карикатурист, создатель модного зверька, он года два-три тому назад
разбогател чрезвычайно, а ныне, исподволь и неуклонно, возвращался если не
к нищете, то во всяком случае к заработкам очень посредственным. Таланта
своего он отнюдь не утратил - более того, он рисовал тоньше и тверже, чем
прежде, - но что-то неуловимое случилось в отношении к нему со стороны
публики - в Америке и в Англии Чипи надоела, приелась, уступила место
другой твари, созданию удачливого коллеги. Эти зверьки, куклы - сущие
эфемеры. Кто помнит теперь черного, как сажа, голливога в вороном ореоле
дыбом стоящих волос, с пуговицами от портов вместо глаз и красным байковым
ртищем?
Чипи он несомненно иссяк. Последние его портреты морской свинки были
слабы. Он почувствовал это и решил Чипи похоронить. Заключительный рисунок
изображал лунную ночь, могилку и надгробный камень с короткой эпитафией.
Кое-кто из иностранных издателей, еще не почуявших обреченности Чипи,
встревожился, просил его непременно продолжать. Но он теперь испытывает
непреодолимое отвращение к своему детищу. Чипи, ненадежная Чипи, успела
заслонить все другие его работы, и это он ей не мог простить.
человеком азартным и большим мастером по части блефа, он из всех карточных
игр ставил выше всего покер и в покер мог играть двадцать четыре часа
подряд, а то и дольше. Ему, изощренному сновидцу (ибо видеть сны - тоже
искусство), чаще всего снилось следующее: он собирает в пачечку сданные
ему пять карт (что за лоснистая, ярко-крапчатая у них рубашка), смотрит
первую - шут в колпаке с бубенчиками, волшебный джокер; затем осторожным и
легким давлением большого пальца обнажает край, только край, следующей - в
уголку буква "А" и малиновое сердечко; затем край следующей, опять "А" и
черный клеверный листик (брелан обеспечен); затем - та же буква и
малиновый ромбик (однако, однако), в пятый раз, наконец, выдвигается карта
напором пальца - Боже мой! туз пик... Это было волшебное мгновение. Он
поднимал голову, начинались крупные ставки, он спокойно выпихивал на
середину стола холодную кучу разноцветных фишек и с покерным, невозмутимым
лицом просыпался.
его была о Магде, вторая: нужны деньги. Состояние его души было как раз
обратным тому, какое было у него при отъезде из Америки. Тогда на первом
месте было желание подальше оставить за собой неоплаченные, неоплатимые
долги; на втором же - мысль, что удастся, быть может, разыскать берлинскую
девчонку, встреченную во время короткого пребывания на родине.
лет, то есть с тех пор, как он, юношей, накануне войны (очень удачно
избегнутой) прибыл из Гамбурга в Америку, за эти пятнадцать лет Горн ни в
чем не отказывал своему женолюбивому нраву, но как-то так выходило, что
единственным прекрасным и чистым воспоминанием оказывалась Магда, - что-то
было такое милое и простенькое в ней, за этот последний год вспоминал он
ее очень часто и с чувствительной грустью, которой до тех пор он был чужд,
посматривал на сохраненный им быстрый карандашный эскиз. Это было даже
странно, ибо трудно себе представить более холодного, глумливого и
безнравственного человека, чем этот талантливый карикатурист. Начал он с
того, что в Гамбурге беспечно оставил нищую, полоумную мать, которая на
другой же день после его бегства в Америку упала в пролет лестницы и
убилась насмерть. Точно так же, как он в детстве обливал керосином и
поджигал живых мышей, которые, горя, еще бегали как метеоры, Горн и в
зрелые годы постоянно добывал пищу для удовлетворения своего любопытства -
да, это было только любопытство, остроумные забавы, рисунки на полях,
комментарии к его искусству. Ему нравилось помогать жизни окарикатуриться,
- спокойно наблюдать, например, как жеманная женщина, лежа в постели и
томно улыбаясь спросонья, доверчиво и благородно поедает пахучий паштет,
который он ей принес, - паштет, только что составленный им же из мерзейших
дворовых отбросов. Войдя же в лавку восточных тканей, он незаметно бросал
тлеющий окурок на сложенный в углу шелковый товар и, одним глазом глядя на
старика еврея, с улыбкой нежности и надежды разворачивающего перед ним за
шалью шаль, другим наблюдал, как в углу лавки язва окурка успела проесть
дорогой шелк. Этот контраст и был для него сущностью карикатуры. Очень
забавен, конечно, анекдотический ученик, который, чтобы остановить и этим
спасти великого мастера, обливает из ведра только что оконченную фреску,
заметив, что мастер, щурясь и пятясь с кистью в руке, сейчас дойдет до
конца площадки и рухнет с лесов в пропасть храма, - но насколько смешнее
спокойно дать великому мастеру вдохновенно допятиться... Самые смешные
рисунки в журналах именно и основаны на этой тонкой жестокости, с одной
стороны, и глуповатой доверчивости - с другой: Горн, бездейственно
глядевший, как, скажем, слепой собирается сесть на свежевыкрашенную
скамейку, только служил своему искусству.
