с ней, с этой правой стороной тетради! Все равно она всегда будет грязнее,
чем левая!" После этого умозаключения Геро изменила свои планы, и, вместо
того чтобы пойти в институт и ровно в двенадцать часов пять минут взорвать
его, она направилась прямо на Добрачину улицу к Симоновичам давать урок
французского языка.
торжественно, как к церкви, подвела ее к улыбке господина Симоновича;
возвращение Геро оба восприняли как свою победу, мальчик в присутствии всей
семьи был усажен за круглый стол в мрачной гостиной, а третий стул,
предназначенный для Качуницы, как всегда, остался пустым. И тут, к ужасу
всех присутствующих, Геро придвинула к столу четвертый стул, а в голове у
нее пронеслось: "Придется вам переварить мою шутку!"
задрожала, как перепуганная зверюшка.
сегодняшнего дня тоже будет присутствовать на уроках вместе со мной,
Качуницей и вашим мальчиком. Теперь я и Леандру каждое утро варю на завтрак
яйцо.
сон, или фантазия, кто знает, что это было, вдруг лопнуло как мыльный
пузырь.
рассмеялась и в тот же день отправилась в Прагу к брату.
2
таким внезапным, как это нам кажется. Она уже давно чувствовала потребность
изменить образ жизни. Хотя Геро была красавицей с чудной лебединой шеей и из
одного ее глаза смотрел день, а из другого ночь, она была одинока. Ей давно
уже хотелось из холостяцкой жизни, которую она вела в Белграде, со всеми ее
снами, скитаниями и странностями, с четвертым яйцом и третьим стулом,
переселиться в упорядоченное семейное существование, возможность которого
манила ее из Праги, где обитал ее брат, студент Пражской консерватории
Манассия Букур, единственный на свете близкий ей человек. Геро не виделась с
ним уже три года, и ей трудно было переносить это, кстати, еще и потому, что
последний Букур из их рода давно закончил свой жизненный путь в какой-то
каменоломне ровно в двенадцать часов пять минут. Утомленная одиночеством,
Геро поддерживала связь с братом в письмах, но эта переписка была, по
меньшей мере странной.
никого из издателей ее рукописи не вдохновляли; тогда она решила заняться
переводами, и здесь ей повезло больше. Правда, в каждую книгу, которую она
переводила, то есть в романы Анатоля Франса, Пьера Лота или Музиля, Геро
вставляла какую-нибудь из сочиненных ею и отвергнутых издательствами новелл
или их фрагменты, так что в конце концов у нее оказался опубликованным в
переводных романах других писателей целый собственный сборник.
отдельная книга или же печатающееся с продолжением литературное приложение к
газете или журналу, она помечала губной помадой вставленный в чужой текст
кусок и посылала брату в Прагу. Интересно, что эти фрагменты всегда имели и
некий тайный смысл, понятный только им двоим. Геро не любила поэзию. Она
говорила, что стихи для писателей -- приговор, а проза -- помилование.
Примером переписки сестры с братом может служить новелла, которую Геро,
подобно кукушке, подкладывающей яйцо в чужое гнездо, подложила в свой
перевод то ли одного из романов Анатоля Франса, то ли какой-то другой книги:
Рассказ о капитане фон Витковиче
австро-венгерской армии его благородие господин Петар фон Виткович проснулся
по сигналу военной трубы не в своей постели, а в чьей-то чужой душе.
довольно низкими потолками, одним словом, душа как душа, но при этом,
несомненно, чужая. Освещение в ней было немного лучше, чем в прежней,
собственной душе капитана фон Витковича, однако, несмотря на это, капитан
вовсе не был уверен, не наткнется ли он неожиданно на выступ или стенку в
этой чужой душе. Хотя господин капитан считал, что в жизни самое важное это
вовремя вступить в свой пятый десяток лет, он почувствовал себя неуютно.
Естественно, он сразу заметил перемену, чего нельзя было сказать о двух
сопровождающих его людях в военной форме с винтовками, которые ровным счетом
ничего не замечали. Точно так же перемены не заметили ни военный прокурор,
господин подполковник Кох, ни следователь, майор фон Палански, который во
время допросов капитана фон Витковича по-прежнему продолжал испытывать
приступы удушья всякий раз, когда подследственный называл явления, лица и
вещи, связанные с процессом, их истинными именами.
