в сторону все, что валялось на спальниках, расстелила клеенку.
сухарями.
был велик.
мусорного ведра столовался бы лучше.
пять кусочков серого, несъедобного на вид сахара - по пять на брата.
пробежал по настилу, наклонился, уронил на "стол" кастрюлю, замотал в
воздухе руками:
обиделся Сергей и сунул руку в воду.
алюминиевых мисок. Сергей, словно фокусник, открыл крышку, выпустил
потрясающе вкусный запах. Пять носов одновременно потянулись к кастрюле.
Пять ртов дружно сглотнули обильную слюну.
прислушиваясь к своим ощущениям. Разговор хорош, когда еды изобилие, в
голодуху он только отвлекает. Слова бессильны перед видом еды. Обед
затягивался. Той стадии голода, когда человек заглатывает пищу мгновенно,
почти не жуя, стремясь насытиться возможно скорее, мы еще не достигли. Едой
наслаждались, не торопя события. Я погружал ложку в суп, как золотоискатель
лоток в золотоносную породу. Я возил ею по дну миски и даже от самого
бульканья получал удовольствие. Если случайно попадались кусочки мяса, я
опускал их обратно - оставляя на заедку, чтобы последние глотки были самыми
вкусными. Тогда от обеда останутся только приятные воспоминания. Потом,
ощущая тяжесть наполненной ложки, я нес ее ко рту, зорко наблюдая, чтобы
какая-нибудь капля ненароком не шлепнулась вниз. Я приоткрывал рот,
зажмуривал глаза и протискивал в глубь себя эти столь необходимые и вкусные
пятнадцать-двадцать калорий. Я просто видел, как желудочный сок
набрасывается на молекулы супа, разрывает их, растаскивает в разные
стороны, жадно перерабатывая в энергию. Справляется со своей работой
желудок мгновенно.
Наташа, тщательно вылизывая миску.
сотни килограммов недоеденных супов, недожеванных котлет, зачерствевших
кусков хлеба, вылитых и выброшенных в отходы. Интересно, если бы сейчас
меня поставили к баку с этими самыми отходами? Наверное, я наплевал бы на
все условности, запустил бы туда руки по самые локти...
окончательно не отмерло. Помедлив, я выпил последнюю ложку супа. Услышал,
как он, проскользнув по пищеводу, шлепнулся в желудок. Я облизал ложку,
облизал миску, с завистью глядя на Салифанова, который ту же самую
процедуру проделывал с кастрюлей. Стали дожидаться чая. Сергей не спешил.
Чай для него не жидкость, принимаемая внутрь, - ритуал!
крышки пар, потом обмакнул внутрь ложку, слизал с нее сбегающие капли,
поморщился.
двухсотграммовая баночка из-под сметаны. Свою кружку я утопил еще в первый
день плавания. Теперь приходилось обходиться подручными средствами. Чай был
крепок, нет, сказать крепок - это значит не сказать ничего. Чай был
невозможно крепок! Сергей отхлебнул маленький глоток и блаженно закатил
глаза, замычал от удовольствия. Я сделал то же и болезненно скривился,
будто йода в рот набрал.
чайные наслаждения.
ущемлялась - можешь пить, можешь не пить. Морщась, я откусил кусочек
сахара. Во рту стало солоно. Морская вода напрочь съела привычный вкус
рафинада. Соленый сахар запил салифановским пойлом. От образовавшейся
вкусовой гаммы чуть не заплакал. Хинная горечь облепила нђбо, колкие
соленые иголочки заскакали по языку, как микроскопический табун
взбесившихся лошадей. Некоторое время сидел с полным ртом. Глотать чай не
решался, выплюнуть тем более.
зерно. Со вторым глотком пообвыкся. Остальной чай выпил уже почти без
неприятных ощущений. Салифанов, покончив со своей пайкой, принялся выжимать
заварку. Из всех кружек и кастрюли собрал ее в марлю, связал углы.
Полученный мешочек стал обжимать со всех сторон ложкой, выцеживая
драгоценные капли. Набралось граммов сто - каждому по глотку.
спальники - переваривать. Мне стало тоскливо. Интересно, кому после такой
кормежки может быть радостно? До следующего обеда было двадцать четыре
часа, а есть уже хотелось, вернее, еще хотелось.
миллиграммы пищи. Заметно загрустили и девчата. Только Серега блаженно
улыбался, растянувшись во весь рост.
феноменальные пищепоглотительные способности, ошибались?"
Салифанова и неожиданно понял - он хочет есть, поболее нас хочет! Только
скрывает это, маскируя наигранным довольством. Это он Васеньева по-крупному
злит. Комедиант! А глазки-то как у медведя-шатуна, разбуженного в середине
зимы. Ну ничего, дома отъедимся. Нам бы только добраться. До него - до
дома.
обмахивался газетой, удивленно поглядывая на градусник, - это еще не было
жарко.
чувствовал, как по коленкам липко ползет пот, - это тоже не было жарко.
вылезали из орбит глаза - это тоже было еще не жарко
вязкой вазелиновой смесью. Сквозь трубочку сложенных губ я втягиваю его в
глубь легких, выжимаю из него кислород и выталкиваю обратно горячей струђй.
Позвольте мне сесть голым в сугроб! Или хоть набейте мне за шиворот снега!
Пусть мне будет хорошо! Пусть мне даже будет плохо, но от холода, а не от
этого проклятого солнца! Ведь я так мало прошу: не дать мне, наоборот,
забрать излишки, ведь где-то наверняка не хватает этого тепла. Зачем оно
мне одному? Я готов поделиться!
Плот вдет на "автопилоте" - с закрепленным веревочными растяжками рулем.
Если он сдвигается на несколько градусов в сторону, солнечные лучи жадно
нащупывают наши тела, радуясь, что еще из кого-то можно выпарить влагу.
Тогда мы сжимаемся. Втягиваем освещенные участки тела внутрь укрытия, как
улитки голову в раковину. Больше мы ничего сделать не можем. Жара - не
холод. От мороза можно защититься, надев свитер, два или пять, разведя
костер, до обалдения надуться горячим чаем, разогреться в движении или
качать заледеневшими руками и ногами. В крайнем случае можно прижаться друг
к другу, сложив вместе тепло своих тел.
ее-то у нас как раз и нет! Вернее, воды много - несколько миллионов литров,
но воды морской, от которой толку, как от воспоминаний о жбане холодного
кваса в домашнем погребе.
вниз, свесил до самой воды и дышал, тяжело раздувая бока. Но даже эта
маленькая радость мне недоступна! Мой язычок, как прогорклый сухарь,
застрял в основании глотки, уткнувшись в пересохшее нђбо. Если я шевелю им,
создается впечатление, что затупившийся рашпиль скребет по точильному
камню. Слюны нет! Ее просто не из чего вырабатывать!
стонет Монахова. Кроме жары, ее снова одолевает морская болезнь. - О-ох-о!
на берег. Я, грешным делом, думал, адаптировались мы. Ведь сколько дней
плыли - и ничего. А тут разом прихватило. Недаром, видно, черти грешников в
аду жарят да варят, но нигде в холодильник не суют. Знают чертушки свое
дело!
Веревки обледенели, не гнутся, пальчики, как сосульки, постукивают, - не к
месту вспомнил Салифанов. - Ветерок, знай себе, дует, низовку тащит. Только
палатку приподняли - она снегу полна. Ноги, как деревянные, холода уже не
чувствуют, а впереди ночь...