ее. Она не оглянулась. Из сумерек тяжело и пушито пахло
черемухой.
темно, оттого что в пустом вагоне кондуктор не счел нужным
зажечь огарки в фонарях. Он лег навзничь на полосатый тюфяк
лавки и в пройму дверцы видел, как за коридорным окном
поднимаются тонкие провода среди дыма горящего торфа и смуглого
золота заката. Было странно и жутковато нестись в этом пустом,
тряском вагоне между серых потоков дыма, и странные мысли
приходили в голову, словно все это уже было когда-то,-- так вот
лежал, подперев руками затылок, в сквозной, грохочущей тьме, и
так вот мимо окон, шумно и широко, проплывал дымный закат.
Больше он не видался с Машенькой.
стакан задребезжал на рукомойнике. Поезд прошел, и теперь в
окне снова раскинулась веерная пустыня рельс. Нежен и туманен
Берлин, в апреле, под вечер.
к Ганину зашла, ужасно волнуясь, Клара -- передать ему
Людмилины слова: "Скажи ему так,-- бормотала Людмила, когда от
нее уходила подруга.-- Так скажи: что я не из тех женщин,
которых бросают. Я сама умею бросать. Скажи ему, что я от него
ничего не требую, не хочу, но считаю свинством, что он не
ответил на мое письмо. Я хотела проститься с ним по-дружески,
предложить ему, что пускай любви не будет, но пускай останутся
самые простые дружеские отношения, а он не потрудился даже
позвонить. Передай ему, Клара, что я ему желаю всякого счастья
с его немочкой и знаю, что он не так скоро забудет меня".
Клара, не глядя на него, быстрым, тихим голосом передала ему
все это.-- И вообще., почему она вмешивает вас в это дело.
Очень вое это скучно.
окатив его своим влажным взглядом,-- вы просто очень
недобрый... Людмила о вас думает только хорошее, идеализирует
вас, но если бы она все про вас знала...
смутилась, испугалась, опустила опять глаза.
тихо сказала Клара.
Ганин.-- Эта комната, эти поезда, стряпня Эрики -- надоели мне.
К тому же деньги мои кончаются, скоро придется опять работать.
Я думаю в субботу покинуть Берлин навсегда, махнуть на .юг
земли, в какой-нибудь порт... Он задумался, сжимая и разжимая
руку. -- Впрочем я ничего не знаю... есть одно
обстоятельство... Вы бы очень удивились, если бы узнали, что я
задумал... У меня удивительный, неслыханный план. Если он
выйдет, то уже послезавтра меня в этом городе не будет.
чувством одиночества, которое всегда овладевает нами, когда
человек, нам дорогой, предается мечте, в которой нам нет места.
ресницы придавали что-то пушистое, теплое его глазам, и
спокойная улыбка задумчивости чуть приподымала его верхнюю
губу, из-под которой белой полоской блестели ровные зубы.
Темные, густые брови, напоминавшие Кларе обрезки дорогого меха,
то сходились, то расступались, и на чистом лбу появлялись и
исчезали мягкие морщинки. Заметив, что Клара глядит на него, он
перемигнул ресницами, провел рукой по лицу и вспомнил, что
хотел ей сказать:
скажите: Ганин, мол, уезжает и просит не поминать его лихом.
Вот и все.
жильцам такую записку: Ввиду того, что:
ввиду всего этого устраивается сегодня в десять часов пополудни
в номере шестого апреля -- празднество.
дома вместе с Ганиным, который взялся сопровождать его в
полицию.-- Куда это вы едете, Левушка? Далеко загнете? Да... Вы
-- вольная птица. Вот меня в юности мучило желанье
путешествовать, пожирать свет Божий. Осуществилось, нечего
сказать...
пальто, темно-серого, чистого, с большущими костяными
пуговицами. Он еще чувствовал в ногах сосущую слабость,
оставшуюся после припадка, но сегодня ему было как-то легко,
весело от мысли, что теперь-то уж наверное кончится возня с
паспортом, и он получит возможность хоть завтра уехать в Париж.
управления выходило сразу на четыре улицы; оно было построено в
грозном, но очень дурном готическом стиле, с тусклыми окнами, с
очень интересным двором, через который нельзя было проходить, и
с бесстрастным полицейским у главного портала. Стрелка на стене
указывала через улицу на мастерскую фотографа, где в двадцать
минут можно было получить свое жалкое изображение: полдюжины
одинаковых физиономий, из которых одна наклеивалась на желтый
лист паспорта, еще одна поступала в полицейский архив, а
остальные, вероятно, расходились по частным коллекциям
чиновников.
паспортного отделенья стоял столик, и седой, в усах, чиновник
выдавал билетики с номерами, изредка, как школьный учитель,
поглядывая через очки на небольшую разноплеменную толпу.
Прямо проходил в дверь...
стал еще больше похож на толстую морскую свинку.
волне солнца, сидели за своими столами чиновники, опять была
толпа, которая, казалось, только затем и пришла, чтобы во все
глаза смотреть на то, как эти угрюмые господа пишут.
доверчиво посапывал.
другому столу,-- опять была очередь, давка, чье-то гнилое
дыханье, и, наконец, за несколько марок желтый лист был
возвращен, уже укрcat: al: Is a directory
ашенный волшебным клеймом.
Подтягин, когда они вышли из грозного на вид, но в общем
скучноватого заведения.-- Теперь -- дело в шляпе. Как это вы.
Лев Глебович дорогой, так покойно с ними говорили? А я-то в
прошлые разы как мучился... Давайте-ка, на имперьял влезем.
Какое, однако, счастье. Я даже, знаете, вспотел.
сверху бабахнул ладонью о железный борт, автобус тронулся. Мимо
поплыли дома, вывески, солнце в витринах.
говорил Подтягин, благоговейно рассматривая свои паспорт.--
Никак не поймут, что в простом штемпеле могло быть столько
человеческого волненья... Как вы думаете,-- вдруг спохватился
он,-- мне теперь французы наверное визу поставят?
сообщили, что есть разрешение.
вместе, Левушка. Хорошо будет в Париже. Нет, да вы только
посмотрите, какая мордомерия у меня.
уголку. как школьный учитель, поглядывая через очки на
небольшую разноплеменную то Снимок, точно, был замечательный:
изумленное распухшее лицо плавало в сероватой мути.
Ганин.-- Один русский, настоящий, только очень старый, а другой
польский, подложный. По нему-то и живу.
Шилова Юлия
Панов Вадим
Лондон Джек
Шилова Юлия
Белов Вольф
Посняков Андрей