Чтение 15–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

пузырясь, выскакивали картины несчастья. То это было заряженное ружье,
неосторожно оставленное у живой изгороди; то лошадь, взвившаяся на дыбы и
опрокинувшаяся на спину; то полузатопленная коряга в тенистом пруду; то
внезапно обломившийся сук старого вяза или автомобиль, врезавшийся в
стену,-- целый каталог опасностей цивилизованного мира неотступно вставал
передо мною; я даже рисовал себе маниакального убийцу, в темноте
замахнувшегося обрезом свинцовой трубы. Нивы и леса проносились за окном,
залитые медвяным вечерним солнцем, а у меня в ушах перестук колес настойчиво
твердил одно:

"Ты поздно приехал! Ты поздно приехал! Его уже нет! Уже нет! Нет!"

Я поужинал, пересел на уилтширскую ветку и в сумерках прибыл на станцию
моего назначения -- Мелстед Карбери.

-- В Брайдсхед, сэр? Пожалуйте туда. Леди Джулия ждет вас на вокзальной
площади.

Она сидела за рулем открытой машины. Я узнал ее с первого взгляда,
ошибиться было невозможно.

-- Вы мистер Райдер? Садитесь! Ее голос был голосом Себастьяна, и
манера речи была тоже его.

-- Как он?

-- Себастьян? Прекрасно. Вы ужинали? Ну, все равно, наверное,
что-нибудь несъедобное. Мы с Себастьяном одни, поэтому решили с ужином
подождать вас.

-- Что с ним случилось?

-- А разве он не написал? Наверное, побоялся, что вы не приедете, если
будете знать. Он сломал какую-то косточку в лодыжке, такую малюсенькую, что
у нее даже нет названия. Но вчера ему сделали просвечивание и велели целый
месяц держать ногу кверху. Ему это ужасно досадно, полетели все его планы.
Он просто вне себя от огорчения... Все разъехались. Он хотел, чтобы я с ним
осталась. Вы ведь знаете, как он умеет разжалобить. Я уже было согласилась,
но в последнюю минуту мне пришло в голову: "Неужели ты никого не можешь к
себе выписать?" Он сказал, что все заняты или уехали и вообще нет никого
подходящего. В конце концов он согласился попытать счастья с вами, а я
обещала, что останусь, если и это не получится, так что можете себе
представить, как я рада вашему прибытию. Должна признать, это очень
благородно с вашей стороны -- приехать так издалека по первому зову.

Но когда она произносила эти слова, я услышал -- или вообразил, будто
слышу,-- в ее голосе еле различимую нотку презрения за то, что я проявил
такую безотказную готовность к услугам.

-- Как это с ним случилось?

-- Представьте, во время игры в крокет. Он разозлился и в сердцах
споткнулся о дужку. Не бог весть какое почетное увечье.

Она была так похожа на Себастьяна, что рядом с нею в сгущающихся
сумерках меня смущала двойная иллюзия -- знакомого и незнакомого. Так, глядя
в сильный бинокль на человека, находящегося на большом расстоянии, видишь до
мельчайших подробностей его лицо и одежду, и кажется, протяни руку, и ты его
достанешь, и странно, почему он не слышит тебя и не оглядывается, а потом,
посмотрев на него невооруженным глазом, вдруг спохватываешься, что ты для
него лишь едва различимая точка, неизвестно даже, человек или нет. Я знал
ее, а она меня не знала. Ее темные волосы были не длиннее, чем у Себастьяна,
и ветер так же раздувал их со лба; ее глаза, устремленные на сумеречную
дорогу, были его глазами, только больше, а накрашенный рот не так приветливо
улыбался миру. На запястье у нее был браслет с брелоками, в ушах -- золотые
колечки. Из-под светлого пальто выглядывал цветастый шелковый подол, юбки
тогда носили короткие, и ее вытянутые ноги на педалях автомобиля были
длинными и тонкими, что тоже предписывалось модой. Ее пол воплощал для меня
всю разницу между знакомым и незнакомым в ней, и потому я ощущал ее особенно
женственной, как никогда еще не ощущал ни одну женщину.

-- Ужасно боюсь водить машину вечером,-- сказала она.-- Но дома,
кажется, не осталось никого, кто бы умел водить автомобиль. Мы с Себастьяном
просто как на зимовке. Надеюсь, вы не ожидали застать здесь веселое
общество?

Она потянулась к ящику на переднем щитке за пачкой сигарет.

-- Нет, спасибо.

-- Прикурите для меня, если не трудно.

Ко мне впервые в жизни обратились с подобной просьбой, и вынимая из
своего рта курящуюся сигарету и вкладывая ей в губы, я услышал тонкий, как
писк летучей мыши, голос плоти, различимый только для меня одного.

-- Спасибо. Вы здесь уже были. Няня рассказала. Мы обе нашли очень
странным, что вы не остались выпить со мной чаю.

-- Это Себастьян.

-- Вы, кажется, слишком уж позволяете ему командовать собой. И
напрасно. Ему это вредно.

