голова и прошлое кажется вернувшимся во всей осязаемости, но без докучавших
некогда забот и волнений... Америка, Америка, судьба и счастье, удачи и
несчастья, временами хотелось напевать давно знакомое: "Я другой такой
страны не знаю, где так вольно дышит человек..." - о себе напевалось, ибо
нигде, как в США, так вольно не добывались секреты, ни одна страна, ни один
народ не позволяли так легко обкрадывать себя или продаваться по дешевке,
потому что каждого жителя этой страны гложут сомнения в праведности его
бытия; сколько американца ни уверяют в праве более сильного иметь больше
денег, идея природного равенства тлеет в душе его, возгораясь временами, и
тогда он начинает отдавать бедным и слабым отнюдь не лишнее в сладостном
припадке самопожертвования; о великий американский спектакль, в котором
самозабвенно играет вся страна, и сценическое действие охватывает нацию,
которая не может уже остановиться в сочиненной ею пьесе, ибо стоит погаснуть
юпитерам на антракт, как на подмостках немногие зрители увидят другую
Америку, совсем другую, потный лик которой изуродован стекающим гримом, и
поэтому надо гнать акт за актом безостановочно, надо зевак и зрителей
вовлекать в спектакль, загонять их на все расширяющуюся сцену, не позволять
им спрыгивать в партер, откуда - с первых рядов - все, все видно и даже
слышно, как беснуется суфлерская будка...
иллюминатор показал ему краешек Америки, любимой страны, и в шляпу
негра-саксофониста, что привиделся ему в подмосковной электричке, полетела
смятая десятидолларовая купюра - в оплату того невероятного, что позволила
ему узнать ассистентка. 20 февраля этого года Кустов впервые пришел на прием
к Одуловичу, жалуясь на непрекращающиеся головные боли, бывал затем у него
четырежды, и все потому, что 17 сентября 1943 года не с рожистым воспалением
голени привела Мария Гавриловна Кустова сына к лужайке перед госпиталем, а с
черепно-мозговой травмой, ею же нанесенной и потому Иваном Кустовым ото всех
скрываемой. А ведь еще в Москве могла мелькнуть догадка о травме: день этот,
17 сентября, по данным метеослужбы, выдался чересчур жарким и солнечным для
начала осени, +26 градусов, ветер западный, на малюсенькой головке же Ванюши
Кустова - просторная дедова буденовка, закрывавшая тугую повязку; с
проломленной головкой стоял на лужайке перед госпиталем мальчик Ваня, а в
медицинской книжке майора Кустова, во всех анкетах и автобиографиях: "В
детстве ничем, кроме простуды, не болел". Тот же вопрос о болезнях задавался
очень давно и матери, ответ был тот же - простуда, более ничего: деревня,
хата не топлена, ветер изо всех щелей... (В Москве же надо было еще
спросить: все сведения о 17 сентября - из военно-медицинского архива, так
почему и с чьей воли на мальчика Ваню составили историю болезни в
госпитале?) Вмятина в мягком черепе шестилетнего мальчугана заросла давно,
знали о ней трое - сам Кустов, Мария Гавриловна и, наверное, госпитальный
хирург, по неизвестной причине скрывший точный диагноз, - известной,
впрочем, легко догадаться, зная Россию: буденовка была им приподнята, рана
бегло осмотрена, мальчик с матерью уведены в процедурную, черепно-мозговая
травма на бытовой основе - так определилось опытным фронтовым хирургом;
короста на черепе обработана перекисью водорода, и дальнейшие рекомендации
по лечению свелись к уточнению того времени, которое Мария Гавриловна могла
бы отвести самому хирургу, для чего пришлось, в оправдание "виллиса", на
котором преодолевались восемь километров от госпиталя до деревни, выдумать
рожистое воспаление кожи, то есть заразу, с которой мальчику подходить к
госпиталю нельзя.
более, о чем могла бы рассказать быстрая на побои Мария Кустова. Что же
касается энцефалопатических последствий, то можно что угодно предположить.
Как и то, что ни при каких обстоятельствах повзрослевший Ваня Кустов не
упомянет о горячей руке матери. Обстоятельства же сложились необычайные: 11
марта при вторичном визите Кустова пальцы Одуловича выщупали неровность в
черепе, но, естественно, пациент все начисто отрицал, Кустов, майор
Советской Армии Иван Дмитриевич Кустов, прятал себя в себе; крот вырыл нору
и не хотел показываться, и вконец запутавшийся Одулович стал разбрасывать
ядовитые приманки, выманивая крота, вытаскивая из памяти пациента образы
детства, порушенного злодеями родителями, для чего и потребовал у Кустова
фотографии, что вызвало в Москве переполох. Одулович же - бесился, потому
что за английским языком пациента не выступали очертания предметов, и кроме
языкового барьера - еще и колючая стена неприятия вербальных установок.
Тогда-то, после третьего визита, и выскочил из глубин подсознания некто,
назвавший себя Мартином и впервые объявивший о себе в шифровке. Он не мог не
появиться: шпион ты, плотник, водитель троллейбуса ли, а у тебя обязан быть
свой Миллнз, твой постоянный незримый и шепотом говорящий собеседник. Их
много, этих Миллнзов, потому что с многоликим человеком сожительствуют
разноликие отражения его, самозванцы, подтверждающие цельность характера.
