Чтение 15–й страницы книги ~Морской волчонок~

Теперь мне все было ясно, и самое ясное во всем этом -- тот ужасающий
факт, что я заперт, как в коробке.

Не сразу я понял весь ужас своего положения. Я знал, что заперт и что
никаких моих усилий не хватит для того, чтобы выбраться наружу. Но я не
боялся этих трудностей. Сильные матросы, которые поставили эти грузы, могут
их и отодвинуть. Мне стоит только крикнуть и тем обратить на себя внимание.

Увы! Мне в голову не приходило, что мои отчаянные вопли вовсе не будут
услышаны. Я не подозревал, что люк, через который я опустился на канате в
трюм, был теперь плотно закрыт тяжелым щитом, что поверх щита была натянута
толстая просмоленная парусина и что все это, вероятно, так и останется до
конца путешествия. Если бы люк даже не был закрыт, и то меня не услышали бы.
Мой голос затерялся бы среди сотен тюков и ящиков, пропал бы в беспрестанном
рокоте волн, плещущих о борта корабля.

Вначале, как вы знаете, я не очень встревожился. Я думал только, что
мне придется долго дожидаться глотка воды, в которой я так нуждался.
Конечно, потребуется несколько часов работы, чтобы отодвинуть ящики и
освободить меня. А пока что мне придется страдать. Вот и все, что меня
беспокоило.

И только после того, как я накричался до хрипоты и вдоволь настучался в
доски борта каблуками башмаков, так и не дождавшись ответа,-- только тогда
начал я вполне понимать свое подлинное положение, только тогда начал я
оценивать весь его ужас, только тогда понял, что не сумею выйти отсюда, что
у меня нет никакой надежды на спасение, -- короче говоря, что я заживо
погребен!

Я кричал, стонал, вопил.

Кричал я долго, не знаю точно, сколько времени. Я не переставал
кричать, пока не ослабел и не выбился из сил.

В перерывах я прислушивался -- ответа не было. Только мое собственное
эхо прокатывалось по всему трюму. Но ни один человеческий голос извне не
отзывался на мои стенания.

Теперь я понял, почему умолкли голоса матросов. Я слышал хор их
голосов, когда поднимали якорь, но тогда корабль стоял на месте и вода не
плескалась у бортов. Кроме того, как я узнал впоследствии, тогда люки были
открыты, а закрыли их уже потом, когда мы вышли в море.

Долго я прислушивался, но до ушей моих не доходили ни слова команды, ни
матросская речь. Если до моего слуха не долетали их громкие, густые голоса,
то как же им услышать мой голос?

"Они не могут меня услышать! Никогда! Никогда никто не придет ко мне на
помощь! Я умру здесь! Я непременно умру здесь!.."

К такому мрачному выводу я пришел, когда окончательно потерял голос и
совершенно ослабел. Морская болезнь на время уступила место бурным порывам
отчаяния, но затем физическое недомогание вернулось и, соединившись с
душевными муками, повергло меня в такое страшное состояние, какого я никогда
еще не испытывал. Долго я лежал беспомощный в полном оцепенении. Мне
хотелось умереть. Я и в самом деле полагал, что умираю. Я серьезно думаю,
что в ту минуту рад был ускорить наступление смерти, если бы это было в моей
власти. Но я был слишком слаб, чтобы убить себя, даже если бы у меня имелось
оружие. Впрочем, оружие-то у меня было, только я забыл о нем в своем
смятении.

Вы удивитесь, услышав такое признание -- признание в том, что я хотел
умереть. Но надо попасть в мое тогдашнее положение, чтобы представить себе
весь ужас отчаяния. О, это страшная вещь! Желаю вам никогда ее не испытать!

Я был убежден, что умираю, но не умирал. Люди не умирают ни от морской
болезни, ни от отчаяния. Не так-то легко расстаться с жизнью.

Правда, я был как полумертвый и некоторое время лежал без сознания.

В таком состоянии оцепенения я пролежал несколько часов подряд.

В конце концов сознание начало возвращаться ко мне, а с ним вернулась и
энергия. Странное дело: мне захотелось есть. В этом отношении морская
болезнь имеет такую особенность: больные едят охотнее, чем здоровые.
Впрочем, желание пить было куда сильнее, чем желание есть, и мучения мои не
смягчились надеждой на утоление жажды. Что касается голода, то с ним я
кое-как еще мог справиться: у меня в кармане сохранились куски сухарей и
немного сыра.

Не стоит рассказывать вам обо всех тяжелых мыслях, которые роились у
меня в мозгу. Несколько часов подряд я был жертвой страшного приступа
отчаяния. Несколько часов я лежал, или, вернее, метался, в безысходной
тоске. Наконец, к моему облегчению, пришел сон.

Я заснул, потому что перед этим долго не спал. И это вместе с упадком
сил от долгих страданий перебороло мои муки. Несмотря на все свои бедствия,
я забылся сном.
-==Глава XXII. ЖАЖДА==-

Спал я недолго и не очень крепко. Во сне я переживал всякие опасности и
страхи, но не было ничего страшнее действительности, когда я проснулся.

Я не сразу понял, где нахожусь. Только раскинув руки в стороны,
вспомнил, в каком положении оказался: я наткнулся руками на деревянные стены
моей темницы. Я едва мог повернуться в ней. Еще одного маленького мальчика,
вроде меня, было бы достаточно, чтобы заполнить все пространство, в котором
я был заключен.

Еще раз осознав свое ужасное положение, я опять разразился криками. Я
вопил и стонал изо всех сил. Я еще не совсем утратил надежду, что матросы
услышат меня,-- ведь я уже говорил, что не знал ни того, какое количество
грузов окружает меня, ни того, что люки нижней палубы плотно закрыты.

Хорошо еще, что я не сразу узнал всю правду. Она могла бы свести меня с
ума. Проблески надежды облегчали мои страдания и поддерживали меня, пока я
не решился твердо взглянуть в лицо страшной судьбе.

Я продолжал кричать, иногда по нескольку минут подряд, иногда
отрывисто, но ответа не было, и промежутки между моими воплями становились
все дольше и дольше. Наконец я охрип и замолчал.

Несколько часов я лежал опять в оцепенении -- то есть оцепенел мой
мозг, но, к сожалению, не тело. Наоборот, я был весь во власти ужасных мук.
Это были муки жажды, самого тяжелого и изнурительного из всех физических
страданий. Никогда я не подозревал, что человек может так мучиться от
отсутствия глотка воды. Читая рассказы о путешествиях в пустыне и о
потерпевших крушение моряках, умирающих от жажды, я всегда думал, что их
страдания преувеличены. Как все английские мальчики, я вырос во влажном
климате, в местности, богатой ручейками и источниками, и никогда не страдал
от жажды. Иногда, забравшись в поле или на морской берег, где не было воды
для питья, я чувствовал неприятную сухость в горле, которую мы называем
жаждой, но это мимолетное ощущение вполне исчезало после глотка чистой воды.
И даже отрадно было терпеть, зная, что впереди тебя ждет утоление. В таких
случаях мы бываем настолько терпеливы, что отказываемся от воды из
случайного пруда в поисках чистого колодца или прозрачного ключа.

Но это, однако, еще не жажда, это только первая и самая низшая ее
степень -- степень, граничащая с удовольствием. Представьте себе, что вокруг
вас нет ни колодца, ни ручья, ни пруда, ни канала, ни озера, ни реки --
никакой свежей воды на сотни миль, никакой влаги, которая могла бы утолить
вашу жажду,-- и тогда ваши переживания приобретут новый характер и утратят
всякий оттенок приятного.

В сущности, жажда моя была не так уж велика, ведь я оставался без воды
сравнительно недолго. Я уверен, что и до того мне случалось по целым дням
обходиться без питья, но я не обращал на это никакого внимания, потому что
знал, что утолить жажду ничего не стоит в любой момент. Но теперь, когда
воды не было, когда ее нельзя было раздобыть, я впервые в своей жизни
почувствовал, что жажда -- это настоящее мучение.

От голода я не страдал. Провизия, которую я приобрел за кораблик, еще
не кончилась. У меня оставалось несколько кусочков сыра и сухарей, но я не
решался к ним притронуться. Они лишь увеличили бы жажду. Мое высохшее горло
требовало только воды -- вода в то время казалась мне самой желанной вещью в
мире.

Я был в положении Тантала[31]: не видел воды, но слышал ее. До моего
слуха все время доносился шум от всплесков воды, бьющей о борта корабля. Я
знал, что это морская вода, она соленая и пить ее нельзя, даже если я до нее
доберусь. Но все-таки я слышал, как льется вода. И эти звуки раздавались у
меня в ушах, как насмешка над моими страданиями.

Не стоит рассказывать о всех томивших меня мучительных мыслях.
Достаточно сказать, что долгие часы я изнывал от жажды, без малейшей надежды
избавиться от этой пытки. Я чувствовал, что она может убить меня. Я не знал,
скоро ли это случится, но был уверен, что рано или поздно жажда будет
причиной моей смерти. Я читал о людях, которые мучились несколько дней,
прежде чем умереть от жажды, и пытался вспомнить, сколько дней длилась их
агония, но память изменяла мне. Кажется, самое долгое -- шесть или семь
дней. Такая перспектива была ужасной. Неужели мне суждено терпеть такую
пытку шесть или семь дней? Разве я выдержу еще хотя бы один такой день? Нет,
это невыносимо! Я надеялся, что смерть придет раньше и избавит меня от
лишних мук.

Но почти в ту минуту, когда я уже в отчаянии стал мечтать о скорой
смерти, до моего слуха долетел звук, который мгновенно изменил весь ход моих
мыслей и заставил забыть ужас моего положения.

О сладостный звук! Он был похож на шепот ангела милосердия.
-==Глава XXIII. СЛАДОСТНЫЙ ЗВУК==-

Я лежал, или, вернее, стоял, согнувшись, прислонившись плечом к одному
из шпангоутов, который пересекал мою крошечную комнатушку сверху донизу,
деля ее на две почти равные части. Я принял такое положение просто для
разнообразия. С тех пор как я оказался в этом узком помещении, я испробовал
множество всяких поз, чтобы не оставаться постоянно в одном и том же
положении. Иногда я стоял, иногда сгибался, часто ложился то на один бок, то
на другой, временами даже на живот, лицом вниз.

Теперь, чтобы отдохнуть немного, я встал на ноги, хотя и в согнутом
положении, потому что потолок моего помещения был ниже моего роста. Мое
плечо опиралось о шпангоут, голова наклонилась вперед и почти касалась