Чтение 15–й страницы книги ~Сорок лет Чанчжоэ~

Концентрация, дорогой Генрих Иванович, великая вещь - концентрация... Вот
и уважаемая Елена Алексеевна, может быть, сконцентрировалась на чем-нибудь
великом... Все бывает в этой жизни... Транс...

- Что же, она тоже йог? - спросил Шаллер.

- Может быть, и йог, или что-то в этом роде. Так или иначе, случай
неординарный...

В дверях появилась рыжая курица. Она некоторое время разглядывала
беседующих, вертя головкой, затем освоилась и принялась клевать с пола.

- Вот никчемная птица! - сказал Струве. - Стран ная штука, вы заметили,
что со времени нашествия мы вовсе перестали есть курятину? Куры стали как
голуби, мсивут, как хотят. Грязные никчемные птицы!

С тех пор доктор Струве стал навещать Шаллера каждую неделю и не
переставал удивляться силе человеческого духа, способного удерживать тело
без пищи и воды столь неограниченное время.

- Может быть, она из атмосферы всасывает в себя калории и воду? - думал
Шаллер, разглядывая жену в окно. - Порами тела всасывает".

Шаллер вновь представил себе отточенную спицу, торчащую из спины Елены,
и, отгоняя от себя видение, решил пройтись к бассейну, расположенному на
пустыре за его домом.

Как говорили, этот бассейн построили шестьсот лет назад китайские монахи
для отправления своих религиозных нужд. В бассейне всегда была горячая вода
из минерального источника, заключенного буддистами в трубы. Впрочем,
горожане к бассейну не ходили, будучи православными ортодоксами. Чаще
посещали русские бани с веничками и квасом и от этого получали свое
наслаждение.

Шаллер же, наоборот, частенько наведывался к источнику, выливающемуся в
болыпую, выложенную цветными изразцами ванну, плавал в ней нагишом и
чувствовал себя от этого прекрасно. Одинокий пловец был скрыт от посторонних
глаз полуразрушенной стеной из белого камня, а потому был свободен в выборе
поз и выражении лица, не рискуя быть замеченным случайным прохожим.

Генрих разделся, аккуратно сложил вещи и, осторожно ступая по мраморным
ступенькам, спустился в воду. Окунулся с головой и широкими саженками доплыл
до противоположного бортика. Там достал ногами до дна, откинул голову на
теплую плитку и закрыл глаза, наслаждаясь.

Шаллера всегда удивляла способность воды приводить душу в состояние
полнейшего спокойствия и удовлетворения. Своим теплом, миллионами крохотных
пузырьков, поднимающихся со дна, йодистым запахом она умиротворяла все
чувства Генриха, вплоть до эротических. В воде было приятно думать, мысль
текла размеренно, сама собою, и радовала своей новизной.

- Почему рыбы так молчаливы и спокойны, особенно в тропических водах? -
думал Шаллер. - Потому что им тепло, а в теплой воде много растительной пищи
и моясно без особого труда ее добывать. Теплая вода имеет удивительную
способность рождать красоту, хотя красота отнюдь не обязательно имеет доброе
начало, за частую наоборот: тот, кто красив, тот ядовит, кто неказист -
имеет светлую душу. Некрасивые люди часто погибают при столкновении с
красотой, красота пожирает их души, питаясь ими. Красота не может быть
прекрасной, ей свойственно хищничество, как цветку растения пескеи,
приманивающему к своим разноцветным лепесткам дуру муху вроде как для любви,
а на самом деле - к смерти".

Шаллер открыл глаза и увидел в синем небе тусклую звезду.

Так и женщина приманивает своими прелестями незадачливого мужчину,
жаждущего любви, но делающего шаг к смерти с каждой любовной утехой...

- Господи, сколько же лететь до этой звезды? - прикинул Генрих. -
Столетия?

Тысячелетия?.. Как же понять, как же осознать бесконечность? Как может
чему-то не быть конца?! Но если действительно поверить, что существует
бесконечное количество вселенных с их огромными величинами, то, вероятно,
существуют и бес конечно малые величины... - Мысль Генриха, подгоняемая
теплой водой, спокойно потекла, прокладывая новое русло. - Ведь если
существуют штуки меныпе атома, то существует что-то и меньше этих штук...
Если взять секунду и разделить ее на тысячу, то получится одна тысячная
секунды. А если разделить на миллиард, то одна миллиардная... Что же это
получается? - подумал Шаллер, чувствуя, что подобрался к чему-то важному. -
Следовательно, секунда времени может делиться без конца, как и
преумножаться. Значит, последнее мгновение жизни человека длится
бесконечно... Так что же получается - человек бессмертен в своем последнем
мгновении? Значит, человек бессмертен в бесконечно малой величине!

Но бессмертен!.. - Генрих зажмурился от своего открытия. - Вот она
истина, - прошептал он. - Истина - в бесконечно малых величинах!" Шаллер
поплыл. Он плавал от одного бортика к другому, вкладывая все силы своих
могучих рук в каждый гребок, пока не привык к своему открытию, пока не
понял, что оно принадлежит только ему, что он один знает о бессмертии
человека.