Мы уже свернули на подъездную аллею; свет померк в небе и на лесистых
склонах, и дом темнел, словно рисованный тушью, только в середине светился
золотой квадрат раскрытой двери. Навстречу вышел человек и взял мой багаж.

-- Вот и приехали.

Она поднялась со мной по ступеням, вошла в холл, швырнула пальто на
мраморный столик и наклонилась погладить выбежавшую к ней собаку.

-- С Себастьяна станется, что он уже сел ужинать. В этот момент в
дальнем конце холла между двух колонн появился Себастьян в инвалидном
кресле. Он был в пижаме и халате, и одна нога у него была забинтована.

-- Ну вот, дорогой, привезла тебе твоего дружка,-- сказала Джулия опять
с едва слышной ноткой презрения в голосе.

-- Я думал, вы при смерти,-- проговорил я, ощущая в эту минуту, как и
все время, с тех пор как приехал, не облегчение, а главным образом досаду,
что не состоялась великая трагедия, к которой я мысленно подготовился.

-- Я и сам так думал. Боль была невыносимая. Джулия, как по-твоему,
если ты попросишь, может быть, Уилкокс даст нам сегодня шампанского?

-- Терпеть не могу шампанское, да и мистер Райдер уже ужинал.

-- Мистер Райдер? Мистер Райдер пьет шампанское в любое время дня и
ночи. Понимаешь, когда я смотрю на свою огромную запеленутую ногу, мне все
время представляется, будто у меня подагра, и поэтому очень хочется
шампанского.

Мы ужинали в комнате, которую они называли "Расписная гостиная". Это
был просторный восьмиугольник более поздней отделки, чем остальной дом, его
восемь стен украшали венки и медальоны, а по высокому своду потолка
пасторальными группами располагались условные фигуры помпейских фресок. Эти
фрески, и мебель атласного дерева с бронзой, и ковер, и золоченые висячие
канделябры, и зеркала, и светильники -- все вместе составляло единую
композицию, законченное произведение великолепного мастера.

-- Мы обычно ужинаем здесь, когда никого нет,-- сказал Себастьян.--
Здесь так уютно.

Они ужинали, а я съел персик и рассказал им о войне, которую вел с
отцом.

-- По-моему, он душка,-- сказала Джулия.--А теперь, мальчики, я вас
покину.

-- Куда это ты?

-- В детскую. Я обещала няне последнюю партию в "уголки".

Она поцеловала Себастьяна в макушку. Я распахнул перед нею двери.

-- Покойной ночи, мистер Райдер, и до свидания. Завтра мы, наверно, не
увидимся. Я уезжаю рано утром. Не могу передать, как я вам признательна, что
вы сменили меня у постели больного.

-- Моя сестра сегодня что-то уж очень напыщенно выражается,-- заметил
Себастьян, когда она исчезла.

-- Мне кажется, я ей не нравлюсь,-- сказал я.

-- Ей никто особенно не нравится. Я ее люблю. Она ужасно на меня
похожа.

-- Правда?

-- Внешне, разумеется, и манерой говорить. Я бы не мог любить человека,
который похож на меня характером.

Мы допили портвейн, и я прошел рядом с креслом Себастьяна через холл с
колоннами в библиотеку, где мы просидели весь тот вечер и почти все вечера
последовавшего месяца. Она была расположена в дальнем конце дома, обращенном
к прудам; все окна здесь были распахнуты звездам, и ночным ароматам, и
сине-серебристому лунному свету, заливающему дали, и плеску падающей воды в
фонтане.

-- Мы чудесно будем жить здесь одни,-- сказал Себастьян, и, когда на
следующее утро я, бреясь, выглянул в окно своей ванной и увидел, как Джулия
в автомобиле с багажом на запятках выехала со двора и вскоре скрылась за
холмом, не бросив назад ни единого прощального взгляда, меня посетило
чувство освобождения и покоя, подобное тому, что мне предстояло испытать
много лет спустя, когда после тревожной ночи сирены выли "отбой".
Глава четвертая

Блаженная лень молодости! Как неповторима она и как важна. И как
быстро, как невозвратимо проходит! Увлечения, благородные порывы, иллюзии,
разочарования -- эти признанные атрибуты юности остаются с нами в течение
всей жизни. Из них составляется самая жизнь; но блаженное ничегонеделание --
отдохновение еще не натруженных жил, огражденного, внутрь себя обращенного
ума -- принадлежит только юности и умирает вместе с ней. Быть может, в
чертогах чистилища души героев одаряются им взамен райского блаженства; в
котором им отказано, быть может, самое райское блаженство имеет нечто общее
с этим земным состоянием; я, во всяком случае, ощущал себя почти на небесах
все те блаженные дни в Брайдсхеде.

- Почему этот дом зовется "Замок"?

-- Он и был замком, пока его не перенесли.

-- То есть как это?

-- Да так. У нас был замок, он стоял в миле отсюда, рядом с деревней.
Потом нам приглянулась эта долина, мы разобрали замок, перевезли сюда камни
и здесь построили новый дом. Я этому рад. А вы?

-- Если бы он был мой, я не жил бы больше нигде.