Чтение 15–й страницы книги ~Наши~

фашистской Германией! Из всех наземных орудий - бабах!..

- Да здравствует махрово-реакционная клика Имре Надя! - поддержал его
второй...

Дежурный тронул брата за плечо:

- Боб, извини, тебе пора...

Мы попрощались. Я пожал брату руку через амбразуру. Тетка молча глядела
на сына. Лиза вдруг заплакала, разбудив уснувшую было Наташу. Та подняла
крик.

Мы вышли и стали ловить такси...

Прошло около года. Брат писал, что все идет хорошо. Он работал
хлеборезом, а когда Дерябин ушел на пенсию, стал электромонтером.

Затем моего брата разыскал представитель УВД. Было решено создать
документальный фильм о лагерях. О том, что советские лагеря - наиболее
гуманные в мире. Фильм предназначался для внутреннего использования.
Назывался он суховато: "Методы охраны исправительно-трудовых колоний
строгого режима".

Брат разъезжал по отдаленным лагерным точкам. Ему предоставили казенную
машину "ГАЗ-61". Выдали соответствующую аппаратуру. Его неизменно
сопровождали двое конвоиров - Годеридзе и Осипенко.

Брату удавалось часто заезжать домой. Несколько раз он побывал у меня.

К лету фильм был готов. Брат выполнял одновременно функции -
кинооператора, режиссера и диктора.

В июне состоялся просмотр. В зале сидели генералы и полковники. На
обсуждении фильма генерал Шурепов сказал:

- Хорошая, нужная картина... Смотрится, как "Тысяча и одна ночь"...

Борю похвалили. К сентябрю его должны были освободить.

Наконец-то я уловил самую главную черту в характере моего брата. Он был
неосознанным стихийным экзистенциалистом. Он мог действовать только в
пограничных ситуациях. Карьеру делать - лишь в тюрьме. За жизнь бороться -
только на краю пропасти...

Наконец, его освободили.

Дальше я вынужден повторяться. Тетка позвонила Юрию Герману. Брата
взяли чернорабочим на студию документальных фильмов. Через два месяца он
работал звукооператором. А через полгода - начальником отдела снабжения.

Примерно в эти же дни меня окончательно уволили с работы. Я сочинял
рассказы и жил на мамину пенсию...

Когда тетка заболела и умерла, в ее бумагах нашли портрет сероглазого
обаятельного мужчины. Это был заместитель Кирова - Александр Иванович
Угаров. Он напоминал моего брата. Хоть и выглядел значительно моложе.

Боря и раньше знал, кто его отец. Сейчас на эту тому заговорили
открыто.

Брат мог попытаться отыскать своих родственников. Однако не захотел. Он
сказал:

- У меня есть ты, и больше никого...

Потом задумался и добавил:

- Как странно! Я - наполовину русский. Ты - наполовину еврей. Но оба
любим водку с пивом...

В семьдесят девятом году я решил эмигрировать. Брат сказал, что не
поедет.

Он снова начал пить и драться в ресторанах. Ему грозило увольнение с
работы.

Я думаю, он мог жить только в неволе. На свободе он распускался и даже
заболевал.

Я сказал ему в последний раз:

- Уедем.

Он реагировал вяло и грустно:

--Все это не для меня. Ведь надо ходить по инстанциям. Надо всех
уверять, что ты еврей... Мне неудобно... Вот если бы с похмелья - раз, и ты
на Капитолийском холме...

В аэропорту мой брат заплакал. Видно, он постарел. Кроме того, уезжать
всегда гораздо легче, чем оставаться...

Четвертый год я живу в Нью-Йорке. Четвертый год шлю посылки в
Ленинград. И вдруг приходит бандероль - оттуда.

Я вскрыл ее на почте. В ней лежала голубая трикотажная фуфайка с
эмблемой олимпийских игр. И еще - тяжелый металлический штопор
усовершенствованной конструкции.

Я задумался - что было у меня в жизни самого дорогого? И понял: четыре
куска рафинада, японские сигареты "Хи лайт", голубая фуфайка да еще вот этот
штопор...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

С каждым годом она все больше похожа на человека. (А ведь не о любом из
друзей это скажешь.) Когда она рядом, я уже стесняюсь переодеваться.

Мой приятель Севостьянов говорит:

- Она у вас единственный нормальный член семьи...

Принес я ее домой на ладони. Было это двенадцать лет назад. Месячный
щенок-фокстерьер по имени Глаша. Расцветкой напоминает березовую чурочку.
Нос - крошечная боксерская перчатка...

Короче, Глаша была неотразима.

Примерно до года она казалась нормальной рядовой собакой. Грызла нашу
обувь. Клянчила подачки.

Воспитывали мы ее довольно невнимательно. Кормили чем придется. Гуляли
с ней утром и вечером минут по десять.

Никаких "Дай лапу", никаких "Тубо" и "Фас!".

Зато мы подолгу с ней беседовали. И я, и мама, и жена. А потом и дочка,
когда сама научилась разговаривать...

Глаше шел тринадцатый месяц, когда появился некий Бобров.

Мы учились вместе на филфаке. Потом меня выгнали, а Леша благополучно
закончил университет.

Был он вполне здоровым и даже нахальным юношей. Ухаживал за барышнями,
скандалил, выпивал.

Потом женился. Жену называл английским словом - Фили (кобыла).

Год проработал в "Интуристе".

Тут им овладел крайний пессимизм. Бобров нанялся егерем в Подпорожский
район. Стал жить в лесу, как Генри Торо. Охотился, мариновал грибы, построил
и напряженно эксплуатировал самогонный аппарат.

Изредка он появлялся в Ленинграде. Однажды вдруг зашел ко мне. Увидел
мою собаку и говорит:

- Это же норная собака. А ты ее в болонку превратил... Давай заберу ее
в охотничье хозяйство. А месяца через два привезу обратно.

Мы подумали - отчего бы и нег? Должны же у собаки развиваться природные
инстинкты...

Прошло два месяца, три, четыре... Бобров не появлялся. Я написал ему в
охотничье хозяйство. Отчета не последовало.

Мама все повторяла:

- Без Глаши скучно.

Дочка несколько раз плакала.

Наконец, жена мне говорит:

- Поезжай и забери собаку.

Наш Друг Валерий Грубин поехал со мной.

К семи часам мы были в Подпорожье. До охотничьего хозяйства Ровское -
тринадцать километров. Без всякого транспорта. И не по дороге, а по
замерзшей реке Свирь.

Что делать?

Какой-то алкаш посоветовал:

- Наймите сани за трояк.

Так мы и поступили. Двое мальчишек подрядились нас отвезти. Всю дорогу
ехали молча. Кобыла медленно и осторожно ступала по льду. Попытки
разговориться с мальчиками успеха не имели.

Грубин спросил одного:

- Папа и мама в колхозе работают?

Тот долго молчал. Потом многозначительно и туманно ответил:

- Эх... Поплыли муды да по глыбкой воды...

Если сани подбрасывало на ухабах, второй мальчишка глухо бормотал:

- Вот тебе и пьянки-хуянки...

Наконец лошадка остановилась.

- Тут на горке и будет Ровское...

Мы расплатились и полезли в гору. Из темноты донеслось:

- Но-о, блядина, я кому сказал?!..

Было совсем темно. Ни огонька кругом, ни звука. Пошли наугад вдоль
реки.

Неожиданно Грубин исчез. Кричу: