гениальное, в некоторых отношениях поражено афазией , ибо тишину нельзя
выразить никаким звуком и молчание нарушается словом. Но тишина не
нарушается чувством и молчание сохраняется в действии. Вот почему мало
знать, что написали и что сказали Гоголь, Достоевский или Соловьев, нужно
знать, что они пережили и как они жили. Порывы чувства, инстинктивные
движения воли, выраставшие из несказанной глубины их молчания, нужны не для
простого психологического истолкования их личности (так сказать, для полноты
биографии), а для углубления в "логический" состав их идей. Для рационалиста
присутствие переживания или индивидуального тона мысли есть признак
психологизма, т.е. затемненности и порабощенности мысли. Для "логиста"
нижний, подземный этаж личности, ее иррациональные основания, уходящие в
недра Космоса, полны скрытым Словом, т.е. L?goj'ом. Логос надземный, т.е.
уже воплощенный в слове, питается непрерывно логосом подземным, т.е. еще не
воплощенным; и личность, в своих вершинах достигая логоса надземного, в
своих мистических основаниях погружена в те темные глубины Сущего, которые
потенциально насквозь "логичны", насквозь проникнуты потенцией Логоса, ибо
"без Него ничего не начало "быть из того, что начало быть" .
принципиальным универсализмом (органическое сочетание этих двух крайностей
абсолютно невозможно в рационализме), требует существенного внимания не
только к мысли, звучащей в словах, но и к молчаливой мысли поступков,
движений сердца, к скрытой мысли, таящейся в сложном, подвижном рисунке
индивидуального лица.
онтологизм, существенная религиозность, персонализм.
прочно заняла совершенно особое, исключительное место. Это факт внутренний,
но уже совершившийся. Земля не перестала двигаться оттого, что схоластики
XVI столетия были убеждены в противном. И факт оригинальности и
значительности русской философской мысли не может превратиться в "меон"
оттого, что схоластики XX в. очень хотят его замолчать.
Основные принципы русской философии никогда не выковывались на медленном
огне теоретической работы мысли, а извлекались в большинстве случаев уже
вполне готовыми из темных недр внутренних переживаний" (стр. 1, 2).
очевидно, в виде огромного мешка, в котором "готовыми" хранятся "принципы",
убеждения, чувства и движения воли. Если хозяину какого-нибудь мешка, напр.
Хомякову, хочется возыметь какую-нибудь "философию" - или собственно
мировоззрение, ему не нужно ни о чем думать, не нужно никакого напряжения
теоретической мысли (думают и мыслят только в Германии!); ему достаточно
запустить руку в мешок своих собственных переживаний, нащупать там среди
прочих "готовых" вещей "православие", и православие в полном вооружении, как
Афина из головы Зевса, появляется на Божий свет и становится основой
мировоззрения Хомякова.
решительностью провозгласить теорию "мешка готовых переживаний". Я просто
теряюсь и не знаю, чему больше удивляться: глубине ли психологических
концепций или смелости, с которой на основании этих концепций редакция
"Логоса" утверждает, что славянофильство, напр., "глубоко значительный
принцип синтеза" превратило "в мрачную деспотию взаимно порабощенных сторон
духа, в деспотию озлобленных и завистливых рабов" (стр. 2).
Т.е., другими словами, рабство славянофилов было закоренелым и коренным. Они
по существу были рабы, а не просто порабощены. Ибо "освобождают только
свободные". Если вместо освобождения философия принесла славянофилам
порабощение, то именно потому, что они не были "свободными". Обладая
безмерной свободой суждения (бумага все терпит), редакция "Логоса" не
находит свободы мысли и в Соловьеве, а все остальные направления русской
философии характеризует как "постоянное рабство при вечной смене рабов и
владык" (стр. 5).
чертами характеризует редакция "Логоса" русскую философскую мысль.
может, и есть какой-нибудь смысл, но с точки зрения восточного понятия о
L?goj'е все заявления редакции "Логоса" о свободе мысли, которая будто бы
отсутствует в России и процветает в Марбурге и Фрейбурге, представляются
сплошным недоразумением.
зрения рационализма?
"Логоса" своим заявлениям и очевидно рассчитанной на какой-то "раек"; будем
говорить лишь о существе дела.
