когда наконец подхожу к тому, что меня действительно глубоко волнует? Но
она тоже, я понял это по ее взгляду, ждала от меня объяснений. Мы оба
молчали. Наконец она решилась:
охватывает отчаяние, и даже не отчаяние, а чувство полной безнадежности,
настигающее в тот момент, когда внезапно понимаешь, что никакие усилия,
никакие душевные качества и благие порывы не помогут побороть
непреодолимое препятствие.
потому что она сжала мою руку, словно утешая, и сказала:
моей подругой...
падали прямо на белый шерстяной коврик. Потом перевел взгляд на паркет, на
прямоугольный стол и на старый манекен, принадлежавший некой Дениз.
Неужели все-таки бывает, что так и не узнаешь места, где жил когда-то?
Джагорьев и бывший садовник матери Фредди. Впервые за время моих поисков
мне не вручали коробку. Эта мысль рассмешила меня.
усатого китайца в котелке. "Чарли Чан". Другая обложка была желтая, в
нижнем углу я заметил маску, пронзенную гусиным пером. "Анонимные письма".
- Она протянула мне записную книжку в крокодиловой коже.
назначенной встречи. В календарике помечены дни и месяцы, но не год.
Наконец между страницами я обнаружил сложенную бумажку и развернул ее:
Аустерлицкой набережной, в доме 19 родилась Дениз-Иветт Кудрез, женского
пола, родители Поль Кудрез и Генриэтта Богарт, проживают по вышеуказанному
адресу, профессии не имеют.
Стерном. С подлинным верно.
конверт с фотографиями, и непонятно почему меня пронзила внезапная мысль:
как только смогу, надо будет обязательно зашить все эти сокровища в
подкладку пиджака.
расслышал, как оно звучит. Мне захотелось тут же записать его, но я не
знал точно, как оно пишется.
француженки это, должно быть, трудно... Кстати, как вы его пишете? Почти
все ошибаются...
она.
поймать.
минуты, когда мне кажется, что я еще не вполне к нему привык...
напишу оттуда.
мы сможем держать связь.
низком столике у дивана.
гостевой... Ну, знаете, в той... что во двор выходит...
темно-вишневые занавески. Обои с бледно-голубым рисунком.
так и оставались незаделанными. У стены напротив окна - камин белого
мрамора, над ним зеркало в позолоченной раме, украшенной по углам
раковинами. Я растянулся поперек кушетки и уставился сначала в потолок,
потом на бледно-голубой рисунок обоев. Я почти уткнулся лбом в стену,
чтобы получше разглядеть мельчайшие детали. Пасторальные сценки. Девушки
во взбитых париках качаются на качелях. Пастухи в штанах с буфами играют
на мандолинах. Высокие деревья в лунном свете. Все это не вызывало у меня
никаких воспоминаний, а ведь в этих рисунках я должен был знать каждый
завиток, раз я спал здесь. На потолке, на стенах, у двери я искал
какого-нибудь знака, следа, сам не знаю чего. Но моему взгляду не за что
было зацепиться.
по-прежнему стоял на посту полицейский. Высунув голову, я увидел слева
площадь, тоже пустынную. Там стояло еще несколько полицейских. Казалось,
окна всех домов вокруг впитывают в себя медленно опускающуюся ночь. Эти
окна так и оставались темными, и было очевидно, что никто там не живет.
тревоги, страха - чувство, прежде уже знакомое мне. Фасады домов и
пустынная улица, силуэты стоящих на посту полицейских в сумерках
взволновали меня, как волнуют вдруг возникшие из прошлого мелодия и
аромат. И во мне появилась уверенность, что когда-то я часто вот так же
неподвижно стоял в это же время у этого окна, всматриваясь в темноту,
стоял не шелохнувшись, даже не осмеливаясь зажечь лампу.
просто лежала на бархатном диванчике. Она спала. Я тихонько подошел и
присел у нее в ногах. Поднос с чайником и двумя чашками стоял прямо на
белом шерстяном коврике. Я кашлянул. Она не просыпалась. Тогда я налил чай
в обе чашки. Чай был холодный.
и я с трудом различал стол, манекен и швейную машинку - предметы, которые
оставила здесь Дениз. Как проводили мы вечера в этой комнате? Как мне это
узнать?
Мережковский Дмитрий
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Ковальчук Вера
Березин Федор
Прозоров Александр