Чтение 15–й страницы книги ~Другие голоса, другие комнаты~

орех: как всадницы на двухлошадной карусели, закружились вокруг ствола, в
одну сторону, потом в другую. - Мама! Маму позови... мистер Нокс, она
сбесилась... ПОМОГИТЕ! - Генри не остался в стороне и с лаем бросился
догонять свой хвост. - Мистер Нокс!..

Но Джоул сам испугался Айдабелы. Такого бешеного создания он никогда не
встречал - и такого стремительного: дома никто бы не поверил, что девчонка
может быть такой быстрой. Кроме того, он знал по опыту, что если вмешаться,
вину в итоге взвалят на него: с него все началось - вот как это будет
преподнесено. Вдобавок, кто ей велел бросаться семечками? - в глубине души
он был бы не против, если бы ей как следует надавали.

Она бросилась через двор, чтобы укрыться в доме, но напрасно - Айдабела
отрезала ей дорогу. Одна за другой, с криками они пронеслись мимо Джоула,
который, помимо желания и подобно дереву, стал щитом. Айдабела попробовала
его оттолкнуть, он не двинулся с места, и тогда, тряхнув потными волосами,
она уставила на него наглые зеленые глаза:

- С дороги, маменькин сынок.

Джоул подумал о ноже у нее в кармане и, несмотря на мольбы Флорабелы,
решил, что лучше переместиться.

А они снова помчались, то кругами, то зигзагами меж деревьев, и волосы
Флорабелы развевались за спиной. Когда они подбежали к ореху, тому, что
повыше, она стала карабкаться по стволу. Айдабела стащила тяжелые башмаки.

- Далеко не уйдешь! - крикнула она и с обезьяньим проворством полезла на
дерево.

Сучья качались, сломанные веточки и сорванные листья сыпались к ногам
Джоула; он забегал в поисках лучшей точки для наблюдения, и небо
обрушивалось синевой сквозь крону, а близнецы карабкались к солнцу,
уменьшаясь головокружительно.

Флорабела долезла до самого верха, до макушки; но это была прочная
позиция; здесь, укрепившись в развилке, она могла не страшиться атаки и
отразить противницу простым пинком.

- Ничего, подожду, - сказала Айдабела и оседлала ветку. Она раздраженно
посмотрела оттуда на Джоула. - Иди отсюда, ты.

- Пожалуйста, не обращай на нее внимания, мистер Нокс.

- Иди домой, маменькин сынок, вырезай из бумаги кукол. Джоул стоял, и
ненавидел ее, и желал, чтобы она свалилась и сломала шею. Как всякая
девчонка-сорванец, Айдабела была злая и вредная: парикмахер в Нун-сити знал
ей цену. И толстая женщина с бородавкой - тоже. И Флорабела. Он пожал
плечами и понурился.

- Приходи, когда ее не будет, - крикнула ему вслед Флорабела. - И помни,
мистер Нокс, что я тебе сказала - сам знаешь про что. В общем, умному -
намек...

Два ястреба кружили, раскинув крылья, около далекого желтоватого дыма,
стоявшего, как шпиль, над кухней Лендинга: Зу, наверно, стряпает обед,
подумал он и задержался у обочины, чтобы обратить в бегство толпу муравьев,
поедавших дохлую лягушку. Стряпня Зу ему надоела - вечно одно и то же:
капуста, ямс, стручки, кукурузный хлеб. Сейчас бы он с удовольствием
встретил Снежного человека. Дома, в Нью-Орлеане, Снежный человек каждый день
появлялся со своей замечательной тележкой, звеня замечательным
колокольчиком, и за центы можно было купить целый бумажный колпак дробленого
льда, политого десятью сиропами - вишневым и шоколадным, черничным и
виноградным, целой радугой вкусов.

Муравьи рассыпались черными искрами: думая об Айдабеле, он прыгал и давил
их ногами, но этот палаческий танец ничуть не утишил обиду. Ну, погоди!
Погоди, вот он станет губернатором: напустит на нее полицию, посадит в
подземелье с маленьким люком в потолке и будет смотреть оттуда и смеяться.

Но когда глазам открылся Лендинг, весь его силуэт, развалистый и
затененный листвой, он забыл про Айдабелу.

Словно воздушные змеи, подтягиваемые к катушке, ястребы кругами
спустились так низко, что их тени побежали по драночной крыше. Дым стоял
ровно в жарком неподвижном воздухе - единственный признак того, что тут
живут. Джоул видел и обследовал другие дома, тихие от безлюдья, но ни одного
не было такого пустынного и немого: будто накрыли его стеклянным колпаком, и
ждет там, чтобы обнять Джоула, день бесконечной скуки: каждый шаг в налитых
свинцом туфлях приближал его к этому. Как далеко еще до вечера. И сколько
еще впереди таких дней, таких месяцев?

Подходя к почтовому ящику, он увидел весело поднятый красный флажок, и
хорошее настроение вернулось: Эллен все исправит, устроит так, чтобы он
пошел в школу, где люди как люди. Распевая песню про синицу и стужу, он
открыл рывком почтовый ящик; там лежала толстая пачка писем в
водянисто-зеленых, знакомого вида конвертах. В таких приходили к Эллен
письма от отца. И почерк был тот же, паутина: М-ру Пепе Альваресу, до
востребования, Монтеррей, Мексика. Потом: М-ру Пепе Альваресу, до
востребования, Фукуока, Япония. И еще, и еще. Семь писем, все - м-ру Пепе
Альваресу, до востребования, - в Камден, Нью-Джерси; Лахор, Индия;
Копенгаген, Дания; в Барселону, Испания; в Киокак, Айова.

