стране, как СССР.
красными большими руками и круглыми глупыми глазами, как у
подаренного мне ко дню рождения кукольного мопса из ГДР,
решила объяснить нам, неразумным, что такое дружба народов
СССР, в какой чудесной многонациональной семье народов нам
посчастливилось родиться и жить. Беспрестанно улыбаясь и
открывая металлические зубы, она стала нам демонстрировать
свои мысли на живом примере, то есть на нас самих.
десяток ребятишек и велела им:
выделили, и пытаясь припомнить, не нашалили ли они на
перемене, за что их собираются теперь наказать, Мария
Филипповна умиленно сказала:
Представители великого русского народа. Так сказать, старшего
брата в семье других равных народов.
Телятников - старший брат, когда он на месяц моложе меня. Я
была у них дома на дне рождения.
самовар, пропела Мария Филипповна и стала перечислять фамилии,
среди которых моей не оказалось снова. - Вот эти дети -
украинцы. Украинская республика входит в состав Советского
Союза, как одна из пятнадцати республик-сестер.
татарами, потом - грузина-мальчишку и армянскую девочку.
Братья и сестры. Одна я сидела. Мария Филипповна сделала
паузу, и пока она молчала, меня стало подташнивать. У меня
даже сердце запрыгало. А кто я? Кем прихожусь им? Двоюродной
сестрой? Или троюродной? А может быть, я вообще чужая?
Чужероднее тело? Пришелец из космоса?
любопытством, куда же учительница пристроит меня.
остальных представляла, сказала Мария Филипповна. - А вот Оля,
дети, - еврейка.
почему не такая, как большинство детей в классе? Почему меня
назвали самой последней? Ведь я учусь лучше других. И нас
только двое самых лучших. Я и Федя Телятников. Почему? Почему?
полоснуло меня по сердцу. Еще ничего не поняв, я нутром
почуяла, что на меня поставили клеймо.
москвичка.
истязуемого.
рассказам пра Лапидуса, который несмотря на строгий запрет
моей матери: "ребенок будет плохо спать после таких историй",
когда мы оставались одни, рассказывал мне, как его пытали на
допросах при Сталине.
передашь ее следующим поколениям.
тогда я поняла, всем своим существом ощутила, как это страшно.
Когда навсегда покидали Россию.
чемоданах, вещи, которые мама перед дорогой всю ночь гладила
утюгом и аккуратно укладывала, взъерошенным комом. Словно
искали у нас запрятанные среди юбок и свитеров бриллианты или
контрабандную литературу. Это при том, что у нас не только на
бриллианты, на билеты еле хватило денег. А уж о подпольной
литературе чего говорить? Мама такая трусиха, обходит политику
за версту.
А деликатность не входит в их обязанности.
комнату, закрыли двери и две строгие бабы с деревенскими
лицами, но в форме таможни, обе, как сестры, похожие на мою
учительницу Марию Филипповну, стали проводить личный досмотр.
покраснела, но не стала перечить. Сняла пальто, потом туфли,
потом кофточку, потом юбку и складывала все на стул.
глазами, и, хоть в комнате не было ни одного мужчины, мама
смущалась все больше и больше, виновато смотрела в пол. Ей
велели снять все остальное. И мама совсем растерялась. Как
прибитая. Трусики и бюстгальтер уронила на пол и не подняла.
Ладонями прикрыла груди.
вспомнила кинофильмы про фашистские лагеря смерти. Вереницы
голых женщин у входа в газовые камеры.
рявкнут что-нибудь на немецком языке, и моя безвольная,
пришибленная мама пойдет туда, где уже выстроилась очередь
голых женщин. Лишь жалко улыбнувшись мне на прощанье.
счастью, меня не стали раздевать, а только ощупали чужими
гадкими руками. А то я не знаю, что бы сделала! В любом
случае, был бы скандал.
этих тварей увидела у меня в руках мишку. Рыжего плюшевого
медведя с янтарными круглыми глазами, в которых всегда
вспыхивал огонь, когда солнечный луч попадал на них.
Старенький, даже плешивый от моих объятий, медвежонок. И не
только от моих объятий. Его тискала в детстве моя мама. А до
нее бабушка Люба, когда была еще ребенком. Медведь-ветеран,
верно служивший трем поколениям и сейчас покидавший Россию
вместе со мной, как член семьи, чтобы, когда-нибудь, когда у
меня появятся дети, стать их любимой игрушкой.
предпочтение ему, когда мама сказала, что я должна выбрать
что-нибудь одно. Мишка был такой родной, такой потертый и
облезлый, как живой. Он был говорящим медвежонком. Стоило его
наклонить, как внутри, в его брюхе раздавалось недовольное
медвежье рычанье. А когда я его брала с собой в постель и,
засыпая, крепко прижимала к себе, он начинал ласково урчать.
поклясться, единственным, кто понимал меня в нашей семье. Если
не считать прадедушку Лапидуса.
комнате. Я сидела на полу и ревела в три ручья. Мишка сидел в
углу и пялил на меня свои грустные янтарные глаза.
коснулась рукой, не пошевелила. Он сам издал этот звук.
когда я ей рассказала об этом.
надо отвести к врачу.
тических и научных знаний, сказал авторитетно:
мохнатое ушко:
глазами увидели моего Мишку и попросили, чтоб я им его
показала. Я, ничего худого не подозревая, протянула его им.
Баба взяла его в свои ручищи, а другая достала из сумки
длинную вязальную спицу и, как штыком, проткнула медвежонка
насквозь. Как мне потом объяснила мама, таким путем проверяли,
не зашиты ли в мишкином брюхе посторонние предметы.
полезли на лоб. Моего живого, теплого Мишку, не способного
защищаться, эти чудовища колют, протыкают железной спицей.
болезненный стон. Как от жуткой боли.
лицо налилось кровью, я сорвалась с места, вцепилась бабе со