голос. "Я его послала", - был ответ. Через
несколько минут явился и слепой, таща на спине мешок, который положили в
лодку.
- Послушай, слепой! - сказал Янко, - ты береги то место... знаешь? там
богатые товары... скажи (имени я не расслышал), что я ему больше не слуга;
дела пошли худо, он меня больше не увидит; теперь опасно; поеду искать
работы в другом месте, а ему уж такого удальца не найти. Да скажи, кабы он
получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул; а мне везде дорога,
где только ветер дует и море шумит! - После некоторого молчания Янко
продолжал: - Она поедет со мною; ей нельзя здесь оставаться; а старухе
скажи, что, дескать. пора умирать, зажилась, надо знать и честь. Нас же
больше не увидит.
- А я? - сказал слепой жалобным голосом.
- На что мне тебя? - был ответ.
Между тем моя ундина вскочила в лодку и махнула товарищу рукою; он что-то
положил слепому в руку, примолвив: "На, купи себе пряников". - "Только?" -
сказал слепой. - "Ну, вот тебе еще", - и упавшая монета зазвенела, ударясь
о камень. Слепой ее не поднял. Янко сел в лодку, ветер дул от берега, они
подняли маленький парус и быстро понеслись. Долго при свете месяца мелькал
парус между темных волн; слепой мальчик точно плакал, долго, долго... Мне
стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных
контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их
спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!
Я возвратился домой. В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке,
и казак мой, вопреки приказанию, спал крепким сном, держа ружье обеими
руками. Я его оставил в покое, взял свечу и пошел в хату. Увы! моя
шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал - подарок
приятеля - все исчезло. Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый
слепой. Разбудив казака довольно невежливым толчком, я побранил его,
посердился, а делать было нечего! И не смешно ли было бы жаловаться
начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восьмнадцатилетняя девушка
чуть-чуть не утопила?
Слава Богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань. Что
сталось с старухой и с бедным слепым - не знаю. Да и какое дело мне до
радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с
подорожной по казенной надобности!..
Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом
высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до
моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната
наполнилась запахом цветов, растуших в скромном палисаднике. Ветки цветущих
черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их
белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый
Бешту синеет, как "последняя туча рассеянной бури"; на север поднимается
Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона;
на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький,
новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, - а там,
дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю
горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и
оканчиваясь двуглавым Эльборусом... Весело жить в такой земле! Какое-то
отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как
поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине - чего бы, кажется, больше? - зачем
тут страсти, желания, сожаления?.. Однако пора. Пойду к Елизаветинскому
источнику: там, говорят, утром собирается все водяное обшество.
Спустясь в середину города, я пошел бульваром, где встретил несколько
печальных групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию
семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по
истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей;
видно, у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на
меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их
в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием
отвернулись.
Жены местных властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них
есть лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на
Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой
фуражкой образованный ум. Эти дамы очень милы; и долго милы! Всякий год их
обожатели сменяются новыми, и в этом-то, может быть, секрет их неутомимой
любезности. Подымаясь по узкой тропинке к Елизаветинскому источнику, я
обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после,
составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют -
однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и
жалуются на скуку. Они франты: опуская свой оплетенный стакан в колодец
Суворов Виктор
Свержин Владимир
Каргалов Вадим
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия