резких жестов. Из-за этого в те несколько минут, которые ушли на знакомство,
он походил на механическую игрушку со сломанным заводом.
свысока, но потом сделался многословно-почтительным. У него была странная
манера отступать назад, как будто обходя несуществующие стулья.
Разрешите представиться. Меня зовут Поль Робике. Я атташе французского
посольства в Лондоне, но в настоящий момент... - Он взмахнул было рукой, но
тут же спохватился. - Мне сообщили.., и я получил разрешение приехать. Я
старинный друг мадемуазель Одетты, мы выросли вместе... Боюсь, что все эти
хлопоты окажутся не по силам мадам Дюшен. Похороны.., вы понимаете? Прошу
вас сюда.
задернуты, но я почувствовал сильный цветочный запах, и по спине у меня
побежали мурашки. Этот детский страх перед смертью труднее преодолеть, когда
видишь человека неподвижно лежащим в новеньком сверкающем гробу, чем если бы
этот самый человек на твоих глазах упал, обливаясь кровью. Ведь такая смерть
всего лишь ужасающее или вызывающее сострадание зрелище, в то время как
ритуал прощания с покойником - упорядоченная, внушающая суеверный страх
формальность, которая возглашает: "Вы никогда более не увидите этого
человека". Я не был знаком с Одеттой Дюшен, но я мог живо представить себе
ее лежащей в гробу, потому что хорошо помнил улыбку на той нерезкой
фотографии и ясные задорные глаза. Каждая пылинка в старой прихожей,
казалось, пропиталась этим тошнотворным цветочным запахом. У меня
перехватило горло.
я был здесь вчера вечером, чтобы сообщить мадам Дюшен о.., трагедии.
Помнится, я встретил здесь только капитана Шомона. Кстати, он здесь?
но потом ему пришлось уйти. Садитесь, пожалуйста.
было огня. Но эта комната явно видела немало доброты и спокойствия; в свое
время здесь жили красивой жизнью.
слышавшие множество дружеских бесед. Здесь на протяжении долгих лет каждая
чашка кофе сопровождалась острым словцом, и смерть не смогла вытравить этих
воспоминаний из памяти комнаты. Над камином висел большой портрет Одетты -
совсем еще девочка, она смотрела куда-то вдаль, положив подбородок на руки.
Огромные доверчивые глаза, нетерпеливое томление рта наполняли светом
одинокую комнату, и, когда я снова вдохнул тяжелую сладость цветов, к горлу
подступил комок.
здорова?
горло, произнес Робике, изо всех сил пытаясь сохранить свое дипломатическое
спокойствие. - Такой шок. Это было ужасно! Господин детектив, вы.., вам
известно, кто это сделал? Я знал ее всю жизнь. Только подумать, что
кто-то...
человеком, великодушно взявшим на себя все заботы, но, несмотря на всю свою
недавно приобретенную английскую сдержанность, не мог унять дрожи в голосе.
Бенколин прервал его:
Дюшен просит ее приехать. Это не правда, мадам Дюшен вовсе не изъявляла
такого желания. - Он поджал губы. - Думаю, я сделал все, что необходимо.
Джина могла бы помочь, если бы взяла себя в руки. Но она почти в таком же
состоянии, как мадам Дюшен.
близкой подружкой Одетты, и... - Он замолчал, и его серые глаза расширились.
- Кстати, совсем забыл. Я же должен позвонить Клодин Мартель, она наверняка
захочет быть здесь. Ах ты, как это я мог забыть!
Шомоном? Вы еще не знаете?..
секретаря перед кабинетом посла. - Она, наверное, захочет вас послушать...
Сюда, прошу вас.
окно на полутемной лестничной площадке были видны багровые купы кленов во
дворе. Немного не доходя до второго этажа, Робике вдруг остановился. Сверху
доносились негромкие голоса, затем послышались несколько фортепианных
аккордов и такой звук, будто руки пианиста бессильно упали с клавиш. Один из
голосов перешел в пронзительный истерический крик...
После прихода Джины стало только хуже. Видите ли, господин следователь,
мадам Дюшен с утра ни разу не присела; она ходит по комнате и терзает себя,
глядя на вещи Одетты, пытаясь играть на ее рояле... Может быть, вам удастся
ее успокоить?
сразу все стихло, и дрожащий голос произнес:
в комнату заглядывала пожелтевшая листва. Хмурый свет из окон придавал
мебели цвета слоновой кости серый оттенок. Перед серым кабинетным роялем,
глядя на нас сухими проницательными глазами, сидела маленькая женщина в
черном. Ее вьющиеся черные волосы уже подернула седина, но на лице, хоть и
бледном, с кругами под глазами, не было ни морщинки, только на шее кожа
чуть-чуть обвисла. Женщина увидела незнакомые лица, и острый взгляд ее
пронзительных глаз потух.
гости. Входите, пожалуйста, господа.
было видно, что ей глубоко безразличны все окружавшие ее вещи. Поднявшись
нам навстречу, она приняла позу хозяйки. Но моим вниманием завладела не
мадам Дюшен. Рядом с ней, забыв опустить поднятую руку, стояла Джина Прево.
Я бы узнал ее когда и где угодно, хотя ростом она оказалась выше, чем я
предполагал. Веки у нее покраснели и распухли, на лице не было ни грамма
косметики. Полные розовые губы, золотистые волосы, твердый подбородок...
Испуганно приоткрыв рот, она отбросила волосы со лба назад. У нее был такой
вид, будто она вот-вот упадет в обморок.
коллега, господин Марль. Я пришел заверить вас, что мы найдем человека..,
который это сделал.
услышал тихий звук - это Джина Прево, которая держала нажатой одну из клавиш
рояля, отпустила ее. Освещаемая серым светом из окошек, она пружинистым,
почти мужским шагом отошла от инструмента, потом остановилась в
нерешительности.
друг. Она сегодня со мной.
пожелаете узнать. Поль, пожалуйста, включите свет.
чувствую...
прозвучит в голосе певицы, должно быть, сильней забьется сердце. Мадам
Дюшен, которая мгновение назад казалась значительно более удрученной и
подавленной, чем Джина, взглянула на нее с усталой улыбкой:
- На лбу у нее появились морщинки, глаза устремились в пустоту. - На меня
это находит приступами, как физическая боль. Некоторое время я спокойна,
зато потом... Но я стараюсь держать себя в руках. Видите ли, мне так плохо
оттого, что это я во всем виновата.
поближе. Робике неловко переминался с ноги на ногу в углу.
детектив. - В таких случаях всегда испытываешь чувство вины, даже если ты
всего лишь недостаточно часто улыбался. Не стоит так убиваться по этому
поводу.
наморщила лоб. Затем она открыла рот - явно с намерением решительно
возразить; было видно, что в душе ее кипит борьба и она хотела бы, чтобы мы
поняли все по ее глазам.
правильно воспитывала Одетту. Я думала, что она должна всю жизнь оставаться
ребенком, и все делала для этого. - Она посмотрела на свои руки и, помолчав,
добавила: