Чтение 15–й страницы книги ~Санго из Чегема книга3~

чегемских родственников.

Однажды вечером, когда я сидел на скамейке прибрежного бульвара, передо
мной возник Марат со своей женой. Кажется, они сошли с прогулочного катера.

-- Прошу любить и жаловать, мой маленький оруженосец! -- сказал Марат и
представил свою жену.

Я опешил, но, ничем не выдавая своих чувств, протянул ей руку и
представился. Это была приземистая тумбочка с головой совенка. Покамест
Марат плел свой романтический, а в сущности, милый вздор относительно того,
что несокрушимая твердыня, то есть его холостяцкие убеждения, пала перед
неотразимыми чарами этого неземного существа, я украдкой рассматривал ее.
Да, это была тумба с головой совенка, и я жалел, что чегемские родственники
на этот раз проморгали Марата.

Я заметил, что пока Марат все это выбалтывал, воодушевленный
собственным красноречием, эта тумба с головой совенка наливалась ненавистью
к Марату. Это была знакомая мещанская ненависть ко всякого рода чудачествам,
отклонениям от нормы, преувеличениям.

Конечно, сказать, что я это заметил и принял к сведению, было бы
неточно. Я в самом деле это заметил, но тогда подумал, что, может быть, это
мне показалось. И только последующие события подтвердили, что я не ошибался.

-- А как твои чегемские родственники? -- спросил я тогда у Марата, имея
в виду его женитьбу.

-- Я у них никогда ни о чем не спрашивал и спрашивать не собираюсь, --
самолюбиво ответил Марат.

Помнится, в конце этой встречи Марат сказал, что не успеет его
возлюбленная разрешиться законным наследником, как к ее ногам будет брошена
медвежья шкура, истинно мужской подарок молодой жене.

Марат давно увлекался охотой и мечтал убить медведя или воспитать
медвежонка. Почему-то у него две эти мечты легко уживались, но ни одна из
них пока не могла осуществиться.

Однажды он и меня увлек своим охотничьим азартом. Он сказал, что знает
способ и место раздобыть медвежью шкуру. Он присобачил к стволам наших ружей
электрические фонарики, чтобы, если во время ночной засады появится медведь,
мы могли бы сначала ослепить его светом наших фонариков, а потом убить.

Мы приехали в одну горную деревушку, где у него оказался знакомый
крестьянин, кажется, один из представителей его славного рода по материнской
линии. И вот, поужинав у этого крестьянина и немного попив чачи, мы
отправились на кукурузное поле, которое, по словам хозяина, время от времени
посещал медведь.

Никаких признаков, что наши с медведем посещения кукурузного поля
совпадут, не было, и я преспокойно вместе с Маратом отправился ночью
подстерегать медведя. Мы дошли до края поля, упирающегося в лес, и Марат,
притронувшись пальцем к губам, указал мне на необходимость полного молчания,
а сам стал, низко нагнувшись, искать медвежьи следы.

После долгих поисков он опять же, прикрыв пальцем рот и указав мне
этим, чтоб я от волнения не издал какого-нибудь восклицания, показал мне на
нечто, что должно было означать наличие этих следов. Несколько раз присветив
фонариком кусок вспаханного грунта, он показывал мне на что-то, что я обязан
был принять за медвежьи следы. И хотя я ничего не видел, кроме куска
вспаханного поля, я не мог ему возразить, потому что при малейшей моей
попытке издать звук, он страшно озирался и прикладывал палец к губам.

Наконец он знаками показал мне, что один из нас, а именно он, залезет
на дерево, а другой из нас, а именно я, должен дожидаться медведя внизу. Мне
это распределение ролей сильно не понравилось, но я не стал возражать,
потому что мне все-таки казалось слишком невероятным, что медведь придет
именно в эту ночь.

Марат залез на молодой бук, я сел у его подножия, прислонившись спиной
к стволу. Сначала все было тихо, но потом наверху раздался какой-то шум и
треск ветвей. Я уже не знал, что и подумать, и шепотом спросил у него, не
напала ли на него рысь.

Он мне объяснил, что сова пыталась спикировать на его белую шапочку, но
теперь все будет хорошо, потому что он снял шапку и спрятал ее в карман.
Теперь-то я понимаю, что это было чудовищным предзнаменованием его женитьбы,
но тогда об этом никто и помыслить не мог.

Снова установилась космическая тишина ночи, которую время от времени
нарушал плач шакалов и лай далеких деревенских собак. Я сидел, прислонившись
к стволу, прислушиваясь к тревожным шорохам леса, и все думал, как он со
мной несправедливо поступил, оставив меня внизу, а сам взобравшись на
дерево. Я, конечно, почти не верил в возможность появления медведя, но он
ведь был в этом уверен и распорядился моей жизнью как менее полноценной.

Почему-то всегда бывает обидно, когда твоей жизнью распоряжаются как
менее полноценной. Тут я вспомнил, что у меня хранится фляга с коньяком. Мы
ее привезли из города, чтобы во время ночного бдения бороться при помощи
этой бодрящей жидкости с прохладой и дремотой. Я снял флягу с ремня и сделал
несколько хороших глотков.

