займусь ими.
в витрине время верное хоть на одних часах?
дома.
регнулся в витрину. Потом поднял голову к тем большим на стене. - Сейчас
двадц...
только, есть ли там такие, которые верно показывают время.
нее остался красный ободок, потом сошел, и все лицо как голое.
только через неделю?
показывают?
пить...
А понадобятся, тогда я эти починю. - Я протянул за ними руку.
машек. Теперь их и не слышно за всем этим стрекотом. - Благодарю вас.
Надеюсь, я не слишком много времени у вас отнял.
худо бы на недельку отложить, до нашей победы в гонках.
щик смотрит на меня оттуда. В витрине часов чуть не дюжина, и дюжина
разных времен, и каждые твердят свое, непререкаемо, с упорством под
стать моим бесстрелочным. Опровергают друг друга. Теперь мои слышно -
стучат себе, хоть никто на них не смотрит, а и посмотрит - тоже ничего
не высмотрит.
ни. Что отщелкиваемое колесиками время мертво и оживает, лишь когда часы
остановились.
ру. Все вобрал этот круг циферблата, все скопил, что только в жизни меня
огорчало, - как, по негритянской примете, молодая луна воду копит. Ча-
совщик уже опять склонился над столом, втуннелив в лицо лупу. По темени
- прямой пробор, ведущий к плеши, как дренажная канава к мерзлому болот-
цу в декабре.
вес.
два малых шестифунтовых - под мышкой у них будет такой вид, вроде несешь
пару туфель. У завернутых вместе тяжесть у них приличная. Но я снова
вспомнил слова отца про сведенный к нелепости общечеловеческий опыт и
подумал, что это, пожалуй, единственное приложение моим гарвардским поз-
наниям. Еще бы, может, год; возможно, требуется не один, а два курса для
верного весового расчета.
своем сытая, сидят, раскрыв газеты. Места все заняты, одно лишь свобод-
ное, рядом с негром. Он в котелке, начищенных башмаках, в пальцах держит
потухший окурок сигары. Я раньше думал, что раз ты южанин, значит, негры
навсегда твой щекотливый пункт. Что и на взгляд северян так оно мне по-
ложено. Когда я приехал сюда, то все твердил себе: они не нигеры, думай
о них как о цветных; и хорошо еще, что я мало здесь с ними сталкивался,
а иначе массу времени потратил бы и нервов, пока не понял, что к черному
ли, белому - к любому человеку подойти всего лучше с его собственной
меркой, - подойти и отойти. И еще понял, что нигер - понятие безликое,
форма поведения, зеркально соотнесенная с белой средой. Я сперва думал:
положено, чтобы южанину неуютно было без кучи негров около, поскольку и
северяне, наверно, считают, что так оно быть должно; но впервые я понял,
что и правда скучаю по Роскусу, Дилсн и всем им, только в то утро, когда
проезжал в каникулы Виргинией. Проснулся - стоим; я поднял штору, выгля-
нул. Вагон встал как раз на переезде, с холма идет проселок меж двух бе-
лых заборов, у подножия расходящихся на обе стороны, как бычий рог у ос-
нования, и посреди дороги, в мерзлых колеях, негр верхом на муле ждет,
когда проедет поезд. Не знаю, сколько времени он ждет, сидя на муле, но
вид у обоих такой, будто они тут с тех пор, как существует забор и доро-
га, будто их даже в одно время с холмом создали, высекли из камня и пос-
тавили дорожным знаком, говорящим мне: "Вот ты и снова дома". Голову
негр обмотал лоскутом одеяла, седла нет, ноги свисают почти до земли. А
мул похож на зайца. Я поднял раму.
доллара. - Но в следующий не зевай. Через два дня после Нового года буду
ехать с каникул, тогда берегись. - Я кинул монету из окна. - Купи себе
чегонибудь.