художественном смысле живописец в Горне торжествовал над зубоскалом. Он
даже стыдился своей нежности к ней и, собственно говоря, бросил-то Магду
потому, что боялся слишком к ней привязаться.
ходит к нему ночевать. Горн посмотрел на часы. Полдень. Горн посмотрел в
бумажник. Пусто. Горн оделся, вышел из дорогого отдельного номера и пешком
направился к Кречмару. Падал мягкий отвесный снег.
убеленном снегом человеке. Но когда тот, вытерев ноги о мат, поднял лицо,
Кречмар обрадовался чрезвычайно. Ему вчера не только понравился разговор
Горна, острота суждений и резкий поворот всех мыслей, - понравилась ему и
наружность Горна - это чернобровое, белое, как рисовая пудра, лицо, впалые
щеки, воспаленные губы, копна мягких черных волос - урод уродом,
сложенный, впрочем, великолепно и одетый с небрежной американской
нарядностью. "Оригинальные черты", - снова подумал он и с большим
удовольствием вспомнил, что Магда, обсуждая только что вчерашний ужин,
сказала:"У этого твоего художника отталкивающая морда - вот кого я ни за
какие шиши не согласилась бы поцеловать". Любопытно было и то, что сказала
о нем Дорианна.
кресло. "Должен признаться, - продолжал Горн, - что вы - один из немногих
людей в Берлине, с которым мне хочется поближе познакомиться. В Америке
мужчины дружатся легче и веселее, чем здесь, - я там привык не стесняться,
простите, если я вас шокирую... Но, пожалуйста, - продолжал он, - уберите
эту... эту... морскую свинью с дивана, спрячьте, уничтожьте, это
единственная вещь в вашем доме, которая для меня неприемлема. Кстати,
разрешите мне рассмотреть поближе ваши картины - вон там, кажется, что-то
хорошее".
замечательное полотно. Горн, глядя на картину, слегка откидывался, вытянув
вдоль живота руки и держа себя за кисть. В течение их прогулки пришлось
пройти через коридор. В это мгновение из ванной выскочила в пестром халате
Магда. Она побежала в глубь коридора и чуть не потеряла туфлю. "Сюда", -
сказал Кречмар, смущенно посмеиваясь, и Горн последовал за ним в
библиотечную. "Если я не ошибаюсь, - сказал он с улыбкой, - это была
фрейлейн Петерс, - она ваша родственница?"
остроглазому человеку наплевать на условности". "Моя любовница", - ответил
он вслух, впервые назвав так Магду в разговоре с посторонним.
столу томная, но спокойная - чувство чего-то потрясающего, невероятного,
чувство, с которым она вчера едва справилась, нынче смягчилось и
засквозило счастьем. Сидя между двух этих мужчин, она чувствовала себя
главной участницей таинственной и страстной фильмовой драмы и старалась
вести себя подобающим образом, чуть-чуть улыбаясь, опускала ресницы, нежно
клала ладони Кречмару на рукав, прося его передать ей фрукты, и
скользящим, так называемым "безразличным" взглядом окидывала прежнего
своего любовника. "Теперь уж я его не отпущу", - вдруг подумала она и
судорожно повела лопатками.
о больших озерах, о любопытном обряде погребения у индейцев. Изредка он
поглядывал на Магду, и она, как все женщины, машинально проверяла глазом и
даже легким движением пальцев то место своего платья, которое на миг
затронул его взгляд. "А мы скоро увидим кое-кого на экране", - сказал
Кречмар подмигнув, и Магда надула свои мягкие розовые губы и слегка
хлопнула его по руке. "Вы актриса? - сказал Горн. - Вот как. Где же вы
снимаетесь?"
что он оказался известным художником, а она - фильмовой дивой, и оба как
бы стоят теперь на одном уровне.
отправился в игорный клуб. Через день он позвонил Кречмару, и они вдвоем
побывали на выставке картин. Еще через день Горн у него ужинал, а затем
как-то забежал ненароком, но Магды не было дома, и ему пришлось
удовольствоваться задушевной беседой с Кречмаром. Горн начинал сердиться.
Наконец судьба над ним сжалилась. Это случилось на матче хоккея в
Спорт-Паласе.
заметил затылок Макса и косичку дочери. Вышло неожиданно, и глупо, и
страшно; он в первое мгновение совершенно потерялся и, неловко
повернувшись, сильно толкнул боком Магду. "Полегче!" - сказала она
довольно резко.
я должен пойти позвонить по телефону, - совсем вылетело из головы".
"Пожалуйста, не уходи", - сказала Магда и встала. "Ах, это необходимо, -
Андреев Николай
Никитин Юрий
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Перумов Ник
Роллинс Джеймс