жердочку рядом с входом в спальню и, сидя лицом к сетке, поворачивал голову,
продолжая следить за змеей через плечо. Таким образом, Кай мог при первой же
опасности спрятаться в укрытие и в то же время наблюдать за пресмыкающимся.
Для животного, ведущего ночной образ жизни, Кай удивительно много
бодрствовал днем, и едва ли какие-либо события в нашем лагере ускользали от
взгляда его огромных глаз и не отмечались его слабым писком.
несколько больших жирных тараканов. Желая угостить Кая, я поймал их и принес
ему. Закрыв глаза и полуоткрыв рот, Кай лежал с блаженным видом на полу,
принимая солнечную ванну. Когда я позвал его, он вскочил, растерянно глядя
на меня. Открыв дверь клетки, я бросил туда самого большого и проворного
таракана, считая, что Каю доставит удовольствие поймать его самому. Однако
обезьяна, увидев спросонок, что в клетке появилось какое-то живое существо,
не стала выяснять подробностей и мгновенно скрылась в спальне. Таракан
медленно передвигался по клетке, неуверенно поводя усиками. Немного спустя
Кай осторожно высунулся из двери и начал разглядывать, кого я ему принес. Он
подозрительно осматривал таракана, и на его мордочке, как всегда в моменты
нервного возбуждения, видны были только два огромных глаза. После долгих
размышлений Кай решил, что насекомое безвредно и, быть может, даже съедобно.
Спустившись на пол, он сел рядом с тараканом и начал рассматривать его
вблизи. Таракан к этому времени закончил прогулку и решил привести себя
немного в порядок. Сложив на животе руки, Кай сосредоточенно следил за тем,
как насекомое умывается и отряхивается. Затем он вытянул осторожно лапу и
легонько, одним пальцем, ударил таракана по спине. Таракан немедленно задал
стрекача, а Кай испуганно отпрянул назад и обтер руку о грудь. Таракан,
лихорадочно работая ногами и усиками, добрался до передней стенки клетки и
начал пролезать через проволочную сетку. С пронзительным верещанием Кай
бросился вдогонку и пытался схватить его, но было уже поздно. Я поймал
таракана и снова посадил его в клетку. На этот раз Кай неотступно следовал
за ним, время от времени притрагиваясь к его спине и обнюхивая после этого
свои пальцы. Решив наконец, что, несмотря на отталкивающую внешность,
таракан должен быть съедобным, Кай схватил его обеими лапами и, крепко
зажмурив глаза, с выражением отчаянной решимости и отвращения, сунул в рот
так, что дрыгающие ноги насекомого торчали оттуда, словно усы у моржа. С тех
пор я стал угощать Кая только предварительно умерщвленными тараканами, иначе
он слишком долго набирался духу для того, чтобы схватить насекомое, и оно
успевало пролезть через сетку.
трудную минуту, Кай стал гораздо более доверчивым и ручным и даже позволял
нам гладить его. Зажав в кулаке кусок банана или несколько виноградин, Джеки
протягивала кулак Каю. Обезьянка спускалась вниз и с серьезным видом
начинала отгибать палец за пальцем, добираясь до лакомства. Поглощая
ежедневно множество фруктов и насекомых, а также пару кружек молока,
смешанного с витаминами и сырыми яйцами, обезьяна начала быстро прибавлять в
весе, а ее мех стал густым и блестящим. В ней уже нельзя было узнать то
жалкое, облезлое, запуганное существо, каким мы ее впервые увидели. Основная
заслуга тут принадлежит Джеки: Кай любил ее больше, чем меня, и Джеки
приходилось чистить и кормить его, возбуждать его аппетит различными
лакомствами и играть с ним, чтобы ему не было скучно. Я твердо убежден
(говорю это без всякого тщеславия, так как в этом нет моей заслуги), что
вряд ли в каком-либо зоологическом парке есть обезьяна дурукули, которая
выглядит лучше, чем выглядел Кай, когда его привезли в Англию.
лагере, но вскоре ему пришлось потесниться и поделить свой трон с новым
пришельцем. Когда его вытряхнули из корзины, перед нами предстал очень
маленький и очень пушистый зверек, похожий на щенка чау-чау, с черно-белыми
кольцами на хвосте; его мордочка, непонятно зачем, была покрыта маской
черной шерсти, из-под которой задумчиво и даже несколько грустно смотрели
карие глаза. Он стоял на непропорционально длинных ногах с очень плоскими
ступнями, напоминая приунывшего разбойника с большой дороги, обнаружившего,
что у него нет при себе пистолета. Ступни его лап были розоватые, а пальцы
тонкие и длинные, что называется артистические. Это был детеныш
енота-крабоеда, которого мы вскоре прозвали Пу по двум причинам: во-первых,
он очень напоминал знаменитого медведя с тем же именем, а во-вторых, это был
первый звук, который мы обычно произносили, когда приходили утром чистить
его клетку.
небольшой дверцей, закрывающейся на крючок, насыпал туда пару ведер опилок и
предоставил ему устраиваться по собственному усмотрению. Он вел себя вполне
прилично; сидя на полу, Пу смотрел на нас через решетку, словно Дик
Тэрпин[33] в ожидании суда. Однако, вернувшись после полудня в
лагерь, мы застали Пуза работой: с видом полнейшей невинности он восседал
около дневного запаса яиц для нашего зверинца, точнее говоря, в окружении
пустых яичных скорлуп, между тем как его лапы, морда и шерсть были измазаны
в желтке и белке. Когда мы принялись ругать Пу, он смотрел на нас с таким
выражением, словно давно уже убедился в том, что жизнь жестока к нему и ему
не от кого ждать ни понимания, ни сочувствия. Я решил выяснить, каким
способом этот взломщик выбрался из своей клетки, поскольку мне не приходило
в голову ни одного мало-мальски правдоподобного объяснения. Я посадил его
обратно в клетку, запер дверцу на крючок и издали стал наблюдать за ним.