Он шумно дышал, отдыхая на мелком месте, как вдруг ему показалось, что
из-за кустов на него смотрят чьи-то глаза. Шаллер прикрыл неприличное руками
и шарахнулся в глубину. Поглядел с другого конца бассейна, но ничего
подозрительного не увидел.

- Показалось, - подумал Генрих. - Или кошка бездомная забрела".

Шаллер еще некоторое время поплавал и, слегка устав, выбрался на берег.

Трещали под ногами осенние листья. Он оделся на мокрое тело и направился
к дому, решив все же поиграть железом.

Поднимая к небу двухпудовые гири, Генрих подумал, что на этот раз не
случилось Лазорихиева неба, вполне вероятно, что небо не выдержало в один
день двух великих прозрений.

Надо было, конечно, сначала гирями позаниматься, а уж потом в бассейн
идти, заключил Шаллер. Придется из ведра ополаскиваться...

Генрих Шаллер стоял у зеркала и оправлял полковничий мундир. Он собирался
в гости к Лизочке Мировой.

- Все же моя связь с ней слишком затянулась, - думал полковник. - Мне за
сорок, и я должен пожалеть девушку. Вся ее жизнь впереди. Она переживет
удар. Юности легче переносит любовное горе, чем зрелость.

Зрелость сто раз взвесит, прежде чем на что-то решится, а молодость бросается
в пучину чувств без оглядки, с головой. Может быть, юное создание и способно
сильно страдать, но все сильное быстро проходит, тогда как взрослый человек
мучится годами, тоскливо, словно мается больными зубами... Скажу ей сегодня, -
решился Шаллер и подумал, что решался на это уже множество раз. - Сегодня
скажу непременно!.."
Он вывел из гаража потрепанный - краузвеггер", залил в бак канистру горючего,
попробовал плотность баллонов и, усевшись на кожаный диван, нажал на газ.

Дорога к дому Лизочки Мировой была хорошей, и если бы не тупоголовые
курицы, то и дело бросающиеся под колеса, можно было бы развить приличную
скорость.

Все же в конце пути - краузвеггер" подрепил бампером черного петуха, тот
было заорал, но тут же попал под колеео и, хрустнув костями, замолчал
навеки.

Шаллер был вынужден остановить автомобиль, чтобы стереть с шины кровь.
Местные дамы столь впечатлительны, что вид крови может лишить какую-нибудь
особенно нервную чувств.

С придорожного поля слстелось воронье и, восторженно каркая, принялось
разрывать на части еще дрыгающегося в конвульсиях петуха.

Шаллер подъехал к дому Лизочки, когда на Чанчжоэ уже спустились сумерки.
Судя по количеству авто, скопившихся возле ограды, гостей собралось изрядно.
Вот роскошный - блендер", принадлежащий губернатору, а это экипаж митрополита
Ловохишвили - черный, блестящий, с никелированными подвесками и
шофером-монахом, задремавшим на водительском месте. Автомобили попроще
принадлежали поклонникам Лизочки.

- Хотя самый простенький автомобиль - мой", - подумал Шаллер и вошсл в
дом, одернув китель.

- Господин Шаллер! - возвестил дворецкий, открывая перед Генрихом тяжелые
двери.

Парадная зала была залита светом шести хрустальных люстр со множеством
переливающихся подвесок. Генрих подумал, что изрядно опоздал, так как
некоторые гости уже танцевали под струнный квартет заезжих музыкантов.

Неслышно подошел официант с подносом шампанского, и Шаллер взял бокал
розового. В отражении зеркала он увидел губернатора Контату, живо
рассказывающего что-то отцу Лизочки, седому льву с орденом святого Лазорихия
на смокинге. Тот заинтересованно слушал, изредка затягиваясь толстой
сигарой.

В зале человек двадцать пять, прикинул Генрих. А где же Лизочка?.. Он
огляделся, но девушки не обнаружил. Вероятно, в своей комнате, с
поклонниками.

Возле мраморной колонны о чем-то чирикали Лизочкины подружки.

Это - Анна Лапа, дочь шерифа. Рядом с нею Франсуаз Коти -
двадцатитрехлетняя красавица, к которой давно сватаются самые богатые
юноцигсо всех окрестностей.

И Фыкина Дарья - толстушка Берти, как называют ее подруги. Слишком любит
пирожные, особенно те, что с заварным кремом.

Девушки уже заметили Шаллера и о чем-то шушукались, хитренько поглядывая
на полковника.

- Как все же хороша Франсуаз, - отметил Генрих. - Но уж слишком
недоступна. В позапрошлом году от несчастной любви к ней застрелился корнет
Фурье. Выстрелил себе в висок медвежьей картечью... То-то крови вылилось из
дурачка... До сих пор поговаривают, что Коти хранит девственность".

- Генрих Иванович! - услышал он позади себя. - Полковник Шаллер!..

Генрих обернулся. К нему, чуть склонив тело вправо, спешила мать Лизочки.

Вера Дмитриевна, моложавая дама с хорошо сохранившейся фигурой, протянула
руку в белой кружевной перчатке.

- Мы уж, грешным делом, думали, что вы не придете!

Генрих поцеловал руку Веры Дмитриевны и щелкнул каблуками сапог.

- Как же я мог не прийти, дорогая Вера Дмитриевна!