Чтение 15–й страницы книги ~Ватага~

ная, - и грохнул в пол.

В доме было тихо. Лишь из соседней комнаты прорывались истерические
повизгиванья. Гараська сгреб стул и ударил в шкаф с посудой. Движенья
его неуклюжи, но порывисты и озорны.

На шкафу большой, круглый, пирог с вареньем, Гараська отхватил лапами
кусок и затолкнул в рот. - "Эх, хорош самоварчик, аккуратный", - прист-
реливался Гараська глазом. - "Не унести... Другой раз... А сгодился
бы... Чорта с два, чтоб я стал Зыкову служить... Нашел Ваньку. Приду до-
мой, оженюсь, богато заживу". - Жрал, перхал, давился, вытягивая шею,
как ворона. "Эх, недосуг". Он поставил блюдо с пирогом на пол, расстег-
нулся, присел и, гогоча, напакостил, как животное, в самую середку пиро-
га.

Костры возле Шитикова дома горят ярко, охапками швыряют в них дрова,
пламя лопочет, колышется, вплетаясь в голубую ночь.

- Вот ты, Зыков, наших попов кончил, другие - которые хорошие... Это
не дело, Зыков. А самую сволоту оставил! - кричали в толпе.

- Кого? - спросил тот.

- Отца Петра. Самый попишка жидомор...

И в разных местах:

- Нету его! Нету, уж бегали... Третьеводнись на требу уехал.

- На кого еще можете указать? - крикнул Зыков. - Не было ли обид от
кого?

Народ только этого и ждал. Как ушат помой, доносы, кляузы, преда-
тельство. Из домов и домишек выхватывались люди. Звериное судьбище,
плевки, матершина, крики, гвалт. Петька Руль у Пахомова в третьем году
хомут украл, Иванов о Пасхе жену Степанова гулящей девкой обложил, тот
колчаковцам лесу для виселиц дарма возил, этот худым словом Зыкова обла-
ял.

- Врешь, паскуда, врешь!.. Ты мне два ста должен. Смерть накликаешь
на меня?! Дешево хочешь отделаться, варнак. Да ты за груди-то не хватай,
жиган такой! А не ты ли в зыковских солдат выстрел дал? Ну-те-ка, опро-
сите Лукерью Хвастунову...

- Эй, Лукерья!.. Где она? Бегите за Лукерьей Хвастуновой.

- Здесь она... Лукерья, толкуй!

Гвалт, крики, слезы, ругань. Ничего не пившая толпа была пьяна. Меща-
не, мастеровые, гольтепа, все распоясались, у всех закачался рассудок.

Наперсток пощупал ногтем, не затупился ли топор. Выстрелы, костры,
кровь, где-то ревели хором хмельную песню, и на площади, как в кабаке:
кровавый хмель.

- Чиновник Артамонов ты будешь?

Федор Петрович подытоживал на счетах ведомость, все не выходило,
врал.

Поднял голову. У двери стоял Вася, а перед Федором Петровичом - сол-
дат и бородач.

- Зыков приказал тебе притти к нему.

- Зачем это? - его лысый череп, лицо и комната были зелены. Зеленый
колпак на лампе дребезжал, и прыгали орластые пуговицы на потертом виц-
мундире.

- Зачем?

- Неизвестно. Велено.

Артамонов, облокотившись на стол, дрожал крупной дрожью. "Знаю, за-
чем. Убить".

- Пошлите его к чорту! - крикнул он, и словно не он крикнул, а кто-то
сидевший в нем. - Мне некогда. Ведомость... Я в политике не замешан,
колчаковцам и разной сволочи пятки не лижу... А ежели надо, пускай сам
сюда идет...

- Ну, смотри, ваше благородье.

Оба повернулись и, хихикая, вышли вон. Погоняя коня, бородач сквозь
смех говорил солдату:

- Что-то Зыков скажет? Антиресно...

Зыков удивился:

- Ну? Неужто так-таки к чорту и послал? - нахмурил лоб, подумал и
сказал улыбаясь: - Молодец. Не трогать.

- Он хороший человек!.. Спасибо! Не трог его... Только выпить лю-
бит... - кричали в толпе.

Зыкову наскучило, ушел в дом, хватил вина и устало повалился на ди-
ван.

- Аж голова во круги идет... Фу-у-у...

- Фу-у-у, язви тя! Видала, Настюха, что добра-то? - ввалился потный,
весь в снегу, запыхавшийся Гараська. - В деревне сгодится... Женюсь...
Думаешь, Зыкову буду служить? Хы, нашел Ваньку. Ну, и натешился я...
Только женски все сухопарые подвертывались, а я уважаю толстомясых...
Ого, бражка! Давай, давай... А где же наши? - Гараська выхлестал два
ковша браги, спрятал под лавку мешок: - Ежели хошь иголка пропадет,
убью... - взял другой мешок, пустой, пошлепал Настасью по заду и удрал.

