короткими, запас керосина иссякал, свечей было не достать в округе миль на
сто окрест, и не хватало места, где хранить сухие дрова, чтобы топить дом.
И до тех пор, пока я не установил газовую плиту, готовил только на
примусе, для которого был нужен и метиловый спирт и керосин. А когда в
доме не было ни того, ни другого, приходилось тратить по часу, чтобы
вскипятить чайник над костром из сырых дров. Бывали дни, когда я впадал в
апатию, когда готов был забраться обратно в постель, лишь бы уйти от
реальных трудностей бытия. Когда прибывают припасы, их надо стащить под
гору из Друимфиаклаха на собственном горбу, а дождь со снегом в это время
хлещут по лицу и слепят глаза. И сверх того я помню в прошлом холодную,
негостеприимную будничность мокрой одежды, рядами висящей над едва тлеющим
огоньком, при этом надежды на то, что она высохнет, столько же, сколько на
то, что высохнет само море.
как дом стоит на отметке не более полутора метров над уровнем моря. Но
однажды снегу выпало много, он был глубоким вокруг дома и порывами налетал
со стороны моря в то утро, когда мне надо было уезжать на юг. Я вышел из
дома на заре, чтобы успеть на почтовый "Лэндровер" в Друимфиаклахе, темень
лишь слегка рассеивалась белыми пластами, которые доходили до самых волн.
Мне особенно запомнилось то утро, так как пришлось выполнить самый
кошмарный подъем в Друимфиаклах. Погода была настолько морозной, что в
ручье было мало воды, так как он замёрз выше по течению на заснеженной
горе, и я подумал было, что с помощью каната сумею преодолеть его в
высоких рыбацких сапогах. Когда же я дошёл до него, то понял свою ошибку,
у меня на плечах было почти полцентнера груза, и я предпочёл попробовать
перебраться здесь, а не идти кружным путём по болоту. В первые же два ярда
я набрал полные сапоги воды, но дом уже был заперт, а времени оставалось
мало, и я пошёл вперёд, вымокнув в конце концов до пояса и повиснув на
канате, а ноги у меня отнесло вниз по течению мощным потоком ледяной воды.
На том берегу ручья я сел и вылил из сапог почти по ведру воды. Я
попытался было выжать брюки, но когда со стучащими как кастаньеты зубами я
снова надел сапоги, то скоро ноги у меня снова оказались в воде, которая
струйками стекала по штанам. Когда я стал подниматься по крутому откосу,
мне показалось, что вес моей ноши удвоился. Я скользил, спотыкался и,
задыхаясь, карабкался по мрачным серовато-зелёным склонам, утратив
всяческие ориентиры. На первой же террасе меня закружила слепящая метель,
и совсем сбитый с толку, я стал как пьяный выделывать пируэты, потеряв
нужное направление.
пору, в навалившихся на меня белых как подушки сугробах я не узнавал ни
одного знакомого изгиба или поворота, а снег шёл такой густой, что
заглушал как одеялом даже шум тридцатиметровых водопадов в ущелье. Я
всегда опасался, что какой-нибудь посторонний человек сорвётся в эту
пропасть в темноте, а теперь я сам так безнадёжно заблудился, что стал
бояться за самого себя, и чтобы не попасть в овраг, стал взбираться вверх
по самому крутому откосу. Я натыкался на сугробы и падал плашмя вперёд,
ноги мои скользили по валунам, предательски скрытым снегом, а груз на
плечах тянул меня назад. Всё это время метель кружила меня, швыряя мокрый
снег в глаза и уши, за шиворот, забираясь во все складки одежды. Я вдруг
натолкнулся на оленя, припорошенного снегом под укрытием скалы. Он вскочил
и исчез в вихре снежинок, летевших горизонтально по горному склону, а я на
несколько минут занял его место под выступом скалы, олений запах резко
ударил мне в нос, а я всё удивлялся, почему же я до сих пор считал
Камусфеарну сущим раем. В то утро мне понадобилось полтора часа, чтобы
добраться до Друимфиаклаха, и попал я туда практически случайно, а не
целенаправленно. И всё же это была лишь прелюдия к часовому путешествию по
морю, а затем ещё четыре часа на поезде до Инвернесса, и лишь только тогда
началась настоящая поездка на юг.
запоминается посредственность, которая не привлекает внимания. В конце
подобных странствований меня всегда ожидало тепло и гостеприимство
долготерпеливого дома Мак-Киннонов, овсяные лепёшки и имбирные пряники
Мораг, бесчисленные чашки чаю слаще нектара. Бывали в Камусфеарене и
погожие зимние дни, когда море по летнему спокойно, а солнце сияет на
покрытых снегом вершинах Ская, и тогда я не променял бы свой дом ни на что
другое на свете.