Коньяк прогнал дремоту, и я с новой силой почувствовал, до чего
некрасиво поступил со мной Марат, укрывшись в кроне молодого бука и оставив
меня внизу один на один с голодным медведем. Ведь засаду мы устроили с таким
расчетом, чтобы перехватить медведя, когда он захочет влезть на кукурузное
поле. Если бы засада была устроена в таком месте, где медведь, уже
нажравшись кукурузы, более благодушно настроенный покидает кукурузное поле,
было бы гораздо спокойней. Но на это уже поздно было рассчитывать.

Я несколько раз вскидывал ружье и зажигал фонарь, чтобы на всякий
случай прорепетировать последовательность предстоящей операции. Я почему-то
боялся, что, услышав подозрительный шум, я сначала спущу курок, а потом
включу фонарик.

Несколько раз бодро вскидывая ружье и включая фонарик, я старался
привыкать к этой последовательности, как вдруг вспомнил, что курок моего
ружья стоит на предохранителе и если я впопыхах забуду об этом, то, сколько
бы я ни нажимал спусковой крючок, выстрела не произойдет. Я отчетливо
представил себе такую картину: медведь, слегка ослепленный светом моего
фонаря, некоторое время крутит головой, а потом, встав на дыбы, идет на
меня, а я как дурак жму на спусковой крючок и не могу понять, почему мое
ружье не стреляет.

Сначала спустить предохранитель, потом зажечь фонарь, а потом уже
нажимать курок, зубрил я про себя эту как будто бы простую
последовательность действий, но в условиях этой дикой ночи можно было все
перепутать.

Кстати, свет от фонарика оказался настолько слабым, что он не то что
медведя, а и летучую мышь навряд ли мог ослепить. Стараясь быть готовым в
любое мгновение зажечь фонарь, то есть спустить предохранитель, я для
бодрости и ясности головы несколько раз прикладывался к фляжке.

Я около десяти раз проделал все эти операции, разумеется, кроме
выстрела, и, довольный собой, уже оставил было винтовку, как вдруг
почувствовал, что забыл, в каком положении должна находиться пластинка
предохранителя, когда она предохраняет ружье от случайного выстрела. Я никак
не мог припомнить, в каком положении она предохраняет от выстрела, эта
проклятая пластинка: когда она сдвинута вниз или когда оттянута наверх.

Сначала я старался припомнить, как было до того, как я стал
тренироваться. Но я ничего не мог припомнить. Тогда я решил логически или
даже филологически дойти до истины. Говорят, рассуждал я про себя, спустить
курок. Не означает ли это, что и предохранитель надо спустить, то есть
сдвинуть пластинку вперед? Но с другой стороны, не означает ли спустить
курок -- это оттянуть мешающий курку предохранитель и, значит, сдвинуть
пластинку на себя?

Я чувствовал, что мне не хватает какого-то одного шага, одного усилия
ума, чтобы решить эту кошмарную логическую задачу, и я несколько раз, чтобы
прояснить свой мозг, прикладывался к фляжке и вдруг обнаружил, что она
пуста.

Я решил больше не заниматься этой растреклятой логической задачей,
осторожно отставил от себя ружье на такое расстояние, что я ни ногой, ни
рукой не смогу его задеть, даже если усну под сенью молодого бука.

Обезопасив себя таким образом, я несколько успокоился. Я решил, что,
если медведь и в самом деле появится, я все сделаю, как отрепетировал, и
если не послышится выстрел, надо сдвинуть пластинку предохранителя в другое
положение.

Тут я вспомнил про коньяк, и мне стало стыдно, что я один, без Марата,
выпил весь коньяк. Но потом, после зрелых раздумий, я решил, что я правильно
сделал. Делиться коньяком с человеком, который собирается всю ночь провести
на дереве, прежде всего опасно для его собственной жизни.

Именно это я ему сказал, когда он рано утром спустился с дерева и
попросил сделать пару глотков. Марат на меня сильно обиделся и, не говоря ни
слова, ушел под сень грецкого ореха искать орехи. Через некоторое время,
вскинув голову на дерево, он закричал: "Белка!" -- и выстрелил.

Белка висела несколько мгновений на кончике качающейся ветки. Марат
промазал. Я вскинул ружье, зачем-то включил фонарь, хотя было совсем светло,
и выстрелил. Тут я только вспомнил про предохранитель, значит, все-таки мое
ружье не стояло на предохранителе. "Ай да молодец!" -- подумал я про себя.

Шумя листьями, белка полетела с дерева. Я подбежал и поднял ее легкое,
теплое еще тело. Марат даже не взглянул в мою сторону. Нагнувшись, он искал
под деревом грецкие орехи, уже начинавшие вылущиваться из кожуры и падать с
дерева.

Вот какое охотничье приключение было у нас с Маратом, если не считать
встречу с геологами на обратном пути. Мы остановились на несколько часов в
их лагере, и Марат попытался ухаживать за пожилой геологиней, которая
сначала никак не могла понять, что от нее хочет Марат, а потом, поняв,
выгнала его из своей палатки, куда он забрался во время всеобщего
послеобеденного сна. Позже Марат свой неуспех у геологини объяснял тем, что
был в плохой форме после бессонной ночи и действовал чересчур прямолинейно.

Но я отвлекся. Марат женился и решил бросить медвежью шкуру к ногам
молодой жены в качестве награды за рождение славного наследника рода.