Чтение 15–й страницы книги ~Из жизни фруктов~

-- Но ведь мне за получение взятки полагается тюрьма. А вы мне эту
взятку на книжку перевели. Перевели ведь?

-- Перевел... -- шепчет Малахов.

-- Зачем? Я вас просил? Намекал? Был хоть какой-то разговор -- мол, мне
от вас что-то надо?

-- Не было.

-- Как же вам в голову пришла такая мысль?

-- Это нет... -- со стоном говорит Малахов, -- не могу сказать!

-- А номер сберкассы и счета вам тоже Котя продиктовал?

-- Это юрист.

-- Как он узнал номер счета? -- вмешивается Саковин.

-- Не знаю.

-- Примерно тогда я брал зарплату. Кто-то мог просто стоять за плечом,
-- предполагает Знаменский.

-- Все деньги ваши? -- спрашивает Саковин.

-- Половина.

Малахову стыдно, мучительно. Пал Палычу уже откровенно жаль его, а что
поделаешь? Надо спрашивать.

-- Тот, кто... вас надоумил, он объяснил, за что платить?

-- Да вот те вагоны. Три вагона-то. Пропавшие. Говорит, неприятности
будут. Полагается, говорит. Все берут. -- Малахов вскидывает на Пал Палыча
ясные глаза и спрашивает по-детски: -- Нет? -- И, прочтя на лице Знаменского
ответ, отчаивается. -- Ошибся. Не хотел плохого... Говорит, давай скинемся.
Человек на одну зарплату живет. Жалко стало. Я и принес.

Воцаряется молчание. Томин давится подступающим смехом.

-- Нам понятно, с кем вы скидывались, -- говорит Саковин, -- но, может,
все-таки назовете имя?

-- Что хотите! Не могу!

-- Ну, хорошо, оставим... Вы знакомы с Шишкиным? -- помолчав,
продолжает Саковин.

-- С рынка. Не люблю его.

-- А откуда вы его знаете?

-- Ходит к нам.

-- Не слышали: был случай -- он пять суток отсидел? -- вставляет
Томин.

-- Слышал. Ох, злился! Ох, разорялся! -- с переменой темы Малахов
оживает. -- Погоны, говорит, сниму! С опера того. Который посадил. Голым,
говорит, в Африку пущу!

-- Мерси, -- фыркает Томин.

Малахов не замечает:

-- Он такой. Если заведется. Азартный. Все просадит, чтобы по его!

-- А почему вы его не любите? -- интересуется Саковин.

-- Ну... между нами. Боюсь за Котю. Плохо влияет.

-- Ой, Малахов! -- не выдерживает Знаменский. -- Восьмое чудо света!

-- Зачем? -- Малахов готов, пожалуй, обидеться.

-- Да я не в насмешку, Иван Степаныч.

Саковин забирает "бразды правления":

-- Есть одна неясность. Ну рассердился, Шишкин, как вы выражаетесь, на
опера. Решил отомстить, так?

-- Так.

-- Ну а Знаменского-то почему вместе припутали?

-- Не понял?

Саковин в раздумье чешет подбородок и заходит с другой стороны:

-- Не было слухов, что вместе с "опером" еще кого-то... в Африку?

-- Это похоже. Опера сначала по бабьей линии хотели. Застукать -- и
жене. Или на выпивке. Чтобы начальству. Потом юрист говорит: лучше сделаем.
Обоих в один мешок.

-- Про кого? -- "обоих"?

-- Не знаю. Больше не знаю.

Саковин вздыхает, обводит всех глазами.

-- Ну что, товарищи?

Томин поднимается.

-- Я бы считал, пора кончать.

-- Ох, Иван Степаныч, -- встает и Знаменский. -- Прибавили вы нам седых
волос...

-- Пал Палыч! -- душевно говорит Малахов. -- Я ведь предупреждал.
Сразу же. Помните, говорил? Поостерегитесь, мол. Мафия. Империя. Не
остереглись вы... И мам-Тоне небось неприятности.

* * *

Тут Малахов прав. Неделю спустя на заседании Комитета народного
контроля оглашается весьма резкий доклад о проверке дел на базе.

После короткой паузы зампред говорит:

-- Хотим получить ваши объяснения, товарищ Чугунникова.

Чугунникова в большом напряжении. Услышанное превзошло ее опасения. Но
она решает придерживаться все-таки заранее заготовленного обтекаемого
варианта своей речи:

-- Спасибо, товарищам, принявшим участие в проверке, -- говорит она,
умудряясь выдерживать естественный тон. -- Спасибо за их советы и
замечания. Они будут доведены до сведения коллектива. Здесь было высказано
много очень острых замечаний. Мы, хозяйственники, учимся понимать критику
как руководство к действию. Мы соберемся у себя, обсудим. Со своей стороны
я просила бы уважаемых членов Комитета рассматривать вопрос шире, чем о
неполадках на одной базе. Надо смотреть по-государственному. Научная
технология хранения овощей изобретена до первой мировой войны, а мы все
перебираем картошку руками. Да еще узнаем из газет, что треть овощей
остается в поле и уходит под снег...

-- Товарищ Чугунникова, -- прерывает зампред, -- члены Комитета ждут от
вас не общих рассуждений о чужих недостатках, а объяснения безобразных
фактов и злоупотреблений, имевших место на вашей базе. У кого вопросы?

Вопросы есть. Первый у пожилого рабочего:

-- Перед приходом народных контролеров несколько тонн овощей вывезли на
корм скоту под видом отходов. Чтобы не оказалось излишков. А что не успели,
сбросили в канализационные колодцы. Вы знали об этом?

-- Нет, -- решительно отрицает Чугунникова.

-- А я сам лично разговаривал с грузчиком, который прибегал к вам
сказать, что же это делается -- прямо вредительство. А вы его, извините, я
мужчина, и то не могу повторить, куда вы его... направили.

Звучат и другие голоса, обличающие завбазой. Атмосфера сгущается, хотя
у Чугунниковой находятся солидные защитники среди присутствующих (как и
следовало ожидать).

Она бьется до последнего:

-- Разрешите ответить на конкретные пункты обвинений с цифрами в руках.
Полагаю, это все же прояснит меру моей личной ответственности!

Она раскрывает папку, которой до того не пользовалась. Поверх бумаг
лежит записка -- крупные, неровные буквы: "Мама, чтобы я осталась с тобой,
будь честной!"

Чугунникова закрывает глаза и стоит молча.

-- Мы ждем, -- напоминает озадаченный зампред.

Знаменский смотрит сбоку пристально, пытается понять, что происходит.

Чугунникова садится. Произносит приглушенно:

-- У меня все... Как решит Комитет.

Предлагают высказаться Пал Палычу. Зампред говорит заключительные
слова.

Чугунникова от всего отгородилась. Мысленно она начинает уже
примеряться к будущему, где ей предстоит пережить следствие, вероятно,
суд... и как-то не потерять дочь.