Прошло немало времени, прежде чем я увидел, как Пу высунул свой черный нос
наружу и повел им в воздухе. Не обнаружив ничего подозрительного, Пу убрал
нос обратно, а вместо него высунулась лапа с розовой ладонью и длинными
тонкими пальцами; совсем по-человечьи эта лапа потянулась к крючку. Нащупав
крючок, Пу одним из своих артистических пальцев поддел и ловко откинул его.
Затем он с виноватым видом толкнул дверь, и на пороге медленно показалась
его задумчивая морда.
крючок, но через три дня, изучив все хитрости этих механизмов, Пу снова
удрал. К концу недели дверца его клетки ощетинилась всевозможными
задвижками, защелками и крючками, которые поставили бы в тупик даже
Гудини[34], но это привело лишь к тому, что нам самим приходилось
тратить больше времени на открывание дверцы, чем еноту. В конце концов я
навесил на дверцу висячий замок, и это решило дело. Но Пу и после этого
часами сидел около двери клетки, просунув лапы за решетку и ощупывая замок
своими чувствительными пальцами, а иногда даже не без надежды на успех
вставлял палец в замочную скважину.
вырваться из своей деревянной тюрьмы потому, что его манила свободная,
привольная жизнь в лесу. Это мнение, однако, было бы ошибочным. Когда Пу
удавалось покинуть клетку, он интересовался только двумя вещами: во-первых,
пищей, и, во-вторых, клетками с птицами. Если он находил пищу, он сидел в
ней до нашего прихода. Если пищи не было, он поднимал страшный переполох у
птиц, пристально глядя на них через решетку и облизываясь. Можно также
предположить, что если Пу не стремился обрести утраченную свободу, то он
вырывался из клетки ради добывания приличной пищи -- иными словами, что мы
недостаточно хорошо его кормили. В связи с этим я должен заметить, что Пу ел
больше, чем любое другое животное его размеров, с которым я когда-либо
сталкивался. Этот обжора получал в день два сырых яйца, витамины, полпинты
молока с рыбьим жиром, четверть фунта мясного фарша и фрукты в виде бананов,
гуайявы и папайи. Все это Пу уничтожал примерно в течение часа и после
короткого отдыха был готов продолжать дальше.
от своих попыток и ежедневно посвящал замку полчаса. Остальное время Пу
посвящал другим занятиям, среди которых видное место занимали приступы
лихорадочной деятельности по уборке помещения.
посыпали пол толстым слоем свежих опилок. Зверька немедленно охватывала
мания наводить порядок, как это бывает с домашними хозяйками. Опилки,
рассыпанные по всему полу, явно действовали ему на нервы. Пу начинал всегда
с угла, выгребая опилки передними лапами и выбрасывая их между задними.
Постепенно он отползал от угла, словно бульдозер двигая перед собой кучу
опилок своим обширным задом. Эта работа продолжалась в торжественном
молчании до тех пор, пока на полу не оставалось ни одной соринки, а в
каком-либо углу не вырастала огромная конусообразная куча опилок; излишне
говорить, что этот угол не использовался енотом для отправления естественных
надобностей, хотя именно для этого мы насыпали ему опилки. Он предпочитал
отдыхать на опилках в часы полуденного зноя, полулежа, как в своего рода
шезлонге, и задумчиво перебирая длинными пальцами волосы на своем огромном
животе. Когда Пу погружался в такие философские размышления, он очень любил
играть куском сала; зажав его с одной стороны зубами, а с другой между
задними лапами, он поочередно тянул сало то зубами, то лапами, легонько
покачиваясь, словно в кресле-качалке; очевидно, это навевало на него
дремоту.
несколько часов выводить его из клетки и привязывать к столбу. Я надел на
зверька ошейник из тесьмы и привязал к ошейнику веревочный поводок. В первые
полчаса Пу перегрыз поводок, забрался в продовольственный склад и сожрал
двадцать четыре банана. Я перепробовал самые различные материалы, и больше
всего работы задал еноту сыромятный ремень, но и он не выдержал неравной
борьбы. В конце концов я достал металлическую цепочку, предназначавшуюся для
других целей; она была коротковата, но по крайней мере енот ничего не мог с
ней поделать. Несмотря на свою плоскостопую, медлительную, шаркающую походку
и тучную комплекцию, Пу был очень подвижен и энергичен, ни минуты не сидел
на месте и все время искал, куда бы запустить свои лапы. При таком избытке
энергии еноту быстро все надоедало, и иной раз нам приходилось проявлять
исключительную изобретательность, чтобы чем-либо занять зверька. Только
старыми кинопленками Пу мог забавляться до бесконечности; зажав в зубах
длинную, в несколько ярдов, целлулоидную ленту, он слонялся по клетке из
угла в угол или ложился на спину, держа ленту лапами и близоруко вглядываясь
Буркатовский Сергей
Лукьяненко Сергей
Панов Вадим
Доставалов Александр
Корнев Павел
Шилова Юлия