огненном пенсне. - Когда судьба всего человечества в опасности, не время
разбираться, по какой причине отдельная личность стала по другую сторону
баррикад!
только радиальное биение атомного сердца, проходящего пространство еще
стремительнее, как свет. Все внутри у Клавы болело от ужасного
антигравитационного напряжения.
быть беспощадной!
впереди себя. Она увидела сжигающие душу глаза за ослепительными стеклами
пенсне, пронизывающие материю мирового сознания великой, сверхнаучной
мудростью, и этого ей было достаточно.
внутри, вложила она в этот решающий удар.
выплеснулась, забрызгав лежащие вокруг бумаги, руки и лица членов ВЦИК. Под
ударом одеревеневшей головы пенсне разбилось на мелкие осколки.
ржаными полями, где-то на востоке, вспыхнуло рукотворное солнце, погубив в
себе скорую победу коммунизма по всей земле. Никто не видел его в
опустошенном голодом и войнами краю, только собакоголовый Петька,
оскаливший из ржаных стеблей окровавленную свою пасть, да еще мертвый
Трифон Аз, при падении с дрезины сломавший себе шею. Даже Клава не видела
созданного ею солнца, потому что безграничный свет погрузил ее во тьму.
Якова Свердлова несли по улицам Москвы. Она присутствовала в толпе, но
никак не могла понять, снится это ей, или она сама кому-то снится. Никто не
играл похоронный марш. Толпа медленно следовала за гробом. Шел мелкий
дождь. Гроб несли на руках. Было темно и печально, так что хотелось
плакать. Покойный лежал в гробу вытянувшись, кожа его была бледна до
серости, острая бородка задрана вверх, клох был так прочен, что врачам не
удалось сложить руки мертвого Якова на груди. Клава смотрела на спящие,
сомкнутые веки умершего, под которыми, как она знала, была только кровь,
потому что клох ведь входит в человека через глаза, вместе с осколками
стеклышек пенсне, клох разбивает глаза, как с силой брошенные об стену
сливы. Я снюсь ему, поняла Клава, вот кто спит и видит сон. Глядя на
умершего, она вспоминала о силе, какой наделен был этот худой человек, и ей
не верилось, что он может быть мертв. Потом начался похоронный митинг. На
митинге выступал тот самый лысоватый мужчина в расстегнутом пиджаке, он
снял с головы кепку, хотя был дождь, и смял ее в кулаке. "Ленин", - сказал
ей стоявший рядом пожилой прокуренный рабочий.
поднял руку со смятой кепкой. Клава смотрела на Ленина, не слушая и не
понимая его слов. Говоря, Ленин по-птичьему склонял голову набок и
всматривался в молчащую толпу. Глаза его вдруг уперлись в смертельно
бледное лицо Клавы. Она испугалась, что Ленин сейчас узнает в ней убийцу
своего друга, и вот этот самый пожилой рабочий придушит Клаву по приказу
вождя своей узловатой рукой. Но Ленин только смотрел на Клаву, лукаво, с
прищуром, даже по-доброму, и от этого взгляда Клаве стало невыносимо
страшно, она поняла, что Ленин знает о ней еще больше, чем все ее
преступления, он знает о ней то, чего не знает о себе она сама. Лукавые
глаза Ленина наводили на нее ужас. Пусть бы делал с нею что угодно, только
не смотрел бы так. Только бы перестал смотреть. Клава икнула от ужаса,
приготовившись вырвать и повалиться в обморок. Ленин взмахнул рукой со
скомканной в ней кепкой и стал подниматься вверх, будто стоял на лифте, на
несколько метров поднялся он сквозь морось дождя над застывшей в оцепенении
толпой.
сыпящихся капель. Вся фигура его объята была тонким, едва различимым
электрическим сиянием. - Ибо сила наша вечна! Да здгаствует советская
власть!
Яков Свердлов умер. Ведь Ленин стоял высоко над землей, прямо на воздухе.
Он картаво выкрикивал с высоты еще какие-то ужасные слова, но Клава уже не
понимала их, потому что ее тяжело вырвало, будто камнями, и повалило в
непроходимый обморок.
теплым языком. Петька отыскал безжизненное тельце Клавы во ржи, на большом
расстоянии от места взрыва "Товарища Свердлова", вид у девочки был такой
слабый и несчастный, что Петька даже не стал ее насиловать, а стал
сторожить. Если Клава умрет, думал он, я ее съем. Если Клава оживет, думал
он, я буду продолжать любить ее.
