очень мало лет. Давай полетим туда, все-таки надо тебе
увидеть страну, откуда твой отец родом.
неинтересно, какой смысл?
не унижал тебя, Женя. Выполняю все твои пожелания, какое
там, я угадываю твоя желания, во всяком случае, мне так
кажется... Я очень тебя прошу, сын...
условие, чтобы эта поездка состоялась в те месяцы, когда нет
ни купального сезона на Средиземноморье, ни лыжного сезона в
Альпах.
сырым, пронизывающим; Ростопчин попросил шофера, который вез
их из Шереметьева (он купил люксовый тур, с автомобилем и
двухкомнатным номером в "Национале"), ехать помедленнее; то
и дело повторял "невероятно", когда проезжали Ленинградский
проспект и улицу Горького; нет, это не потемкинская деревня,
это явь; он-то помнил, что здесь была узкая улочка,
старенькие дома; каждая деталь врезалась в память; говорят
"ты был совсем еще маленький, ты не помнишь", какая чушь,
что может быть точнее детского восприятия, что может быть
рельефнее, истинней?!
Женя увидел очередь, спросил отца, что это; тот объяснил;
сын фыркнул: "Веселая родина у моего отца, такая веселая,
что даже поужинать нельзя толком, надо ждать под дождем,
какое варварство"; Ростопчин, однако, надеялся на завтрашний
день, он мечтал отвести сына в Третьяковку, потом в
библиотеку Ленина, заказал билеты на "Годунова"; они
вернулись в отель около двенадцати, Женя попросил ужин, ему
ответили, что ресторан уже закрыт; "Что же мне, принимать
снотворное? Я не могу заснуть на голодный желудок"; пойдите
в валютный бар, ответили ему, там сделают сандвич.
сыну понравился Верещагин; потрясла картина, на которой была
пирамида черепов - "Этот художник умел работать, ничего не
скажешь"; впрочем, "Купание Красного Коня" он назвал
пропагандистской живописью, то же заметил и в портретах
Петрова-Водкина; в Ленинской библиотеке попытался было
говорить по-русски, но смутился, путается в падежах,
насупился, замолк; ему предложили перейти на английский; он
спросил, какие книги Гитлера, Черчилля и Троцкого можно
получить к изучению; ему ответили, что "Майн кампф" Гитлера
как расистская литература запрещена в Советском Союзе;
работы Черчилля он может запросить в зале для научных
работников; речи Троцкого изданы в стенограммах съездов
партии, имеются и здесь, на выдаче, "Годунов" ему показался
затянутым, хотя постановочно - тут он согласился с отцом -
все было прекрасно.
живую речь: в ГУМе потешался над товарами и очередями; был
в полном восторге от театра оперетты - это и сломало
окончательно Евгения Ивановича; все, понял он, мальчик
потерян, никакой он не русский, бесполезно пытаться изменить
его, он живет узкими пеналами западных представлений о том,
что хорошо а что плохо; количество ресторанов и дансингов
для него важнее уровня культуры; нет, я не оправдываю,
конечно же, русский сервис, он еще плох, спору нет. Но ведь
нельзя же за деревьями не видеть леса! "Дерево - это и есть
лес", - ответил Женя, не поняв отца. Ростопчин пошел в бар
в выпил водки; он в тот вечер пил много, опьянеть не мог,
молил бога, чтобы тот дослал ему слезы выплакаться, но глаза
были сухими; позвал Женю на прогулку, остановился напротив
"Метрополя", показал на мозаику: "Это великий Врубель".
Женя пожал плечами. "Если тебе хочется называть великим
того, кто делает нечто странное, называй, но я не обязан с
тобою соглашаться, надеюсь, ты не обидишься на меня за это,
или тебе угодна неискренность? Пожалуйста, я могу сказать,
что это гениально...
позвонил из ее парижского дома, попросил выделить часть
денег; "Начинаю свое дело, стыдно висеть у тебя на шее,
вырос уже, спасибо за все, отец".
австрийская горнолыжница, чудо что за женщина; вечером,
возле камина, словно кошка; незаменима в путешествиях,
заботливый дружочек; как-то она сказала: "Мне тебя мало, ты
совсем не любишь свою девочку". Предложила пригласить в дом
кого-нибудь из его молодых друзей, в конце концов, любовь
втроем вполне современна; он купил ей квартиру в Вадуце и
устроил на работу; вскоре она сошлась с одним из тамошних
банкиров, тот бывал у нее раз в неделю, остальные вечера она
проводила в Австрии, километров двадцать до границы, в
Фельдкирхе, уютном городке в Альпах, масса испанцев,
югославов, мулатов, никаких условностей, никто не спрашивает
паспорт в отелях, живи как хочешь, надо жить, пока можно,
так мало отпущено женщине, так несправедливо мало, все надо
успеть, чтобы не было страшно, когда придет пора, останется
память, а еще усталость, да здравствует усталость, панацея
от мечты, надежды, боли, отчаяния, ощущения утраченности
самой себя...
проговорили, перебивая друг друга; потом Ростопчин приехал в
Москву и привез одно из самых первых русских изданий Библии;
купил за две тысячи долларов по случаю на аукционе.
- спросил он Степанова.
так ведь у вас говорят?
так-то бы вам не надо, вы ж не чужой и боль и счастье
принимайте всерьез.
патриархия устроила в его честь прием, благодарили сердечно;
"Ну, хорошо, - сказал он Степанову на прощание, - а если я
решу собрать коллекцию картин и устроить экспозицию - дар
Третьяковке, - вы думаете, такое возможно?"
были особые, мамочка знала живописца, дружила с его женою,
Надеждой Забела.
был накрыт уже; он сел в красный угол, под образа, выпил
"вансовки"; Петечка позволил себе пригубить самогона, гнал
из проросшей пшеницы с медом, старый рецепт российскии.
подарок вам, - и Петечка достал из старенького шкафа
расшитый рушничок.
почувствовав, как в груди разлилось тепло, - ну, спасибо
тебе, ну угодил, умница...
ближнего, допил, свою самогонку, заел соленым сыром и начал
ставить вопросы, так у них заведено было, словно неписаный
ритуал - после первого стакана беседовать с полчаса;
как-никак, расставание на год, кто знает, доживем ли, наши
годы к преклону идут, да и мир безумен, нажмут на кнопку, и
полетим в тартарары, там не очень-то побеседуешь, отвечать
за греха земные придется, а безгрешных нет, все ныне сатаной
отмечены, оттого как власть золотого тельца окрутила
людишек.
так между собою разлаялись? Отчего у них столько религий
взамен одной стало?
собою:
таким ужасающим, стольких великих мыслителей задушило
папство, что терпеть и далее это люди не могли - внутри
самого же католичества. Всякий бунт зреет внутри
существующего, а не вовне. Если вовне, не так страшно, тут
армия решит дело, а коли в каждом живет мысль о
несправедливости, тут армией дело не исправишь, тут грядет
развал. Первыми от Ватикана, который был столицей святой