марксистской философии, не является ее простым продолжением. Этот язык начал
складываться в социал-демократических рабочих кружках. Стояла задача вложить
очень сложный мир в очень маленькие головы, поставить происходящее в нем на
понятное для них место. Это можно было сделать только упрощением, ибо головы
эти были избалованы тем, что от них не требовали никакого труда для
возвышения и развития, - наоборот, внушалось, что им все само собой
принадлежит по праву, например, пролетарского происхождения - возьми и
потребляй. А когда избавили человека от труда, он срастился с этими схемами.
И их нарушить нельзя, потому что тогда человек, живущий посредством этих
схем и ими понятным образом ориентирующийся в мире, потеряет уважение и
себе, разрушится его мир. С самообразом человек не готов расстаться. С таким
самообразом, в терминах которого уважает себя в качестве духовного существа.
Это фантастический механизм, подчиняющийся законам бытия, законам сознания.
Никто не может их обойти.
"меньшевистский идеализм". Его отменили, но отменили так же, как, скажем,
отменили РАПП. То есть РАПП отменили, а он же оказался Союзом советских
писателей. То же и с "меньшевистствующим идеализмом". Небольшого ума люди во
внутрикружковых дискуссиях выработали язык. Весь этот язык, абсолютно
случайный, образовался в России к 20-м годам, потом "меньшевистствующих
идеалистов" убрали, но язык уже существовал и через кристаллизацию в
"Кратком курсе" оказался языком нашей философии, якобы продолжающей
философскую школу Маркса.
только заучивать. Например, учебник обществоведения в школе. Это ужас. И
самое главное, что эти учебники нельзя улучшить. От этой традиции нужно
целиком отказаться, создавая рядом феномен автономной философии, автономного
интереса к философии, восстанавливающего нормальный общечеловеческий
философский язык.
сказано и подумано на том языке, на котором он говорит. И никто не должен и
не может определять, читать мне эту книгу или не читать. Все, созданное на
моем языке, на языке моей культуры, принадлежит мне по праву. И обеспечить
эту принадлежность - наша первая задача. Сплошные, ничем не стесняемые токи
коммуникаций, интенсивного взаимообмена мыслями, книгами и т.д. без какой-то
дискриминации - это гражданское право человека. - Мы живем на пороге новых
информационных подходов, когда, казалось бы, техника позволит делать то, к
чему Вы призываете, - мгновенно обеспечивать информацией максимально большое
количество людей. Какие здесь могут возникнуть проблемы? - В кровеносных
сосудах есть такие узкие места, где происходит закупорка, и именно там
возрастает давление. У нас две "закупорки": и необратимым образом здесь
что-то случится, как бы близорукий администратор ни отгораживался ладошками,
думая, что может продолжать жить по-прежнему.
потусторонность. Компьютер абсолютно исключает какую-либо монополию на
информацию и какие-либо правила, определяющие заранее, какая информация кому
доступна, а кому не доступна. Так как же собираются здесь быть? Нельзя
ввести компьютеры, сохраняя наш уклад, быт по отношению к информации - они
будут абсурдной потусторонностью. Значит, есть лишь один выход -
демократизация и открытость общества, владение им культурой сложности и
многообразия.
где книга могла бы издаваться через месяц-два. А наша издательская система,
за централизованную монополию и плановость которой судорожно цепляются, это
исключает. Но ведь требования жизни необратимы.
государством. Вязкое отождествление общества и государства нужно рвать и на
пределе разрыва работать. Это философ говорит, но он уважает законы своей
страны, пока естественным образом не приняты другие. Кстати, уважение
законов и отсутствие желания обязательно носить какой-нибудь отличительный
колпак и ходить на манифестации протеста всегда давало и даст, представьте,
возможность свободно мыслить. Да, мышление - это лишь сознание вслух, но это
не только право говорить о том, что видишь, но и право быть услышанным. В
том числе - властью. А ведь так, как мы живем до сих пор, невозможно жить.