а может быть именно благодаря этому, дело капитана фон Витковича становилось
все более запутанным. Кроме того, что он был приговорен (за контакты с
военными кругами иностранного государства, а именно Королевства Сербии) к
пожизненному заключению и уже очень скоро должен был прибыть на поезде из
Вены в Петроварадин, к месту, где ему предстояло отбывать наказание, теперь
у него возникли дополнительные неудобства, связанные с чужой душой. Причем
неудобств было по крайней мере два. Во-первых, он с полным правом задавал
себе вопрос, где же находится его собственная душа и что происходит с ней в
то время, пока он, закованный в длинные тонкие цепи, в сопровождении двух
конвойных направляется сквозь чужую душу (которая теперь была передана ему)
в сторону Петроварадина. В этой чужой душе он чувствовал себя (и сейчас уже
в этом не было никаких сомнений) все хуже и хуже. Он не знал, как в ней
ориентироваться, и понятия не имел, существуют ли военные компасы,
предназначенные для ориентации во время перемещения по чужой душе.
увидел на стекле вагонного окна в отражении собственного лица усталые глаза
своего отца, и в тот же миг у него возник вопрос: а что происходит с
владельцем этой души, которая теперь оказалась в сфере его компетенции? Чем
он занимается, кто он, где живет и когда был изгнан из собственной души,
которую потом передали другому? Самым же неприятным было то, что господин
капитан и предположить не мог, как эта чужая душа, на дне которой он ехал
сейчас в поезде вместе со своими тюремными вшами, будет реагировать на его
привычки и непростые обстоятельства его нынешнего, нового положения.
боли или к тому факту, что он теперь вынужден время от времени поджаривать
на углях и есть тюремных мышей?
который печально, как сквозь чисто вымытые волосы, запел в поезде за его
спиной. И как бы отвечая на этот звук, зубная боль господина капитана фон
Вит-ковича усилилась, а чужая душа, переданная теперь ему, затрепетала всеми
своими струнами. Так господин капитан узнал, что она музыкальна, чего никак
нельзя было сказать о его собственной душе... И тогда его благородие капитан
фон Виткович решил попробовать разобраться, что собой представляет эта новая
душа. Найти те неизвестные ему области, которые она, несомненно, охватывала
и которые для него, естественно, были совершенно чужими. И вот, сидя в цепях
на вагонной лавке, он начал осмотр.
возможным в данной ситуации способом), господин капитан фон Виткович
наткнулся на окно. Обыкновеннейшее окно (ну и ну, у души, оказывается, могут
быть окна, подумал он и посмотрел в него). По ту сторону ничего не было.
Абсолютно ничего. Однако самое окно, находившееся в чужой душе, имело
совершенно новое значение, такое, какого никогда за всю жизнь капитана фон
Витковича не имело ни одно другое окно. Это была не просто оконная рама с
деревянным переплетом в форме креста с запором (то есть ручкой) посередине.
Окно представляло собой толкование времени и жизни господина фон Витковича,
да и вообще любого из живущих на свете людей. Современник Гаусса, знаменитый
физик XVIII столетия Атанасие Стойкович еще в позапрошлом веке знал, что
существует не одна вечность, а две, и это же было прекрасно известно
капитану фон Витковичу, потому что физика входила в программу военного
училища. Сейчас эти две вечности были представлены центральной вертикальной
планкой оконной рамы, а время -- горизонтальной. Место пересечения вечностей
и времени было отмечено ручкой, то есть оконным запором. Здесь находилась
тайна или же ключ жизни. Именно здесь, думал господин фон Виткович, потому
что в этой части вселенной время научилось останавливаться. Может быть, как
раз здесь мы имеем дело с каким-то прирученным временем. Жизнь возможна
только в таком времени, которое на мгновение остановилось, и невозможна
тогда, когда оно течет неприрученным.
один из видов света, который не стареет (так считали византийские монахи), а
время проистекает от сатаны, находящегося слева от храма, то нам станет
ясно, что в определенном месте должно быть "золотое сечение" вечности и
времени. В том месте креста, где пересекаются время и вечность, время на миг
останавливается для того, чтобы вечность благословила его, и этот миг
представляет собой настоящее. За пределами настоящего, и в прошлом и в
будущем времени, жизни нет, ее никогда не было и никогда не будет.
останавливается и тем самым делает возможной нашу жизнь. Вероятно, можно
представить себе и время, которое лишено возможности пересечься с вечностью
и, следовательно, возможности остановиться. Оно тем самым лишено и
Афанасьев Роман
Зыков Виталий
Трубников Александр
Мороз Александра
Корнев Павел
Орловский Гай Юлий