Чтение 15–й страницы книги ~Чемодан~

хотелось редактировать воспоминания покорителя тундры. Я думал о нищете и
богатстве. О жалкой и ранимой человеческой душе...

Когда-то я служил в охране. Среди заключенных попадались видные
номенклатурные работники. Первые дни они сохраняли руководящие манеры. Потом
органически растворялись в лагерной массе.

Когда-то я смотрел документальный фильм о Париже. События происходили в
оккупированной Франции. По улицам шли толпы беженцев. Я убедился, что
порабощенные страны выглядят одинаково. Все разоренные народы -- близнецы...

Вмиг облетает с человека шелуха покоя и богатства. Тотчас обпачкается его
израненная, сиротливая душа...

Прошло недели три. Раздался телефонный звонок. Черкасова вернулась из
Парижа. Сказала, что заедет.

Мы купили халвы и печенья.

Она выглядела помолодевшей и немного таинственной. Французские
знаменитости оказались гораздо благороднее наших. Приняли ее хорошо.

Мама спросила:

-- Как одеты в Париже?

Нина Черкасова ответила:

-- Так, как считают нужным.

Затем она рассказывала про Сартра и его немыслимые выходки. Про репетиции
в театре "Соле". Про семейные неурядицы Ива Монтана.

Она вручила нам подарки. Маме -- изящную театральную сумочку. Лене --
косметический набор. Мне досталась старая вельветовая куртка.

Откровенно говоря, я был немного растерян. Куртка явно требовала чистки и
ремонта. Локти блестели. Пуговиц не хватало. У ворота и на рукаве я заметил
следы масляной краски.

Я даже подумал -- лучше бы привезла авторучку. Но вслух произнес:

-- Спасибо. Зря беспокоились.

Не мог же я крикнуть -- "Где вам удалось приобрести такое старье?!"

А куртка, действительно, была старая. Такие куртки, если верить советским
плакатам, носят американские безработные.

Черкасова как-то странно поглядела на меня и говорит:

-- Это куртка Фернана Леже. Он был приблизительно твоей комплекции.

Я с удивлением переспросил:

-- Леже? Тот самый?

-- Когда-то мы были с ним очень дружны. Потом я дружила с его вдовой.
Рассказала ей о твоем существовании. Надя полезла в шкаф. Достала эту куртку
и протянула мне. Она говорит, что Фернан завещал ей быть другом всякого
сброда...

Я надел куртку. Она была мне впору. Ее можно было носить поверх теплого
свитера. Это было что-то вроде короткого осеннего пальто.

Нина Черкасова просидела у нас до одиннадцати. Затем она вызвала такси.

Я долго разглядывал пятна масляной краски. Теперь я жалел, что их мало.
Только два -- на рукаве и у ворота.

Я стал вспоминать, что мне известно про Фернана Леже?

Это был высокий, сильный человек, нормандец, из крестьян. В пятнадцатом
году отправился на фронт. Там ему случалось резать хлеб штыком, испачканным
в крови. Фронтовые рисунки Леже проникнуты ужасом.

В дальнейшем он, подобно Маяковскому, боролся с искусством. Но Маяковский
застрелился, а Леже выстоял и победил.

Он мечтал рисовать на стенах зданий и вагонов. Через полвека его мечту
осуществила нью-йоркская шпана.

Ему казалось, что линия важнее цвета. Что искусство, от Шекспира до Эдит
Пиаф, живет контрастами.

Его любимые слова:

"Ренуар изображал то, что видел. Я изображаю то, что понял..."

Умер Леже коммунистом, раз и навсегда поверив величайшему,
беспрецедентному шарлатанству. Не исключено, что, как многие художники, он
был глуп.

Я носил куртку лет восемь. Надевал ее в особо торжественных случаях. Хотя
вельвет за эти годы истерся так, что следы масляной краски пропали.

О том, что куртка принадлежала Фернану Леже, знали немногие. Мало кому я
об этом рассказывал. Мне было приятно хранить эту жалкую тайну.

Шло время. Мы оказались в Америке. Нина Черкасова умерла, завещав маме
полторы тысячи рублей. В Союзе это большие деньги.

Получить их в Нью-Йорке оказалось довольно трудно. Это потребовало бы
невероятных хлопот и усилий.

Мы решили поступить иначе. Оформили доверенность на имя моего старшего
брата. Но и это оказалось делом хлопотным и нелегким. Месяца два я возился с
бумагами. Одну из них собственноручно подписал мистер Шульц.

В августе брат сообщил мне, что деньги получены. Выражений благодарности
не последовало. Может быть, деньги того и не стоят.

Врат иногда звонит мне рано утром. То есть по ленинградскому времени --
глубокой ночью. Голос у него в таких случаях бывает подозрительно хриплый.
Кроме того, доносятся женские восклицания:

-- Спроси насчет косметики!..

Или:

-- Объясни ему, дураку, что лучше всего идут синтетические шубы под
норку...

Вместо этого братец мой спрашивает:

-- Ну как дела в Америке? Говорят, там водка продается круглосуточно?

-- Сомневаюсь. Но бары, естественно, открыты.

-- А пиво?

-- Пива в ночных магазинах сколько угодно.

Следует уважительная пауза. И затем:

-- Молодцы капиталисты, дело знают!..

Я спрашиваю:

-- Как ты?

-- На букву ха, -- отвечает, -- в смысле -- хорошо...

Впрочем, мы отвлеклись. У Андрея Черкасова тоже все хорошо. Зимой он
станет доктором физических наук. Или физико-математических... Какая розница?

ПОПЛИНОВАЯ РУБАШКА

Моя жена говорит:

-- Это безумие -- жить с мужчиной, который не уходит только потому, что
ленится...

Моя жена всегда преувеличивает. Хотя я, действительно, стараюсь избегать
ненужных забот. Ем что угодно. Стригусь, когда теряю человеческий облик.
Зато -- уж сразу под машинку. Чтобы потом еще три месяца не стричься.

Попросту говоря, я неохотно выхожу из дома. Хочу, чтобы меня оставили в
покое...

В детстве у меня была няня, Луиза Генриховна. Она все делала
невнимательно, потому что боялась ареста. Однажды Луиза Генриховна надевала
мне короткие штаны. И засунула мои ноги в одну штанину. В результате я
проходил таким образом целый день.

Мне было четыре года, и я хорошо помню этот случай. Я знал, что меня
одели неправильно. Но я молчал. Я не хотел переодеваться. Да и сейчас не
хочу.

Я помню множество таких историй. С детства я готов терпеть все, что
угодно, лишь бы избежать ненужных хлопот...

Когда-то я довольно много пил. И, соответственно, болтался где попало.
Из-за этого многие думали, что я общительный. Хотя стоило мне протрезветь --
и общительности как не бывало.

При этом я не могу жить один. Я не помню, где лежат счета за
электричество. Не умею гладить и стирать. А главное -- мало зарабатываю.

Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то...

Моя жена всегда преувеличивает:

-- Я знаю, почему ты все еще живешь со мной. Сказать?

-- Ну, почему?

-- Да просто тебе лень купить раскладушку!..

В ответ я мог бы сказать:

-- А ты? Почему же ты не купила раскладушку? Почему не бросила меня в
самые трудные годы? Ты -- умеющая штопать, стирать, выносить малознакомых
людей, а главное -- зарабатывать деньги!..

Познакомились мы двадцать лет назад. Я даже помню, что это было
воскресенье. Восемнадцатое февраля. День выборов.

По домам ходили агитаторы. Уговаривали жильцов проголосовать как можно
раньше. Я не спешил. Я раза три вообще не голосовал. Причем не из
диссидентских соображений. Скорее -- из ненависти к бессмысленным действиям.

И вот раздается звонок. На пороге -- молодая женщина в осенней куртке.
По виду -- школьная учительница, то есть немного -- старая дева. Правда, без
очков, зато с коленкоровой тетрадью в руке.

Она заглянула в тетрадь и назвала мою фамилию. Я сказал:

-- Заходите. Погрейтесь. Выпейте чаю...

Меня угнетали торчащие из-под халата ноги. У нас в роду это самая
маловыразительная часть тела. Да и халат был в пятнах.

-- Елена Борисовна, -- представилась девушка, -- ваш агитатор... Вы еще
не голосовали...

Это был не вопрос, а сдержанный упрек. Я повторил:

-- Хотите чаю?

Добавив из соображений приличия:

-- Там мама...

Мать лежала с головной болью. Что не помешало ей довольно громко
крикнуть;

-- Попробуйте только съесть мою халву!

Я сказал:

-- Проголосовать мы еще успеем.