относительно данного предмета. Следовательно, что есть "колесо" в смысле
идеи? - Весь горизонт наших возможностей передвижения. Мы ничего не можем
помыслить "не-колесного" - до сих пор не можем, хотя японцы, например, и
пытаются изобрести в последние годы новое средство передвижения на так
называемых магнитных подушках. Но это лишь некий технический предмет
особый, конечно, - но стоящий в ряду других сходных предметов. Иначе это
был бы принципиальный выход за границы данного культурного горизонта,
который содержит все наши возможности практического и мыслительного
использования механического перемещения.
пять домов. И что? Понятие "дом" - это "домность" этих пяти домов?
Поскольку каждый дом единичный, а "дом" - это дом вообще? Идея дома? Нет,
очевидно. Если мы понимаем, что такое идея, когда думаем о том, что у
каждого из нас должен быть действительно дом. Что жизнь человеческая без
дома, то есть без какого-то пространства, вокруг которого могут возводиться
круглые стены, квадратные и т.д., - практически немыслима. Ведь почему-то
должна быть еще и крыша. Это ритм и одновременно горизонт, и режим
человеческой жизни, которая производится в таком виде тысячелетия. Мы не
представляем себе жизни вне дома. Куда бы мы не пришли - мы замыкаем
пространство вокруг себя, обязательно вспоминаем или думаем о доме. "Дом"
есть идея, а мы - внутри идеи. Наше мышление внутри идеи. Жизнь "домности"
и есть жизнь идеи. Или постель, кровать (этот пример часто встречается у
Аристотеля и Платона). Значит, "кроватность". Дело в том, что это тоже
некая заданная форма. В каком смысле заданная? А в том, что почему-то мы
ложимся спать, мы ведь не спим стоя. И по образу и форме человеческой формы
мы почему-то непременно должны занять горизонтальное положение.
форма кровати. Как форма, внутри которой воспроизводятся ритмы и возможна
жизнь. Эмпирически кровати каждый раз разные: акты сна тоже эмпирически
единичны. Но они все внутри 'постели", "кровати", в смысле формы. Я
повторяю платоновский термин: они все -внутри формы. И одновременно на
обыденном языке, невольно поясняющем платоновский, говорю: все они внутри
формы кровати. Это не случайное слово - форма. Потому что форма и идея
совпадают. Внутри формы кровати - различие культур (японцы, спящие на полу,
не имеют кровати; но они спят все-таки, у них есть ритуал размещения тела
на циновке) - выдвинутое культурное пространство, в котором мы спим. в
котором что-то делается. Форма отличается от делаемого, а делаемое есть
эмпирия.
говорится о формах, говорится о некоторых правилах понятности,
предшествующих нашей возможности знать - о чем? О том, что под идеей
кровати или идеей стола, дома и т.д. понимается некий мир, который
допускает существование в нем столов, кроватей, домов. То есть некоторый
такой мир - в данном случае мир культуры, мир артефактов (предметов,
созданных искусственно человеком). - в котором выполняется какая-то
человеческая возможность. В нашем случае - кровати. И тогда, если есть
такой мир. в котором выполняется это, то кровати нам знакомы. Мы на них
можем ложиться. Это освоенные нами единичные предметы, о которых в свою
очередь можно высказываться, о них можно судить. Например, красивая кровать
или не красивая. Ах, какая удобная кровать! Это все единичные предметы,
эмпирические. А теперь возьмите эту аналогию и распространите ее на более
сложный случай. На случай, когда такие высказывания являются научными.
Например, геометрическими теориями. Идея числа или число как идея, или
геометрическая форма как идея, есть самим миром выполняемое условие,
благодаря которому допускается существование высказываний геометрии. Или
высказываний арифметики. Тогда арифметика понятный язык, и. будучи
понятным, позволяет нам что-то знать точно. Потому что в той мере. в какой
мы охватили нечто количественными отношениями (а они - язык, понятный нам),
мы сделали понятным, то есть возможным в качестве предметов знания и то,
что охвачено этими количественными отношениями. Допустим, колебание струны.
О нем можно знать и рассуждать точно, если есть число как идея. Не в том
смысле, что число-идея порождает количественные предметы, которые были бы
тем самым несовершенной тенью, отражением. Этого никто не говорил. Речь шла
об основании, стоя на котором, можно о чем-то рассуждать и что-то
утверждать. Введение идеи сущности в философии, как некоего правила
интеллигибельности, указывает лишь на это.
событиях можно рассуждать и высказывать что-то, что поддавалось бы контролю
и было бы объективным и точным. только в той мере. в какой мы рассматриваем
их в пространстве идеи. в пространстве форм. Они как бы дают некий срез
этих идей, в результате чего мы можем высказывать о них (как предметах)
нечто объективное. В предположении, что какое-то отдельное движение здесь,
на месте выполняет какие-то законы форм, и, рассмотрев это движение в
качестве такового, мы можем о нем знать объективно, в универсальной или
всеобщей форме, которая неотделима от научного мышления. То есть строить
всеобщие, универсальные и необходимые высказывания. Вот так впервые
возникает пространство науки как побочный и параллельный или внутренний
продукт философии - не из практики или техники. а лишь опрокидываясь, если
угодно, в эту практику, технику и т.д.
напряжения понятий, которые предположены самими понятиями; и эти понятия
непонятны, если каждый раз заново не выполнять этого напряжения. Но тем не
менее это все можно было бы делать, если каждой раз нам не мешал бы
сопровождающий нас теневой наглядный язык. Язык буквального понимания
всего, потому что наш язык по определению - предметен. Всякое слово
имплицирует существование его эквивалента: и даже слова, обозначающие
душевные явления, имеют инерцию, навевающую нам мысль о том, что чувства
существуют так же, как существуют предметы, что мысль существует подобно
существованию особых духовных существ и т.д. Кстати, создав такую
индуцированную видимость, люди тысячелетиями ломают себе голову - как же
это понимать? Если вообще правила понимания есть особые гомункулы особых
одухотворенных сил, ходячих духов, мыслей, чувств. Мысль отдельная якобы
дух. А может быть, проблемы такой нет? Во всяком случае данная проблема
навеяна наглядным языком. Такое навевание (идущее из античной же философии)
и создало прочную пелену, преграждающую нам путь к действительному
пониманию того, о чем говорит философский язык, что он утверждает.
формы или сущности, или рациональной структуры вещи. Рядом с эмпирическим
есть рациональная структура вещи, которая есть правило интеллигибельное и
понимания. Допустив эту структуру вещи в ее пространстве, я могу понимать
единичные проявления, факты, события. То есть сделать их предметом особого
рода высказываний, а именно -научных, теоретических. А теоретические
высказывания поддаются уже контролю и аргументации. И вот, параллельно с
формой идет идея неких вещей, которые открыты обсуждению. аргументации. Миф
не открыт, мифические существа не открыты и иным способом вносят смысл в
мир. А тут вот взяли "кроватность" и создали предметность, говорение о
которой поддается опровержению или доказательству на основе фактов.
определенных вещей, о которых можно рассуждать, приводить доводы "за" и
"против". Поскольку введены не только доводы логической мысли, а еще и
указание на эмпирические факты. Эмпирия или наблюдения, или опыт, на
который они указывают, появляется только тогда, когда появляется теория.
Только в свете теории нечто может иметь значение эмпирического факта,
наглядной эмпирической основы наших знаний, с которой они обязательно
должны соотноситься.
теоретического рассуждения в качестве элемента науки. В этом смысле они
нечто иное, чем просто факты. Просто случившееся, будучи фактом (в обычном
смысле слова), появляется бессвязно, разрозненно. При этом можно приводить
и соответствующие аргументы, если оставаться на почве обыденного языка,
который не организован в свете формы. Однако тот язык, который организован,
зависит в конечном счете от луча света, идущего от нас на предметы, и может
быть когерентным, подобно лазерному лучу. А может и не стать таковым.
ссылаться. Допустим, вы говорите: храбр тот, кто радуется победе над врагом
или бегству врага. Это факт, так ведь? Но нельзя на это ссылаться, потому
что трус тоже радуется бегству врага. Так как же на этом основать (а я
пытаюсь основать) понятие добродетели? Рассуждая о добродетели, я привожу
нечто, что называют фактом, - добродетель и готов ликовать при виде
бегущего врага. Это случается. Но факт ли это? Нет, не факт, потому что
есть и противоположный факт - трус тоже радуется бегству врага.
приводил этот пример, - создал вокруг себя пустоту в силу тиранства,
тиранской натуры, и вдруг получил возможность повторить жизнь. И он
рассуждает, что вот этого он бы не сделал, этого не послушался, а этому бы
поверил. Заново -при той же натуре. Или то же самое мы встречаем в
рассуждении историков и людей, которые пытались извлечь опыт из
гитлеровской истории. Некоторые из них заявляют, что если бы Гитлер
послушался генералов, больше доверял им, то. возможно, и не потерпел бы
поражение. И ссылаются при этом на факты: не распустил колхозы, неправильно
спланировал направление удара и т.п. А это - не факты. Фактами они могут
быть, если мы посмотрим на них глазами идей. А идеей, формой в данном
случае что является? - Тиранство. Ведь что такое тиранство? Как о нем можно
рассуждать? Вглядись в собственный нрав и измени себя. Эмпирические
обстоятельства здесь ни при чем. Они есть лишь внешняя форма проявления
того, что уже решилось, разыгралось в идее. Ну, не мог Гитлер слушаться
генералов, не мог он отменить колхозы, потому что он не был бы тогда
Гитлером. Это тавтология. Что значит - "если бы"? Да, в принципе это
движение устремленное; совершение глупости вытекает из самой природы
национал-социалистической идеи. Но речь идет о развертывании возможностей,
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Контровский Владимир
Жюль Верн
Доставалов Александр
Смоленский Вадим