всей пятернTй и так сдавит, а хватает она глубоко, и пальцы у неT, как
деревянные. Щипается, хватает и в глаза глядит - слTзы выдавливает. А
однажды Кате было так больно, что она не удержалась и просто заплакала,
скривившись, и в ярости стала царапать Ольгу Матвеевну, а та засмеялась,
прижала Катю к подушке, схватила за уши и трясла, и лицо языком лизала, как
мороженное, и шTпотом требовала гадости говорить, и Катя говорила, потому
что испугалась, что Ольга Матвеевна опять станет еT душить, и с тех пор
решила больше никогда больше не плакать.
воспоминания об их любовном бешенстве вызывает у Кати теперь тошноту и
приступы боли в отдавленной плоти. Она тихо говорит Зине, чтобы та ушла. Но
Зина не уходит, она некоторое время молча сидит на краю кровати, а потом
вдруг рывком вытаскивает из-под Катиной головы подушку и набрасывает еT
Кате на лицо. ТяжTлое тело Зины наваливается на сверху, Катя пытается
вывернуться, царапается и бьTт Зину кулаками по рукам и спине.
голосом. - Ну отстань от меня... Я больше не могу...
Катя еT слышала.
воздух. - Отпусти меня, пожалуйста.
сделаю тебе вот так, - она хватает Катю за запястье, притягивает его к
подушке, чтобы можно было продолжать еT удерживать, и больно выворачивает
Кате указательный палец. Катя коротко взвывает, впившись снизу зубами в
наволочку. Зина отпускает еT палец. - Ну что, полижешь?
руками, Катя садится в кровати и начинает лизать. От Зины пахнет присохшим
калом и потом. Катя ненавидит Зину, ей хочется, чтобы той было бы больно,
хочется укусить еT за сросшуюся, неравномерно плотную ткань, которая плохо
попадTт на зубы, продавится, закровоточит, а Зина заорTт, громко, как
резанная свинья, а как будет смешно, когда она станет визжать, дTргаться, а
Катя, вцепившись в неT сзади, как собака, вырвет ей живот, все еT вонючие
кишки, набитые калом, все еT бурые яичники, и тот мешок, в котором зреют
дети, всT бы вырвала, вытащила бы на свет, по белью постельному поволокла,
разбрызгивая красный, жирный, солоноватый сок, да чтобы ты подохла от
заражения крови, проклятая гадина. Катя представляет себе эту густую
заразную кровь, вытекающую из Зины, как из перевTрнутого ведра, как Зина
хватается за живот, воет, выдувая кровью пузыри, Катя видит это так ясно,
словно такое бывало уже много раз на самом деле, ты будешь тыкаться мордой
в землю, мычать будешь, скотина, когда всT из тебя наружу повываливается.
Зина начинает дTргаться, уперевшись коленями и руками в койку, она хрипит
от блаженства, Катя помогает себе пальцами, растягивая перед ртом тесное
нутро, из которого идTт резкий запах испортившегося мяса. Катя мечтает о
том, чтобы найти где-нибудь поганой, звериной спермы и залить еT Зине в
живот, пусть у неT вырастет там гадина и сожрTт изнутри. От злости Катя
начинает тяжело дышать, покусывает Зину сзади за основания бTдер и с силой
вдувает в неT отравленный своей ненавистью воздух. Зина кончает, хрипя и
богато сочась, прижавшись грудью к еT ногам, и в это время Катя тоже
совершенно отупевает и пухнет, задыхаясь, от мучений злобы и омерзения, и
не вынимает пальцев из Зины, которая судорожно хватает их чревом, как
низший морской полип, Катю прошибает потом и сердце деревенеет в груди, так
сильно, что она пугается умереть.
превзошедшему во много раз былое животное неистовство любви. Из ледяной
звTздной пустоты доносится вой и глухой стук колотушек - это колдуны зла
пляшут у своих костров, в которых пламя темнее тьмы, вот она какова, их
сила, она больше всего на свете, еT и вправду нельзя победить. Катя
проверяет своT тело, выпитое сейчас до оцепеняющей усталости, и чувствует,
что всT оно без остатка охвачено чTрным огнTм, медленно жгущим плоть, как
полчища могильных червей.
она одними губами. - ВсT правда. Они заколдовали меня, они заколдовали меня
уже давно. Они вселили тебя в меня, а ты - злая гадина. Я стала теперь
тобой, ты стала теперь мной.
беззвTздная дыра.
замиранием ужаса вслушиваясь в собственные мысли, ходящие подобно теням. -
Они заколдовали меня, я теперь - это не я.