Спасибо, молодой хозяин. - Поезд пошел. Я из окна высунулся на холод,
назад гляжу. Стоят - негр рядом с тощим зайцеухим мулом, - стоят убого,
без движения, без нетерпения. Грузно попыхивая, паровоз начал брать по-
ворот, и они плавно скрылись из виду со своим убогим и вечным терпением,
со своей безмятежной недвижностью. С этой готовностью детски неумелой. И
вместе какая, однако, способность любить без меры и заботиться о подо-
печных, надежно их оберегая и обкрадывая, а от обязательств и от-
ветственности отлынивать так простодушно, что и уверткой этого не назо-
вешь; а поймаешь - восхитится твоей проницательностью откровенно и иск-
ренне, как спортсмен, побитый в честном состязании. И еще забыл неизмен-
ную и добрую их снисходительность к причудам белых, точно к взбалмошным
неслухам-внучатам. И весь тот день, пока поезд шел через ущелья и прова-
лы и вился по уступам и только тяжкие выхлопы да покряхтыванье колес на-
поминали о движении, а вечные горы стояли, растворяясь в густом небе, -
весь тот день я думал о доме, представлял себе наш тусклый вокзал и пло-
щадь, где не спеша толкутся, месят грязь негры и фермеры, где фургоны,
кульки с леденцами, игрушечные обезьянки, и римские свечи из свертков
торчат, и внутри у меня все замирало и плясало, как в школе, когда зво-
нок с уроков.
шестидесяти, загибал первый палец; осталось загнуть четырнадцать пальцев
- тринадцать - двенадцать - восемь - семь, - и вдруг, очнувшись, я ощу-
щал тишину и немигающее внимание класса и говорил: "Да, мэм?" - "Может
быть, твое имя не Квентин? - сердится мисс Лора. Новая полоса тишины,
безжалостное немигание и руки класса, вскинутые в тишину. "Генри, напом-
ни-ка Квентину, кто открыл реку Миссисипи". - "Де Сото". На этом немига-
ние кончалось, но вскоре мне начинало казаться, что я считаю слишком вя-
ло, и я ускорял счет, загибал еще палец, потом казалось, что чересчур
быстро, я замедлял, опять частил. В итоге у меня никак не выходило вро-
вень со звонком и двинувшейся вдруг лавиной ног, почуявших землю под ис-
тертым полом, - а день - как лист стекла, звенящий после легкого и рез-
кого удара, и у меня внутри все пляшет. Танцует сидя. Застыла в дверях
на миг. Бенджи. Ревет. Сын старости моей Бенджамин ревет. Кэдди! Кэдди!
лась его. "Не плачь. Я не стану убегать. Не плачь!" Замолчал. Дилси:
бя слушать, отвечать".
макушки в новых соломенных шляпах, еще не пожелтевших. Среди пассажиров
теперь и женщины с кошельками на коленях, а рабочих комбинезонов едва ли
не больше, чем башмаков начищенных и крахмальных воротничков.
пройти. Трамвай катился вдоль глухой стены, отражавшей наш грохот обрат-
но в вагон, на женщин с кошелками и на человека в испятнанной шляпе, за
ленту которой засунута трубка. Запахло водой, в разрыве стены блеснула
река, и две мачты, и чайка в воздухе замерла, точно на невидимой прово-
локе подвешенная между мачтами; я поднял руку, сквозь пиджак коснулся
писем написанных. Трамвай остановился, я сошел.
буксир толчется под кормой, дымит, но кажется, будто шхуна плывет сама
собою и непонятно как. До пояса голый матрос сматывает линь на полубаке.
Загар под цвет табачного листа. Другой, в соломенной шляпе без донышка,
стоит у штурвала. Шхуна движется как призрак в проеме моста, под голыми
мачтами, а над кормой парят три чайки - игрушками на невидимых проволо-
ках.
плотом, где лодочная станция. На плоту никого, двери помещения закрыты.
Восьмерка наша теперь гребет только после обеда - отдыхают перед. Тень
моста, полосы перил, и моя тень плоско на воде - как просто оказалось
Никитин Юрий
Белов Вольф
Гюго Виктор
Куликов Роман
Прозоров Александр
Посняков Андрей