Чтение 15–й страницы книги ~Бес в ребро~

Сейчас в тебе бушуют боль, горечь, испуг. Но в тебе уже
идет поиск новых задач, я хочу, чтобы ты увереннее выбрала
ступеньки в новый для тебя мир...

Я подошла к нему сзади, обняла его горячую костистую
голову, он сбивчиво объяснял мне что-то, и я чувствовала,
как между моими ладонями текут его слезы, и сказала ему
зачем-то:

- Дед, ты такой красивый Старик! Тебе надо носить
бороду. Она тебе очень пойдет. Длинная белая борода...

А он, отталкивая меня, сказал ворчливо:

- Нельзя, не могу себе позволить. Старики теперь бород
не носят, это ныне атрибут молодости. И безответственности.
Ты когда-нибудь бородатого начальника видела? То-то...

В пять часов мы договорились встретиться с Ларионовым у
кинотеатра "Первомайский", он должен был приехать сюда из
прокуратуры.

У входа в кино людей почти не было, сеанс недавно
начался, да и картины были такие старые, что вряд ли и к
началу сеанса зрители ломились в зал. Я ходила вдоль
стеклянной стены, рассматривала афиши. К ним были подклеены
рукописные аннотации, которыми переживающие за выполнение
плана кинопрокатчики рекламировали свои фильмы. - На
листочках разноцветными фломастерами было написано: "Эль
Греко" - фильм о трагической любви художника к даме из
высшего общества".

На следующей афише, изображающей тщедушную раскосую
девушку в объятиях блондинистого гиганта, сообщалось:
"Москва - любовь моя" - фильм о трагической любви русского
скульптора к японской балерине".

Чуть поодаль висела безо всяких рисунков и пояснений
афиша "Царевны-лягушки". Наверное, это был фильм о
трагической любви царевича к лягушке. Может быть, Витечка
когда-нибудь станет самостоятельным режиссером и поставит
фильм о своей трагической любви ко мне, закончившейся
кризисом, и о том, как я из лягушки оборотилась в прекрасную
Гейл Шиихи.

С нетерпением посмотрела я на часы. Ларионова, видимо,
задерживали в прокуратуре, а у меня оставалось минут
пятнадцать, после чего надо было убегать на задание. Я
должна была завтра дать в газету отчет о показе новой
осенне-зимней коллекции в нашем Доме моделей.

Накрапывал скудный дождичек, и я почему-то подумала, что
уже много дней не видела солнца. Тонкий пронзительный
ветерок пронизывал насквозь серой промозглой стылостью.
Через огромные, залепленные бурыми палыми листьями стекла я
видела, как ребята, опоздавшие или охотно не пошедшие на
киножурнал, в полуосвещенном фойе с азартным восторгом
играли на автоматах "Морской бой". Голосов их не было
слышно, только время от времени раздавался тяжелый мягкий
утробный гул взрывов, и по их яростным жестам было видно,
когда они попадали в мишень.

Я думала о Сережке, о Маринке, о Витечке, переживающем
свой кризис где-то далеко с Гейл Шиихи. Я думала о Старике,
сформулировавшем для себя закон ценности цели, я думала о
хитроумных лекалах, по которым выписывает свои кренделя моя
судьба.

Время медленно катилось к половине шестого, и я сильно
нервничала, потому что, если я опоздаю на показ мод и не дам
отчет, меня ждет ужасающий втык в редакции. Наш главный
почему-то считает сезонные демонстрации Дома моделей
материалом политически важным. Наверное, по его
представлениям, трудящиеся города с нетерпением дожидаются
осенней и весенней коллекции, чтобы срочно мчаться в ателье
и к портнихам заказывать себе новые туалеты.

И оттого, что я ужасно трусила из-за горящего задания, а
уйти, не дождавшись Ларионова, не могла, бесновалась.