А его писем среди этих не было. Он точно помнил, что положил их в ящик.
Маленький Свет был при этом. И Зу. Где же они? Ну да, почтальон, наверное,
приезжал. Но почему он не видел и не слышал его машины? Этот расхлябанный
"форд" громыхает прилично. И тут под ногами в пыли он увидел свои монеты без
бумажной обертки, пять центов и цент, блестевшие, как два разноцветных
глаза.

В ту же секунду подобно бичу хлопнул в тишине выстрел; Джоул, нагнувшись
за монетами, повернул заледеневшее лицо к дому - никого на крыльце и
тропинке, никаких признаков жизни кругом. Снова выстрел. Ястребы замахали
крыльями и полетели прочь над самыми вершинами деревьев, а их тени понеслись
по раскаленному дорожному песку, как островки тьмы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

- 6 -

- Сиди смирно, - велела Зу. Глаза ее при кухонной лампе казались
атласными. - Такого непоседы отродясь не видала. Сиди смирно, дай волосы
тебе остричь: будешь бегать тут, как девочка, знаешь, что люди скажут? На
корточках, скажут, писай. - Садовые ножницы щелкали под кромкой вазы, синей
вазы, надетой на голову, как шлем. - Такие красивые волосы, прямо патока,
давай-ка продадим их на парики.

Джоул передернул плечами.

- А ты что сказала, когда она это сказала?

- Что сказала?

- Что как тебе не стыдно стрелять из ружья, когда Рандольф болеет?

Зу хмыкнула.

- Ну, а я ей говорю: "Мисс Эйми, эти ястребы дом у нас утащат, если их не
шугать". Говорю: "Весной десяток цыпляточек толстых убрали - то-то будет
сладко болеть мистеру Рандольфу, когда в животе забурчит не евши".

Сняв вазу и сделав из ладоней телескоп, она стала ходить вокруг его стула
и оглядывать свою работу со всех сторон.

- Вот это, я понимаю, красиво подстригли, - сказала она. - Поди в окно
поглядись.

Вечер серебрил стекло, и лицо его отражалось прозрачно, измененное и
слитое с мельтешащей мотыльковой желтизной лампы; он видел себя, и сквозь
себя, и дальше; свистала в листве инжира ночная птица козодой, и синевою
налитый воздух обрызгался светляками, плывшими во тьме, как огни кораблей.
Стрижка обезобразила Джоула: из-за комплиментов Рандольфа он теперь
интересовался своей внешностью, а в темном стекле предстал некто, похожий на
идиота, из тех, что с громадными головами-глобусами.

- Жуть, - сказал он.

- Э-эх, - отозвалась Зу, складывая остатки ужина в жестяную банку с
помоями для свиней. - Темный ты, все равно как Кег Браун. Темней его я не
видела человека. А ты такой же темный.

Подражая Рандольфу, он выгнул бровь и сказал:

- Смею заметить, я кое-чего знаю, чего ты не знаешь, смею заметить.

Зу потеряла всю свою грацию; она прибиралась на кухне, пол скрипел под ее
звериной поступью, и длинное лицо, осветившееся у лампы, когда она нагнулась
привернуть свет, было маской печальной обиды.

- Смею заметить, - сказала она, теребя косынку на шее и не глядя на
Джоула, - смею заметить, ты, конечно, умнее Зу, только она людей зазря не
обижает, не будет им доказывать, что они никудышные.

- Не, - сказал Джоул, - я просто пошутил, честное слово, - и обнял ее,
уткнул лицо ей в грудь. Она приятно пахла, странным темным кислым приятным
запахом, и пальцы, гладившие его по голове, были прохладные, сильные. - Я
люблю тебя, потому что ты должна меня любить, потому что должна.

- Господи, господи, - сказала она, освобождаясь, - совсем еще котеночек.
А большой вырастешь... ох, будешь парень.

Стоя в дверях, он смотрел, как ее лампа разрезает мрак, увидел, как
окрасились окна в доме Джизуса: он здесь, она там, и теперь целая ночь между
ними. Вечер выдался странный: Рандольф не выходил из комнаты, а Эйми, готовя
подносы с ужином, один для него, другой, по-видимому, для мистера Сансома
("Мистер Сансом холодные стручки есть не станет", - сказала она),
задержалась у стола только для того, чтобы выпить стакан снятого молока.
Джоул, однако, разговаривал, и разговором отодвигал свои тревоги, а Зу
рассказывала небылицы, печальные и смешные, и то и дело голоса их
встречались, сплетались в протяжную песню, балладу летней кухни.

С самого начала он улавливал сложные звуки дома, звуки на грани слышного,
усадочные вздохи камня и досок, словно старые комнаты постоянно
вдыхали-выдыхали ветер, и Джоул запомнил слова Рандольфа: "Знаешь, мы
погружаемся - за прошлый год на десять сантиметров". Он проваливался в
землю, этот дом, и все тонули вместе с ним: проходя через зал, Джоул
представил себе, как кроты прокладывают серебристые тоннели в затмившихся