замедлил удовлетворить свое желание. Вообще я жил как хотел,
пользуясь неограниченной свободой. Ни отец, ни мать не
вмешивались в мои дела, и никто не интересовался моими
длительными отлучками. Все считали, что я отправляюсь на охоту.
Подтверждением этому служили винтовка и собаки, всегда
сопровождавшие меня, и дичь, которую я приносил домой.
направлении -- легко догадаться, в каком! Я переправлялся через
большую реку, снова и снова киль моей лодки резал воды
маленькой речки -- ее притока. Скоро я знал каждое дерево на их
берегах.
тесную дружбу. Мы встречались почти каждый день на озере или в
лесу, вместе охотились и подстрелили немало оленей и диких
индеек. Мой друг был уже опытным охотником, и я узнал от него
много лесных тайн. Впрочем, охота теперь не так уж привлекала
меня.
пути я заходил к индейцам и выпивал у них из резной тыквы
несколько глотков подслащенного медом "конте". Этот напиток
казался мне еще слаще от улыбки той, которая мне его подносила,
-- от улыбки Маюми!
провел будто во сне. Никакая радость в дальнейшей жизни не
могла сравниться с этим блаженным временем. Слава и власть дают
лишь удовлетворение, одна любовь дарует блаженство -- самое
чистое и сладостное в ее первом расцвете.
лесам. Она полюбила леса и говорила мне, что с наслаждением
блуждает в зеленых чащах. Иногда я предпочел бы пойти один, но
не хватало духу ей отказать. Она привязалась к Маюми, и в этом
не было ничего удивительного.
ни малейшего сходства ни по характеру, ни по наружности.
Виргиния была блондинка с золотистыми волосами, Маюми --
смуглянка с черными косами. Сестра была робка, как голубка;
индианка -- смела, как сокол. Впрочем, такой контраст, быть
может, еще больше укреплял их дружбу. Это часто встречается в
жизни.
логической последовательности: я любил сестру за ее мягкость и
нежность, а Маюми, наоборот, привлекала меня своей дерзкой
отвагой. Конечно, эти чувства были совершенно различны, как не
похожи были и те, кто их вызывал.
или гуляли в поле, в роще или в саду. Они играли, пели и
читали. Маюми, несмотря на свою одежду, вовсе не была дикаркой.
У нее были книги и гитара (вернее, нечто вроде мандолины),
оставшаяся после ухода испанцев. Маюми умела читать и играла на
гитаре. По своему умственному развитию она была достойной
подругой даже для дочери гордого Рэндольфа. Молодой Пауэлл
получил такое же, как и я, если даже не лучшее, образование. Их
отец не пренебрегал своим родительским долгом.
каком-нибудь неравенстве. Мы жаждали, мы стремились к дружбе с
молодыми индейцами. Мы оба были слишком юны, чтобы иметь хоть
какое-нибудь представление о кастовых предрассудках, и
следовали только побуждениям своей неиспорченной натуры. Мы и
не думали о том, что делаем что-то непозволительное.
возражали. Не всегда мы гонялись за быстрыми оленями, часто мы
охотились на белок и других мелких зверьков. И тогда наши
сестры, конечно, могли сопровождать нас. Что касается Маюми, то
она была прирожденной охотницей и смелой наездницей. Она любила
мчаться на коне сломя голову. Зато моя сестра только еще робко
начинала учиться верховой езде.
дома и редко приносил домой дичь. В своих походах мы не
ограничивались только лесом: часто и водяная птица на озере --
ибисы, цапли и белые журавли становились жертвами нашего
охотничьего пыла.
ареной недавней трагедии, а другой, подальше, недалеко от устья
реки. Он был довольно большой, холмистый посередине и весь
порос вечнозелеными деревьями -- дубами, магнолиями, звездчатым
анисом и дикими апельсиновыми деревьями. Все это были уроженцы
Флориды. Там можно было встретить кусты желтодревника с яркими
желтыми цветами, ароматный ярко-красный дерен и много других
благоухающих растений.
деревьями, и их широкие зонтикообразные кроны как бы создавали
второй ярус густой зелени.
непроходимой чащи. Правда, кое-где ползучие лианы и чужеядные
растения -- эпифиты, или паразиты, -- преграждали путь, а между
ними вились огромные изглоданные лозы дикого винограда,
переплетались кусты хинина и сарсапариллы, цвели бегонии,
бромелии и пахучие орхидеи. Но самые большие деревья стояли
поодиночке, а между ними расстилались красивые лужайки,
усыпанные цветами и покрытые травой.
домами, и мы с Пауэллом часто встречались и охотились именно
здесь. В ветвях мелькали белки, взлетали дикие индейки, иногда
через прогалины пробегали олени, а с берегов озера мы охотились
на водоплавающую дичь, которая беззаботно резвилась на озере.
Несколько раз мы встречались на этой нейтральной земле, и наши
сестры всегда сопровождали нас. Они полюбили этот
восхитительный уголок. Обыкновенно, взобравшись на пригорок,
они скрывались в тени какой-нибудь высокой пальмы, тогда как
мы, охотники, бродили внизу, где было больше дичи, и тогда в
лесу гремело эхо наших выстрелов. Обычно, когда нам надоедало
охотиться, мы тоже поднимались на холм, чтобы похвастать перед
девушками своей добычей, особенно если нам удавалось
подстрелить какую-нибудь редкую птицу, вызывавшую у них
любопытство и восторг.
раньше, чем моему другу. Мне больше нравилось отдыхать на
мягкой траве возле наших девушек. Голос Маюми звучал для меня
слаще винтовочных выстрелов, а любоваться ее глазами было куда
приятнее, чем высматривать дичь.
этом и проявлялась моя любовь. Мы не обменялись с Маюми ни
одним нежным словом, и я даже не знал, любим ли я. Не всегда
суждены мне были часы блаженства, не всегда небо любви было
окрашено в розовые цвета. Сомнение в любви Маюми было облаком
на этом небе и часто тревожило меня.
заметил, или это мне так показалось, что Виргиния увлеклась
братом Маюми и что он отвечает ей взаимностью. Я был удивлен и
опечален. Почему все это заставляло меня удивляться и страдать,
я и сам не могу объяснить.
чтобы разделять предубеждения привилегированных слоев и рас.
Однако это было не совсем верно. Хотя и смутно, но я уже,
по-видимому, чувствовал, что, дружа с молодыми индейцами, мы
поступаем нехорошо. Иначе что бы еще могло омрачать мое
настроение? Мне казалось, что это чувство разделяет со мной и
Виргиния. Нам обоим было как-то не по себе, а между тем мы
ничего не говорили друг другу. Я опасался, что мои мысли станут
известны хотя бы даже моей сестре, а она, без сомнения, также
неохотно согласилась бы поведать мне свои тайны.
предоставили свободно развиваться? Погасла ли бы она сама
собой, или пережила бы момент пресыщения и измены, или,
наконец, перешла бы в вечную привязанность? Кто знает, как
дальше расцветало бы это чувство, если бы ничто не прервало
его? Но ему не суждено было расцветать бесирепятственно.
я ни разу не проговорились о нашем знакомстве ни отцу, ни
матери, хотя мы не прибегали ни к каким уловкам, чтобы скрыть
нашу тайну. Обычно мы во всем советовались с ними. Если бы они
спросили нас, куда мы так часто уходим, мы сказали бы правду.
Но никому и в голову не приходило удивляться нашим отлучкам, и
мы сами не отдавали себе ясного отчета в их значении. Я уходил
охотиться, и это было вполне естественно. Немного удивляло
родителей то, что Виргиния очень полюбила прогулки в лесу и