странно, что оно до сих пор остается как-то в тени.
кантианство с его принципиальным дуализмом дает очень странный ответ.
Если весь внешний опыт феноменализируется чрез необходимее отнесение к
пространству, то с такой же необходимостью и безызъятностью
феноменализируется и весь внутренний опыт чрез неизбежное отнесение к
времени. Но всякое содержание сознания, будучи только явлением, всецело
подпадает под власть универсальной категории причинности. Причинность же
связанна с необходимостью, т.е. с отсутствием свободы.
"свобода мысли"?
сознания - как же она может быть свободна? Проблематическое понятие свободы
может быть прилагаемо только к "вещам в себе", только к ноуменам, и если в
мысли ничего ноуменального нет, если она только феноменальна, то свобода ее
так же призрачна, как свобода камня, "свободно" падающего к земле. Не
познавшие этой призрачности могут в сладком самообмане называть мысль
свободной. Но ведь кантианцы прозрели в истинную, т.е. только феноменальную
природу всякой человеческой мысли - как же они могут говорить о свободе
мысли?
пафос оратора, привлекающего на свою сторону ложными обещаниями, которых он
не в силах выполнить.
давно объявить, что мысль человеческая принципиально несвободна, никакой
автономией не обладает и всякие разговоры о мнимой свободе мысли есть
uberwundener Standpunkt .
это была громадная (хотя и гениальная) непоследовательность, совершенно
разрушившая самые основы теории познания Канта. Эта сила коренного прозрения
предполагает ту метафизическую свободу мысли, которая абсолютно недопустима
с точки зрения кантовской философии, ибо метафизическая свобода мысли может
обозначать только то, что не все содержание сознания феноменально, что
внутренний опыт в своих корнях ноуменален.
т.е. о свободе той мысли, которая дана во внутреннем опыте людей - одним из
созданий которой является философия. О какой же другой мысли могла говорить
редакция "Логоса"? О мысли "трансцендентальной"? О той мысли, которая никем
не переживается (ибо всякое переживание феноменалистично), которая ни одному
человеку не дана (но ведь составители "Логоса" люди - значит, и им
трансцендентальная мысль не дана, т.е. неизвестна) и о которой поэтому на
человеческом языке нельзя сказать ничего (а ведь редакция "Логоса" хочет
говорить все же на языке человеческом)?
никем не переживаемой, никому не данной меонической мысли - возможно. Чему
поможет это допущение?
этой свободы нам, людям? Как может наша человеческая философия, напр.
немецкая или русская, быть свободной или несвободной, если человеческая
мысль по существу никогда не может быть трансцендентальной? Если
"трансцендентальная мысль", становясь достоянием человеческого мозга,
перестает быть чистой и, так оказать, "пачкается" оттого, что ее мыслит
человек, то трансцендентальная мысль трансцендентна сознанию и человек
принципиально не может стать обладателем трансцендентальной мысли, т.е.,
значит, никогда не может обладать реальной и не словесной свободой мысли.
человеческий мозг, почему же делать какое-то особое исключение для русской
мысли, почему "мрачную деспотию завистливых рабов" не распространять на всю
философскую мысль, и на немецкую, и на античную?
человеческая мысль, на каких основаниях редакция "Логоса" бросает обвинения
в несвободе как специфическую особенность именно русской мысли? Раз мысль
несвободна у всех и лишена автономии принципиально, тогда в категорию
завистливых и озлобленных рабов должны, конечно, лопасть и все участники
"Логоса", но тогда какой смысл во всем предприятии?
L?goj'е. Здесь мысль человеческая признается истинно свободной, подлинно
автономной, ибо мысль человеческая, поскольку она логична, т.е. поскольку
она освобождается от порабощенности ассоциациями и от мнимой логичности
ratio (это освобождение необычайно трудно и требует напряженного
восхождения) - в существе своем божественна. Чтобы достигнуть божественного
ядра мысли, нужна напряженность мышления. Не всякая мысль божественна, но
всякий имеет потенцию божественной мысли. Мысль свободна отрицательно в
стремлении к божественному своему ядру, в постоянном недовольстве всем
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Конан-Дойль Артур
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Земляной Андрей