и мечтаний, без всякого следа проходящих в уме и воображении,
есть такие, которые оставляют в них глубокую чувствительную
борозду; так что часто, не помня уже сущности мысли, помнишь,
что было что-то хорошее в голове, чувствуешь след мысли и
стараешься снова воспроизвести ее. Такого рода глубокий след
оставила в моей душе мысль о пожертвовании своего чувства в
пользу счастья Маши, которое она могла найти только в
супружестве с Васильем.
предметы моих размышлений во время моего отрочества, - так как
были несообразны с моим возрастом и положением. Но, по моему
мнению, несообразность между положением человека и его
моральной деятельностью есть вернейший признак истины.
сосредоточенную в самом себе, моральную жизнь, все отвлеченные
вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии
души уже представились мне; и детский слабый ум мой со всем
жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение
которых составляет высшую ступень, до которой может достигать
ум человека, но разрешение которых не дано ему.
проходит в своем развитии по тому же пути, по которому он
развивается и в целых поколениях, что мысли, служившие
основанием различных философских теорий, составляют
нераздельные части ума; но что каждый человек более или менее
ясно сознавал их еще прежде, чем знал о существовании
философских теорий.
поразительностью, что я даже старался применять их к жизни,
воображая, что я первый открываю такие великие и полезные
истины.
причин, а от нашего отношения к ним, что человек, привыкший
переносить страдания, не может был несчастлив, и, чтобы
приучить себя к труду, я, несмотря на страшную боль, держал по
пяти минут в вытянутых руках лексиконы Татищева или уходил в
чулан и веревкой стегал себя по голой спине так больно, что
слезы невольно выступали на глазах.
час, каждую минуту, я решил, не понимая, как не поняли того до
сих пор люди, что человек не может быть иначе счастлив, как
пользуясь настоящим и не помышляя о будущем, - и я дня три,
под влиянием этой мысли, бросил уроки и занимался только тем,
что, лежа на постели, наслаждался чтением какого-нибудь романа
и едою пряников с кроновским медом, которые я покупал на
последние деньги.
разные фигуры, я вдруг был поражен мыслью:
врожденное чувство, отвечал я сам себе. На чем же оно
основано? Разве во всем в жизни симметрия? Напротив, вот жизнь
- и я нарисовал на доске овальную фигуру. После жизни душа
переходит в вечность; вот вечность - и я провел с одной
стороны овальной фигуры черту до самого края доски. Отчего же
с другой стороны нету такой же черты? Да и в самом деле, какая
же может быть вечность с одной стороны, мы, верно,
существовали прежде этой жизни, хоть и потеряли о том
воспоминание.
которого связь я с трудом могу уловить теперь, - понравилось
мне чрезвычайно, и я, взяв лист бумаги, вздумал письменно
изложить его; но при этом в голову мою набралась вдруг такая
бездна мыслей, что я принужден был встать и пройтись по
комнате. Когда я подошел к окну, внимание мое обратила
водовозка, которую запрягал в это время кучер, и все мысли мои
сосредоточились на решении вопроса: в какое животное или
человека перейдет душа этой водовозки, когда она околеет? В
это время Володя, проходя через комнату, улыбнулся, заметив,
что я размышлял о чем-то, и этой улыбки мне достаточно было,
чтобы понять, что все то, о чем я думал, была ужаснейшая гиль.
затем, чтобы дать понять читателю о том, в каком роде были мои
умствования.
так, как скептицизмом, который одно время довел меня до
состояния, близкого сумасшествию. Я воображал, что, кроме
меня, никого и ничего не существует во всем мире, что предметы
не предметы, а образы, являющиеся только тогда, когда я на них
обращаю внимание, и что, как скоро я перестаю думать о них,
образы эти тотчас же исчезают. Одним словом, я сошелся с
Шеллингом в убеждении, что существуют не предметы, а мое
отношение к ним. Были минуты, что я, под влиянием этой
постоянной идеи, доходил до такой степени сумасбродства, что
иногда быстро оглядывался в противоположную сторону, надеясь,
врасплох, застать пустоту (neant) там, где меня не было.
человека!
непосильном труде терял одно за другим убеждения, которые для
счастья моей жизни я никогда бы не должен был сметь
затрогивать.
кроме изворотливости ума, ослабившей во мне силу воли, и
привычки к постоянному моральному анализу, уничтожившей
свежесть чувства и ясность рассудка.
человека уловить сознанием в известный момент состояние души и
перенести его в воспоминание Склонность моя к отвлеченным
размышлениям до такой степени неестественно развила во мне
сознание, что часто, начиная думать о самой простой вещи, я
впадал в безвыходный круг анализа своих мыслей, я не думал уже
о вопросе, занимавшем меня, а думал о том, о чем я думал.
Спрашивая себя: о чем я думаю? - я отвечал: я думаю, о чем я
думаю. А теперь о чем я думаю? Я думаю, что я думаю, о чем я
думаю. и так далее. Ум за разум заходил...
льстили моему самолюбию: я часто воображал себя великим
человеком, открывающим для блага всего человечества новые
истины, и с гордым сознанием своего достоинства смотрел на
остальных смертных; но, странно, приходя в столкновение с
этими смертными, я робел перед каждым, и чем выше ставил себя
в собственном мнении, тем менее был способен с другими не
только выказывать сознание собственного достоинства, но не мог
даже привыкнуть не стыдиться за каждое свое самое простое
слово и движение.
жизни, тем тяжелее и труднее становится оно для меня. Редко,
редко между воспоминаниями за это время нахожу я минуты
истинного теплого чувства, так ярко и постоянно освещавшего
начало моей жизни. Мне невольно хочется пробежать скорее
пустыню отрочества и достигнуть той счастливой поры, когда
снова истинно нежное, благородное чувство дружбы ярким светом
озарило конец этого возраста и положило начало новой,
исполненной прелести и поэзии, поре юности.
брошу быстрый взгляд на главнейшие из них с того времени, до
которого я довел свое повествование, и до сближения моего с
необыкновенным человеком, имевшим решительное и благотворное
влияние на мой характер и направление.
нему отдельно, и я с завистью и невольным уважением слушаю,
как он, бойко постукивая мелом о черную доску, толкует о
функциях, синусах, координатах и т. п., которые кажутся мне
выражениями недосягаемой премудрости. Но вот в одно
воскресенье, после обеда, в комнате бабушки собираются все
учители, два профессора и в присутствии папа и некоторых
гостей делают репетицию университетского экзамена, в котором
Володя, к великой радости бабушки, выказывает необыкновенные
познания. Мне тоже делают вопросы из некоторых предметов, но я
оказываюсь весьма плох, и профессоры, видимо, стараются перед
бабушкой скрыть мое незнание, что еще более конфузит меня.
Впрочем, на меня мало и обращают внимания: мне только
пятнадцать лет, следовательно, остается еще год до экзамена.
Володя только к обеду сходит вниз, а целые дни и даже вечера