Чтение 15–й страницы книги ~Зона~

ных...

Через несколько минут он шел по той же аллее - один. Он шел мимо не-
ясно белеющих стен. Мимо дрожащих огней. Под шорохом темных веток.

- Который час? - спросил у него запоздалый прохожий.

- Довольно поздно, - ответил капитан. Он зашагал дальше, фальшиво
насвистывая старый мотив, румбу или что-то в этом плане...

3 мая 1982 года. Бостон.

Недавно я перечитывал куски из вашей "Метаполитики". Там хорошо напи-
сано об издержках свободы. О том, какой ценой свобода достается. О сво-
боде как постоянной цели, но и тяжком бремени...

Посмотрите, что делается в эмиграции, Брайтонский НЭП - в разгаре.
Полно хулиганья. (Раньше я был убежден, что средний тип еврея - профес-
сор Эйхенбаум.)

Недавно там открыли публичный дом. Четыре барышни - русские и одна
филип-пинка...

Налоговое ведомство обманываем. В конкурентов постреливаем, В газетах
печатаем Бог знает что...

Бывшие кинооператоры торгуют оружием. Бывшие диссиденты становятся
чуть ли не прокурорами. Бывшие прокуроры - диссидентами...

Хозяева ресторанов сидят на велфере и даже получают фудстемпы. Авто-
мобильные права можно купить за сотню. Ученую степень - за двести
пятьдесят...

Обидно думать, что вся эта мерзость - порождение свободы. Потому что
свобода одинаково благосклонна и к дурному, и к хорошему. Под ее лучами
одинаково быстро расцветают и гладиолусы, и марихуана...

В этой связи я припоминаю одну невероятную лагерную историю. Заклю-
ченный Чичеванов, грабитель и убийца, досиживал на особом режиме послед-
ние сутки. Назавтра его должны были освободить. За плечами оставалось
двадцать лет срока.

Я сопровождал его в головной поселок. Мы ехали в автозаке с железным
кузовом. Чичеванов, согласно инструкции, помещался в тесной металличес-
кой камере. В дверях ее было проделано отверстие. Заключенные называют
это приспособление:

"Я его вижу, а он меня - нет". Я, согласно той же инструкции, распо-
ложился в кузове у борта. В дороге мне показалось нелепым так бдительно
охранять Чичеванова. Ведь ему оставалось сидеть несколько часов.

Я выпустил его из камеры. Мало того - затеял с ним приятельскую бесе-
ду.

Внезапно коварный зек оглушил меня рукояткой пистолета, (Как вы дога-
дываетесь - моего собственного пистолета. Затем он выпрыгнул на ходу и
бежал.

Шесть часов спустя его задержали в поселке Иоссер. Чичеванов успел
взломать продуктовый ларь и дико напиться. За побег и кражу ему добавили
четыре года...

Эта история буквально потрясла меня. Случившееся казалось невероят-
ным, противоестественным и даже трансцендентным явлением. Но капитан
Прищепа, старый лагерный офицер, мне все разъяснил. Он сказал:

- Чичеванов отсидел двадцать лет. Он привык. Тюрьма перестроила его
кровообращение, его дыхательный и вестибулярный аппарат. За воротами
тюрьмы ему было нечего делать. Он дико боялся свободы и задохнулся, как
рыба...

Нечто подобное испытываем мы, российские эмигранты.

Десятилетиями мы жили в условиях тотальной несвободы. Мы были сплюще-
ны наподобие камбалы тягчайшим грузом всяческих запретов. И вдруг нас
подхватил разрывающий легкие ураган свободы.

И мы отправились взламывать продуктовый ларь...

Кажется, я отвлекся. Следующие два фрагмента имеют отношение к преды-
дущему эпизоду. В них фигурирует капитан Егоров - тупое и злобное живот-
ное. В моих рассказах он получился довольно симпатичным. Налицо метамор-
фозы творческого процесса...

Раньше это было что-то вроде повести. Но Дрейцер переслал мне лишь
разрозненные страницы. Я попытался их укомплектовать. Создал киномонтаж
в традициях господина Дос-Пассоса. Кстати, в одной старой рецензии меня
назвали его эпигоном...

Катя повернула выключатель, окна стали темными. Было очень рано. В
прихожей гулко тикали ходики. Катя сунула ноги в остывшие домашние чуни.
Вышла на кухню. Вернулась. Постояла немного, кутаясь в синий байковый
халатик. Затем оторвала листок календаря, стала читать внимательно и
медленно, так, словно от этого зависело многое:

"Двадцать восьмое февраля. Четверг. Пятьсот шестьдесят лет назад ро-
дился Абдуррахман Джами. Имя этого выдающегося деятеля персидской
культуры..."