Чтобы отвлечься и успокоиться, я стала читать расклеенные
на колонне объявления. Главным образом люди предлагали
учить друг друга. Английскому языку, кройке и шитью,
вязанию, макраме, физике, биологии, скорописи по
десятипальцевой системе, игре на банджо. Разрезанные
аккуратно краешки объявлений, на которых были выписаны
телефоны учителей жизни, беспокойно шевелили на ветру своими
белесыми ресничками. Они будто подмигивали, обещая
замечательную учебу, удачу, успех. Ученье свет, ничего не
скажешь. Я подумала, что никто не повесил объявления:
"Хочу учиться". Ни один человек не сообщил, что хочет
учиться жить. Это и так все умеют. Знают, как. И
понимают, зачем. Мне надо бы вывесить такое объявление:
"Бестолковый человек хочет брать уроки правильной жизни":
Интересно, кто откликнулся бы на подмаргивание подкрашенных
ресничек моего призыва?

Я оторвалась от объявлений и услышала крик:

- Ирина Сергеевна!.. Ирина Сергеевна!

По тротуару бежал от троллейбусной остановки Ларионов.
Издали кричал на бегу:

- Простите великодушно!.. Не по своей вине!.. А токмо
волею державшего мя следователя...

Запыхавшийся, с красным, как всегда, немного смущенным
лицом, стоял он передо мной.

- Что слышно? - спросила я.

- Трудно сказать, - неуверенно усмехнулся он.

- Тогда давайте преодолевать эти трудности на ходу. - Я
решительно потянула его за рукав. - Рассказывайте...

- По-моему, мои дела неважнец! У меня ощущение, будто я
засунул палец между шестеренками машины. Еще не очень
больно, но назад уже не вытащишь...

Я сердито заметила:

- Вольно же вам было совать руки куда попало...

- Бог помилует, свинья не съест, ничего... - Ларионов
вздохнул. - Я не жалею...

- Но и не сильно радуетесь, похоже?

- Это точно, - засмеялся он. - Конечно, если бы я шел к
вам не из прокуратуры, а из гостиницы, я бы не опоздал. Но
боюсь, что вы бы не согласились встретиться со мной,
оплеванным и побитым.

- Зато, я вижу, с вами охотно встречаются в прокуратуре,
- едко заметила я.

- Ничего не попишешь, - ответил он. - Надо за все
платить. Ну, что вы сердитесь, Ирина Сергеевна?

- Я не сержусь, я опаздываю...

- А какие у вас планы? - спросил он.

- У меня один-единственный план - не опоздать на
редакционное задание.

- Из-за меня? - огорчился Ларионов. - А я хотел вам
предложить...

- Ничего мне не предлагайте! - в сердцах крикнула я, и
он от неожиданности испуганно моргнул. - Я из-за вас не
поспеваю на задание. Если хотите, можете пойти со мной
вместе, у меня пропуск на два лица. Может, успеем...

- С удовольствием! - радостно согласился Ларионов,
нимало не интересуясь, какое у меня редакционное задание,
куда мы пойдем. И неожиданно я почувствовала острое
удовольствие оттого, что ему безразлично куда идти, только
бы со мной.

Мы шли к Дому моделей бодрой рысью, и Ларионов мне
рассказывал о том, что следователь прокуратуры все время
задавал ему вопрос: "В чем причина драки?"

- Я ему говорю: "Мне в лицо плюнули". "Ну, это я уже
слышал, - отвечает он. - А драка-то почему произошла?" Я
снова объясняю: "Он в меня плюнул, понимаете?" Следователь
кивает: "Это понятно. А драка-то с чего началась? Кто
первый ударил? Кулаками-то махать с чего начали?" Я ему в
пятый раз: "Он в лицо мне плюнул!" А тот разводит руками:
"И больше ничего? Не матерился? Не дрался?" Ну что ему
сказать? Нет, мол, не дрался, не матерился. Подумал
Бурмистров этот самый не спеша и спрашивает наконец:
"Значит, вы просто так ударили человека?"

- Да-а, хорошо поговорили... В обстановке полного
взаимопонимания.

Ларионов досадливо поморщился и сказал:

- Боюсь, что с этими рассказами о плевках я постепенно
становлюсь просто смешным...

Он внезапно резко остановился и взял меня за руку:

- Ирина Сергеевна, а вы еще не считаете меня смешным?

Я посмотрела на его расстроенное лицо с капельками дождя,
застрявшими в бровях:

- Нет, я не считаю вас смешным. Я думаю, что вы немного