Кой-где, по улицам, по переулкам, возле домов и домишек с выбитыми
стеклами валялись не то пьяные, не то расстрелянные солдаты, выпущенные
из острогов в серых бушлатах арестанты и прочий сброд. Улицы безлюдны,
раз'ездов не попадалось, с площади доносился неясный гул.

Зыков задремал.

А внизу Мавра, повар и приказчики пекли блины. Блинов целая гора.
Блинный дух повис над площадью, над долиной реки, над темным лесом.

А там, за лесистыми горами, в недоступных взору горизонтах, притаи-
лись села, города, столицы, белые и красные. На восток, по стальным,
бездушным лентам, спешат грохочущие поезда, набитые тифом, страхом, от-
чаянием. Это люди бегут от людей же, бегут, как звери, по узкой звериной
тропе вражды. И, как звери, они безжалостны, трусливы и жестоки. Люди,
как звери, одни бегут, другие нагоняют. Вот настигли. Горе, горе слепому
человеку. Даже луна в звездных небесах грустно скосила глаза свои на
землю, а над всей землей стояла голубая ночь. Над землей стояла ночь, но
красные знамена приближались.

Гараська поднялся по лестнице и твердо ударил прикладом в дверь:

- Кто тут?

- Свои.

Гараська выбросил Васютку на крыльцо и запер двери.

- Товарищ, вам кого?.. Мы ж бедные... Товарищ!.. - схватившись за
сердце и пятясь, вся задрожала Марина Львовна.

- Гы-гы... Тебя, толстушечка, тебя!.. - Гараська бросил мешок, сорвал
с своих вздыбившихся плеч полушубок. - Такая нам давно желательна... Ло-
жись, а то убью.

Гараська сразу оглох от резкого крика попадьи.

Вихрем взлетел снизу Федор Петрович:

- Это что? Вот я тебя сейчас из револьвера, чорт! Ах ты!!!

Гараська грохнул его на пол, давнул за горло и орангутангом бросился
на попадью, с треском и гоготом разрывая ей одежду:

- Титьки-та... Титьки-та!..

Глава XI.

Блины готовы, топор ослаб, и кровь на площади остановилась.

Всех недобитых отвели в деревянную церковь и заперли под караул. Зы-
ков знает, как с ними рассчитаться.

А возле шитиковских хором затевается штука, ой, да и занятная исто-
рия.

Пред самой террасой очистили от народа площадь. Караульщик в двух ту-
лупах пришел с лопатой, но толпа так утоптала снег, что гладко. Ковер за
ковром тащут подвыпившие партизаны и кладут на снег рядами, плотно, ко-
вер к ковру. Выносят мебель. Вот выплыла на террасу из распахнутых две-
рей, как ладья из ущелья, черная грудь рояля.

- Сады! Тащи сады! - командует Срамных.

Шитиковский дом богатый, первый дом, и "садов" в этом доме много.
Пальмы, фикусы, пахучие туи выкатывались в кадушках на мороз и выстраи-
вались в ряд по грани дорогих ковров.

Шитиковский дом самый богатый, но, пожалуй, и Перепреевский дом ему
подстать.

- Тпру! - чернобородый чугунный Зыков соскочил с черного коня и бро-
сил поводья стоявшей страже.

В широкую спину его поглядели большие желтые глаза, и один бородач
сказал другому:

- Видно, сам прикончить пожелал.

Зыков вошел в Перепреевские покои, как в свой дом, один.

Федор Петрович пошевелился и застонал. Гараська наскоро выпил второй
стакан водки и вильнул в его сторону мокрым глазом:

- Вот что, попадья, - прогнусил он Марине Львовне, расстрепанно си-
девшей на полу. - По присяге я тебя должон чичас зарезать, язви-те...
Потому как всей кутье секим-башка...

Матушка захлюпала и замолилась.

- Не вой, - и Гараська улыбнулся. Его глаза и улыбка были слюнявые и
липкие, как грязь. - Потому как ты очень примечательна, я тебя не потро-
гаю... А надевай ты, матка, штаны, шапку да тулуп и беги скорей к знако-
мым... А то придут наши, смерть... Ох, и скусна ты, матка, язви-те...

Огарок на столе чадил, Гараськина головастая тень пьяно елозила по
беленым стенам, в окно косо смотрела луна, а под луной, по улицам
раз'езжали партизаны: пикульщики пикали на пикульках, дудильщики дудили
в дуды, бил барабан и раздавались крики:

Эй, попы, купцы, дворяне,

Чиновники и поселяне,

И вы все, мелкие людишки,