Отсутствие коммуникации недопустимо. Великий философ Кант говорил:
человечество и есть коммуникабельность. - Оценивать добро и зло с классовых
позиций порочно. Постепенно подобная позиция уйдет в прошлое. Возникнут
попытки создания универсальной нравственности, морали. Но ведь это неминуемо
приведет к отмиранию государства как такового. Вы предвидите отмирание
государства? - Термин "предвидение" трудно употреблять. По определению, он
должен относиться к предвиденным временам, предвиденным масштабам. В
приемлемых временных рамках я не предвижу отмирания государства. Для меня
ясно, например, вот что: вне централизованного сильного государства
(централизация в данном случае не в смысле централизованной власти, а
сильное государство, как, например, Франция XVII века) невозможно
политическое, гражданское мышление. Не конституируется гражданин. Вот Данте
уже понимал это и мечтал о вненациональной монархии (в противовес папству)
как об условии развития гражданского мышления у людей. - Но идеологические
структуры государства занимаются, например, регулированием отношений
молодежи с мировой культурой. Как быть? - Это другое дело. Сейчас вы
поймете, что я имею в виду. О государстве можно вообще говорить только как о
государстве в традиционном смысле этого слова. Наше же государство не
является государством в традиционном смысле слова, потому что оно совпадает
с обществом. Поэтому, когда я говорю, что только внутри государства можно
мыслить граждански, я имею в виду европейское государство, рядом с которым
есть гражданское общество, не поглощенное им. Есть целые сферы общественной
жизни, которые государство не должно контролировать и за которые оно не
должно брать на себя никакой ответственности. Государство есть один из
органов общества и политического, гражданского мышления - не более. - Сейчас
рассуждения об общечеловеческих ценностях стали общим местом, присягой. Как
совместить приверженность им и то, что мы не можем не видеть их
происхождения, их завязанность на какой-то конкретной социальной почве? -
Ответ мой способен опечалить того, кто задает подобный вопрос. Происхождение
того, что мы называем общечеловеческими ценностями или общечеловеческими
идеалами, непрослеживаемо. Они не имеют происхождения. Они или есть, или их
нет. Никто не может эмпирически вывести происхождение совести. Как, когда
она произошла? Я считаю что-то добрым и могу определить добро только потому,
что оно во мне уже есть. Это тавтология. Например (я не настаиваю на этом
примере - просто он объясняет мыслительную ситуацию этого аргумента),
никогда человек не назвал бы ничего "Богом", если бы в нем уже не
действовала сила, которую он вне себя назвал "Богом". Или утверждение
бескорыстного предмета устремлений вне тебя (фактически моральности
чeгo-либо) есть проявление действия совести в тебе, ее, так сказать, уже
действие. Такова природа морали. Как только мы привносим время или
фактическую полезность, приятность и т.п. в мораль, мы выпадаем из нее и уже
не мыслим как моральные существа. - Духовная автономия человека - это
хорошо, но человек не может существовать вне политики, вне политической
борьбы. Как соотнести эти полюсы, учитывая, что в молодежной среде ощутима
политическая озлобленность? - Я говорил, что философия ни на что не
посягает, не сокрушает никаких основ, просто я так думаю. Но при этом отдаю
себе отчет, что то самое сознание вслух, о котором я говорил, есть
политический акт человека. Еще Аристотель говорил, что человек есть
политическое существо ("зоон политикон") и этим отличается от животного.
стране, связано с инфантилизмом. Запас всего того, что хотело свершиться,
стучалось в двери бытия, но "в чертог теней" вернулось, не состоявшись, -
это и составляет запас агрессии. Это пороховая бочка. Мы ее увеличиваем,
когда не даем пространства тому, что должно исполниться, что должно узнать
себя, стать. Такова, например, агрессивность тех молодых людей, которые
хотят сейчас воссоздать нити русской традиции (назовем их условно
приверженцами русофильской традиции). Многое не свершилось в русской
истории, в русской культуре, что законно имело право свершиться. И законное
ощущение этого получает уродливые формы, потому что у нас нет мыслительной
традиции, чтобы самим отдавать себе ответ в своих состояниях, чтобы ясно
помыслить: что же я чувствую? почему я ненавижу? почему страдаю? А когда мы
неясно это понимаем, то изобретаем себе воображаемых врагов. Словом, злоба
во многом идет от инфантилизма. - После концентрационных лагерей изменилось
ли сознание людей? - Оно изменилось там, где была проделана работа, где
писалось много-много книг и они публично обсуждались. К сожалению, в нашей
стране до последнего времени этого по-настоящему не делалось. И пока этого
не будет сделано, мы не извлечем урок, и наше самосознание не изменится.
Подпольной культуры не бывает. В том смысле, что там ничего не вырастает.
Все варится в своем соку. И неминуемы черты провинциализма и иллюзорности:
все в каком-то будущем или прошлом - и ничего в настоящем. Все эти
многозначительные мины, которые мы делали сами себе, что мы все это понимаем
и между собой шепчемся, и кажется, что в этом духовная культура, - это не
культура. Культура, по определению, создана для открытого существования и
существует только на открытом пространстве. На обзоре. Ничего не поделаешь -
это в природе культуры. Поэтому нам нужны люди, способные со своими, до
этого тайными мыслями, рожденными где-нибудь в подвалах, в сторожках, вести
открытое культурное существование. И чем больше будет таких людей, тем
больше мы выиграем. И получим основание для следующего шага - осмыслим: что
с нами произошло, что это было, как это было, почему это было, что показало,
о чем свидетельствовало?
Может быть, еще не все и не так уж и много, но все же сделано движение в
сторону осмысления того, что мы узнали, испытав опыт фашизма. - А что
произошло в том сознании, которым осмыслены эти явления? - Не знаю, что
именно произошло... мне кажется, в европейской культуре необратимым образом
Максимов Альберт
Афанасьев Роман
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Емилина Ника
Апраксина Татьяна