Четыре месяца постепенно лишавшийся рассудка Кустов жил в содружестве с
измышленным им человеком, до хрипоты спорил с ним, соглашался, возражал,
доказывал, брал верх над ним или смирялся перед мудростью этого Мартина,
которого он обвинял в том, что тот пробрался в его черепную коробку и гадит
там, сверлит ее изнутри; Мартин торчал в мозгу занозой, которую надо
вырвать; он орал на него, послушбался ему, какими-то остающимися нормальными
частями мозга догадываясь, что совершает ошибки, - и вдруг едва не поколотил
Одуловича, отказался лечиться, но - вот что странно! - Кустов, никому не
дававший знать о себе, скрывавшийся ото всех, - Иван Кустов не далее как
позавчера позвонил ассистентке и дал ей свой адрес. И что уж совсем
загадочно: Кустов впервые назвал свою фамилию - ту, под которой жил в
Америке!
находит обычно в четком подражании самому себе же; бывает, однако, что мозг
начинает удовлетворять себя потворством самозванцу, который всегда податлив,
и, наверное, предвестием возможного предательства становятся сознательно
необдуманные поступки, ибо тяга к двойной игре, к работе не только на свою,
но и на чужую разведку - это в каждом, кому до смерти надоели игры с самим
собою...
планы - и те, что проговаривались на шлагбаумной даче под квас, балык и
водочку, и возведенные на квартире полковника (или подполковника). По улицам
городка в ста милях от Сан-Антонио бегал обезумевший человек родом из
Мценского района Орловской области, не поддающийся лечению, подвластный
химерам, слепой, оказавшийся в густом лесу и внимающий устрашающим клекотам
птиц, ревам хищников, топанию буйволов, продиравшихся сквозь чащу. Но этот
страдающий безумец кого-то ждал, на чью-то помощь надеялся, иначе бы не звал
к себе того, кто усмирит страсти, кому - через ассистентку - и указан был
адрес пансионата на окраине города, трехэтажного строения в стиле начала
прошлого века, - на тот случай, если о его местонахождении спасатель не
осведомлен. Он зачем-то отрастил старившие его бакенбарды, которые ему не
шли и которых не было год назад (для любительского фильма, снятого
Жозефиной, растянули простыню в московской квартире), волосы не поредели,
все та же буйная шевелюра, рост, естественно, прежний, шесть футов без
малого. Надбровные дуги - выломлены страдальческим, как у трагического мима,
углом и казались мазками гримировального карандаша. Полный сомнений и
раздумий, он подолгу стоял на перекрестках улиц, не решаясь переходить их;
не поддавался он и порыву толпы, пропуская мимо себя спешащих, а затем
внезапно, броском обгонял всех. У витрин магазинов он застывал и, с
неопытностью новичка в слежке, изучал отраженных стеклом соглядатаев - то ли
дурачился, то ли в самом деле имел основание подозревать прохожих в злых
умыслах. Людей он частенько побаивался, он огибал их, пробираясь к дальним
столикам в кафе, занимая те, где он мог быть без соседей. Его мучила жажда,
но, уже на подступе к утолению ее, он наслаждался терзавшей нутро болью,
предвкушением снятия ее. Когда приносили вино или виски, он опускал голову и
внимательно всматривался в жидкость; тонкие пальцы задумчиво поглаживали
ножку бокала; двойное виски он выпивал залпом, алкоголем он заливал пожар,
потому что в нем бушевало пламя. Джунгли пылали, в огне и дыму бесились
звери, птицы кружили над плотной стеной желто-красного огня. От него пахло
помойкой; кожа впитала в себя что-то отвратительно мерзкое, он истязал себя
грязью; появись в таком виде И. Д. Кустов на московской улице, его привели
бы в милицию, но в непуританской глубинке самого южного штата Америки он
сходил за обычного искателя женщин и выпивки. В азарте поиска или в страхе
погони он так и не почуял, что за ним идет человек, замечавший скошенные
задники когда-то модных туфель, немытые и нечесаные волосы некогда
чистоплотного майора Советской Армии и удачливого коммерсанта, который
сейчас, 7 августа 1974 года, кого-то, это уже становилось очевидным,
разыскивает...
протиснуться в мозги пациента, но встретил бешеное сопротивление человека,
обязанного молчать и ни при каких обстоятельствах не признаваться, кто он;
прошлое пациента не желало обнаруживаться: ни на каких сеансах больной не
говорил о себе откровенно, на что рассчитывает каждый психиатр, задержанные
в сознании боли извлекавший наружу, чтоб те становились вровень с обычными
бытовыми неурядицами и воспринимались уже не терзающими воспоминаниями, а
разбитой в суматохе тарелкой или штрафом за неправильную парковку. Броневой
заслон падал перед Одуловичем, не подпуская его к тому дню и часу, когда
кто-то тупым предметом едва не раскроил недозревший детский череп. Вот тогда
разгоряченный Одулович в мозги Кустова не стал вползать бесшумно, не проник
внутрь, осторожно открыв дверь отмычкой, а вломился нагло - не с кнутом
даже, а с фугасом, чтоб уничтожить засидевшегося в черепной коробке Мартина.
Произошло чудовищное, то, перед чем была бы бессильна Анна Бузгалина. Мартин
покинул его, сбежал, выпрыгнул из черепной коробки, как с автобуса,
вывалился, как из автомашины, на полном ходу. Исчезло собственное отражение,
человек только что смотрел в зеркало, видел необходимое дополнение себя - и
вдруг в зеркале пустота! Последние дни Кустов жил будто без кожи, без
костей; еще оставались какие-то заменители, он пытался завести дружбу с
кем-либо, но мужчины отпугивали не самого Кустова, а где-то обитающего рядом
Мартина; Кустов проникался убеждением, что его постоянный собеседник, именно
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Березин Федор
Круз Андрей