над ней пустоты. Слова еT имеют сейчас власть превращения в реальность,
потому что колдуны зла слышат их, слова невозвратны, и Кате жутко оттого,
что она не может их не говорить, не может скрыть их в себе, заставить
чTрное дерево перестать расти вглубь пространства, где его ветви уже
касаются ледяного дыхания бездны.
ужаса. Но ей и этого мало. - Ленин - жопа, - добавляет она.
клеточку, Катя уже выучила наизусть и читает без бумажки, целуя своей
повелительнице стопы вытянутых с кровати босых ног, едко пахнущие потом и
слежавшейся внутренней кожей обуви. Ольга Матвеевна сидит, прислонившись
спиной к стенке за кроватью и подпиливает себе ногти на руках. Чтение с
лобзанием повторяется трижды, и Катя запинается только один раз, запинается
и из еT сердца сразу выпадает живая искра и уходит в землю, оставляя после
себя только мTртвое молчание овечьего ужаса.
божественных подошв, но всT равно по окончании молитвы должна лечь прямо в
одежде животом на кровать, Ольга Матвеевна садится на неT верхом, сильно
придавливая своей тяжестью и сильно, с хлопками, бьTт Катю сверху ладонями
по затылку, пока та молча терпит, вцепившись руками в одеяло. В голове у
Кати звенит и вспыхивает, как в поломанном телефоне, слTзы капают из глаз,
она снова и снова твердит про себя плохо запоминающиеся слова,
полустTршиеся, каракулевые буквы проплывают по крахмальной наволочке,
которой Кате ни в коем случае нельзя касаться "своей грязной мордой".
Наконец Ольга Матвеевна прекращает еT бить, заставляет снять колготки и
трусы, связывает ей колготками руки за спиной, садит себе на колени и
начинает кормить Катю блинами, разрывая их пальцами и лично засовывая Кате
в рот. Блины жирные, мягкие и сладкие. Поначалу Катя успевает быстро
разжTвывать и глотать, потом просто проталкивает, давясь, куски блинов
через горло, но наступает момент, когда она уже не может есть, еT тошнит,
она отворачивает голову, за что с размаху получает по губам.
Жри, нажирайся, гадина, набивай пузо. Глотай, гадина. Я сказала тебе -
глотай. Не хочешь? Не хочешь? А я тебе говорю - жри! Ты же хотела жрать! Ты
хотела жрать? Дети всегда хотят жрать! Разве не так? Жри, паскуда,
маленькая гадина. Разве блинчики не вкусные? Ты у меня будешь сытой. Ты у
меня никогда не скажешь, что нечего было жрать. В глотку влезет, из жопы
вылезет. Я тебе дам плеваться! Я тебе дам, я тебе дам, паскуда! Если я
говорю тебе жрать, ты будешь у меня жрать!
Матвеевна наклоняет еT головой мимо своих коленей, отчего Катя сразу
начинает рвать на пол и еT босые ноги, причTм вовсе не блинами, а чем-то
гадко пахнущим, жидким и тянущимся, как разбитые яйца.
мне заблевала, дура. Ты мне заблевала ноги. Мне, которая чище неба и
светлее солнца. Ну посмотри, свинья. Тебе что надо сделать за это? Отвечай.
Не знаешь? Нет, ты просто не хочешь сказать, ты боишься, наглая свинья. ЕщT
дать по морде? Дать ещT? БьTшь тебя бьTшь, а ума не прибавляется. Как была
дурой, так и осталась!
всT ещT связаны, она тупо смотрит на блевоту, расплескавшуюся по половицам
и плюснам Ольги Матвеевны.
сталкивая Катю со своих коленей. - Что ты молчишь, говно? Почему не
стараешься стать человеком? Стараешься? Гадина! Ну чего завыла, заткнись
сейчас же. Это я тебя ещT слабо ударила. Я тебя, гадина, жалею, я тебя не
бью сильно. Поняла? Тебя надо ногами бить, вот так! Дать ещT? Что пялишься,
ну кровь у тебя, никто от крови ещT не умер, до свадьбы заживTт. Все ноги
уже в синяках, а ума нет. Заткнись, я тебе говорю, а то хуже будет. Вот,
руки тебе развязала, вытирай свою мразь. Иди, подтирай. Чего ревTшь? ЕщT
дать? Вот и молчи, раз не надо.
в писе колупаешься. Да? Ну что молчишь? Как выть и блевать, так ты можешь.
Я вижу по тебе, что ты колупаешься. Посмотри мне в глаза.
взглядом ледяных глаз.
насрала.
лицо кверху.
Василенко Иван
Роллинс Джеймс
Панов Вадим
Андреев Николай
Посняков Андрей
Никитин Юрий