составленные сплошь из костей, но непохожие на человеческие скелеты, и
смотрели на Петьку из высокой ржи непонятно чем, потому что даже черепов на
них не было. Петька знал, что призраки не могут видеть его, не имея глаз,
однако они определенно понимали, где он есть, и это раздражало Петьку, он
слышал, как костяки с шелестом поволокли в стеблях неудобно вывернутое тело
Трифона, и боялся, что у него хотят отнять Клаву. На второй день ее нашли
вороны и стали кружить над Петькиной головой, отвратительно каркая, каждая
из них думала поклевать у Клавы глаза. Больше всего на свете любил теперь
Петька эти глаза, похожие на броши из темных драгоценных камней, в поисках
их страшного, упертого, сводящего с ума взгляда он раздвигал Клаве пальцами
веки, но глаз не было там, одна белая яичная слизь, и это приводило Петьку
в такое мучительное бешенство, что он рыл почву и дико выл на протекающие в
высоте облака.
бронепоездом деревни, кожа их почернела и ссохлась от смерти, которая
навеки поселилась в старухах, избрав их своим средством передвижения, глаза
уже побелели, но старухи ходили по земле и шептали что-то хриплыми,
ветряными голосами. Иногда какая-нибудь из них вовсе обмирала, переставала
дышать, даже члены заходились в скупой агонии, но после понемногу старуху
отпускало, хотя жизнь уже никогда по-настоящему не могла вернуться в ее
усохшее тело. Петька понял из травяного шепота старух, что они хотят
заколдовать его и сожрать Клаву. Все хотели сожрать Клаву, даже он сам
хотел. Потому Петька с ревущим лаем сделал выпад в сторону старух, одна из
них принялась креститься, но навыворот, вторая же стояла спокойно и только
бессмысленно улыбалась беззубым морщинистым ртом. Петька не стал рвать
старух на части. Он понял, что они старые и едят одну недозревшую рожь.
перемешивался с тихим шелестом нарушаемой ими ржи. Петька, увидев снова
глаза Клавы, радостно заскулил и даже однократно звонко гавкнул. Клава
долго лежала, глядя, но не шевелясь. Потом она попыталась улыбнуться,
однако вышло очень жалостно. Петька подумал, что Клава ведь давно ничего не
ела и бросился ловить во ржи мышей. Пока его не было, возвратились старухи
и сели возле Клавы, гладя ее живое тело своими сухими руками, вспоминая так
о собственных внучках, давно сгнивших в земле. Одна из старух даже нашла во
впалой сухости глаз немного пересоленных слез, чтобы капнуть ими на платье
Клавы.
которая не плакала, а у плакавшей не было уже сил говорить.
если все небо открыто для ее ступней. Там, где она лежала, было тепло,
ползали маленькие насекомые, и кузнечики мирно скрипели во ржи. От запаха
медленно качающихся под ветерком стеблей Клаву клонило в сон. Ей захотелось
навсегда остаться здесь и истлеть, как веточка, постепенно, безо всякой
боли, утрачивая ощущение себя.
что живых никого не осталось. Змей железный души ел, мертвецов ему не надо.
существенное. - С колокольней.
где теперь сыщешь церковь-то. Теперь каждый сам по себе Богу молится. Как
звать тебя, девочка?
Так это далеко.
Бога не жалеют. А ты, Клавдия, видно, городская?
опять как-то навыворот. - Там их власть татарская сидит. Да сказывают,
скоро не станет их больше. Сказывают, из Сибири дед Колчак идет, он их всех
покончит. Дед Колчак, он из самой земли вышел, ростом он выше дерева. А
зовут его и не так вовсе, имени настоящего его никто не знает, а прозвали
так за то слово вещее, что ангел ему нашептал. Как выйдет он из лесу,
посохом в землю стукнет, бородой тряхнет, да как крикнет, - а голос у него
вещий, громче грома, - "Кол-чак! Кол-чак!", так красные все мертвые и
валятся, тысячи и тысячи, а он снова - стукнет посохом, да как крикнет:
"Кол-чак! Кол-чак!" Всем им от него погибель. Сказывают, слово то заветное
дуб-гора ему листьями вышелестел, столько горя стало в земле русской, что и
дерево разжалобилось, желудями, как слезами, посыпало. Теперь дед армию
собрал великую, со всей Сибирской земли, скоро он к Москве придет и
большевиков как белок переворожит. Сказывают, он уже и теперь там под
Москвою ходит, неслышный да невидимый, как снежный дед, страх на Советскую
Каменистый Артем
Орлов Алекс
Мурич Виктор
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Земляной Андрей