безжизненным, и я стал время от времени подумывать о других животных,
кроме собак, которые могли бы составить мне компанию. В детстве мне
приходилось держать разных зверюшек, от ежей до цапли, у меня был довольно
большой список, из которого можно выбирать, но некоторое время спустя мне
с сожалением пришлось признать, что ни одна из этих знакомых мне тварей не
подходит в тех условиях. Я отбросил саму мысль об этом, и в течение года
больше к ней не возвращался.
двухмесячное путешествие по южному Ираку для изучения малоизвестного
племени болотных арабов или как их иначе называют маадан. К тому времени
мне пришла на ум мысль о том, что вместо собаки я мог бы держать выдру и
что Камусфеарна, от порога которой до воды рукой подать, как нельзя лучше
подходит для такого опыта. Я как-то вскользь упомянул об этом Уилфреду, и
он также походя ответил, что мне следовало бы обзавестись ею до
возвращения домой, поскольку их здесь ничуть не меньше, чем комаров, и что
арабы очень часто приручают их.
боевого каноэ, неспешно и беззаботно проплывая меж разбросанных там и сям
тростниковых селений в огромной болотистой дельте как к западу от Тигра,
так и между ним и персидской границей, и к концу поездки я в самом деле
приобрёл детёныша выдры.
если в первый раз выложишься, то во второй, когда свежесть образа уже
потускнела, лучше не получится. Эту мысль я привожу здесь в оправдание
повтора того, что писал об этом детёныше выдры, Чахале, раньше, вскоре
после описываемых событий, а также потому, что она непременная и
неотъемлемая часть моего повествования.
шейха, на илистом острове среди болот, и я с досадой думал о вредном
характере хозяйки дома, властной старой карге, немало рассердившей меня.
испытывал безотчётную ненависть и презрение за то, что даже алчность не
прибавляла ей ума.
вокруг, как вдруг до меня донеслись слова "кальб майи" (водяная собака -
араб. - Прим.
заполучить. Вот этот парень из селения, что в полумиле отсюда, говорит,
что дней десять назад поймал одного такого. Совсем крошечный, сосёт молоко
из бутылки. Хочешь?
поднялся и вышел, сквозь дверь мудхифа я видел, как его каноэ бесшумно
заскользило по отражающей звёзды воде.
на колено, так как я сидел скрестив ноги по-турецки. Зверёк посмотрел
вверх на меня и тихонечко заскулил. Величиной он был с котёнка или белку,
всё ещё нетвёрдо держался на ногах, у него был тугой конусообразный хвост
длиной с карандаш, и дыхание его пахнуло на меня восхитительным пьянящим
ароматом. Он перевернулся на спину, выставив напоказ круглое пушистое
пузцо и морщинистые ступни всех четырёх лап.
Возьмём, если отдадут за разумную цену, если нет - найдём другую
где-нибудь ещё.
исходе, и другого такого случая может не оказаться. В конце концов,
престиж не так уж много значит, поскольку у тебя эта поездка в болота -
последняя."
какого-то грошового престижа, и переговоры показались мне бесконечными. В
конце концов мы купили зверька за пять динаров вместе с резиновой соской и
грязной, но драгоценной бутылкой, из которой она привыкла пить. Бутылки -
большая редкость в болотах.
доводилось встречать столько очарования у какого-либо другого зверька,
сколько у этого. Даже теперь я не могу писать о ней без боли. Из ремешка
полевого бинокля я вырезал ей ошейник, что было не так-то просто, ибо
голова у неё была не намного толще шеи, и привязал к нему метра два
бечёвки, чтобы постоянно держать её в поле зрения, если как-нибудь она
попыталась бы отлучиться. Затем я сунул её за пазуху, и она сразу же
устроилась поудобнее, почувствовав себя в безопасности тепла и темноты,
которых была лишена с тех пор, как её отлучили от матери. Я так и носил её
в течение всей её короткой жизни. Когда она бодрствовала, голова её обычно
удивлённо высовывалась из разреза пуловера, как кенгуру выглядывает из
сумки матери. А спала она по обыкновению на спине, и её морщинистые лапы
торчали кверху. Бодрствуя, она издавала звуки похожие на щебетанье птиц, а
во сне у неё иногда вырывался отчаянный писк из трёх нисходящих нот,
горький и безутешный. Я назвал её Чахалой по названию реки, где мы были
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Орлов Алекс