- Егоров, проснись, - сказала Катя, - вода замерзла. Капитан беспо-
койно заворочался во сне.

- Павел, в умывальнике - лед...

- Нормально, - сказал капитан, - вполне нормально... При нагревании
образуется лед... А при охлаждении... Не так... При охлаждении - лед. А
При нагревании - дым... Третий закон Ньютона. В чем я отнюдь не уве-
рен...

- Снегу намело до форточки. Павел, не спи...

- Осадки, - реагировал Егоров, - ты лучше послушай, какой я сон ви-
дел. Как будто Ворошилов подарил мне саблю. И этой саблей я щекочу майо-
ра Ковбу...

- Павел, не кривляйся.

Капитан быстро поднялся, выкатил из угла холодные черные гантели. При
этом он сказал:

- Век тренируйся, а кита не перепьешь... И все равно не будешь таким
сильным, как горилла...

- Павел!

- Что такое?! Что случилось? Егоров подошел к ней и хотел обнять. Ка-
тя вырвалась и громко заплакала. Она вздрагивала и кривила рот.

- А плакать зачем? - тихо спросил Егоров. - Плакать не обязательно.
Тем более - рыдать...

Тогда Катя закрыла лицо руками и сказала медленно-медленно. Так, что-
бы не помешали слезы:

- Я больше не могу.

Помрачнев, капитан достал сигарету. Молча закурил.

За окнами бродило серое морозное утро. Голубоватые длинные тени лежа-
ли на снегу.

Егоров медленно оделся, накинул ватник, захватил топор. Снег взвизги-
вал под его лыжными ботинками.

"Ведь где-то есть иная жизнь, - думала Катя, - совсем иная жизнь...
Там земляника, костры и песни... И лабиринты тропинок, пересеченных кор-
нями сосен... И реки, и люди, ожидающие переправы... Где-то есть серьез-
ные белые книги. Вечно ускользающая музыка Баха... Шорох автомобильных
колес... А здесь - лай собак. Пилорама гудит с утра до вечера. А теперь
еще и лед в умывальнике..."

Катя подышала на стекло. Егоров ставил чурбан. Некоторое время приг-
лядывался к сучкам. Потом коротко замахивался и резко опускал топор,
слегка наклонив его...

По радио звучал "Турецкий марш". Катя представила себе турецкое войс-
ко. Как они бредут по глубокому снегу в тяжелых чалмах. Пробираются от
АХЧ к инструменталке. Их ятаганы примерзли к ножнам, чалмы обледенели...

"Боже, - подумала Катя, - я теряю рассудок!"

Егоров вернулся с охапкою дров. Обрушил их возле печки. Затем вьпгул
из кармана тюремный мескрь с фиксатором, отнятый при шмоне. Стал щепать
лучину...

"Раньше я любила зиму, - думала Катя, - а теперь ненавижу. Ненавижу
мороз по утрам и темные вечера. Ненавижу лай собак, заборы, колючую про-
волоку. Ненавижу сапоги, телогрейки... и лед в умывальнике..."

- Молчи, - сказала она, - я ненавижу твою правоту!

- Как это? - не понял Егоров, затем сказал: - Ну, хочешь, привезу из
Вожаеля яблок, шампанского, позовем Женьку Борташевича с Ларисой...

- Твой Борташевич стрижет за обедом ногти.

- Тогда Вахтанга Кекелидзе. У него папаша - князь.

- Кекелидзе - пошляк!

- То есть?

- Ты не знаешь.

- Почему не знаю, - сказал капитан, - я знаю. Я знаю, что он к тебе
цеплялся. У грузин такой порядок. Парень холостой... Неприятно, конеч-
но... Можно и в рыло заехать...

- Женщине это необходимо.

- Что именно?

- Чтобы за ней ухаживали.

- Родить тебе надо, - сказал капитан... Хриплый, вибрирующий лай на
питомнике усилился. Среди других голосов выделялся один нарастающий
тембр.

- Почему меня не раздражали чайки, - сказала Катя, - или дикие утки?
Я не могу, не могу, не могу переносить этот лай...

- Это Гарун, - сказал Егоров.

- Ужас...

- Ты еще волков не слышала. Страшное дело... В печке, разгораясь, ши-
пели дрова. И вот уже запахло мокрым снегом.

- Павел, не сердись.

- Чего сердиться?..

- Привези из Вожаеля яблок.

- Между прочим, лед в умывальнике тает. Катя подошла сзади, обняла
его.