Чтение 15–й страницы книги ~Ненаписанные романы~

над образами Блюхера, Постышева и Уборевича.

Ответ на этот вопрос я получил через два года, навели историки и
военные, подсказав, что в конце двадцатых годов Рихард Зорге жил в Москве,
работал в Исполкоме Коминтерна, являясь помощником председателя Исполкома
и шефа журнала "Коммунистический Интернационал".

А секретарем Исполкома продолжал еще работать Николай Иванович Бухарин.

Именно тогда, накануне решающей атаки Сталина против Бухарина, тот до
конца точно сформулировал одну из своих концепций: судьбу мировой
пролетарской революции решит - вместе с Советским Союзом - "большая
деревня", то есть национально-освободительное движение Азии, особенно
Китая; ситуация на Востоке рано или поздно понудит "большой город" - то
есть Западную Европу и Америку - по-иному взглянуть на мир.

Именно поэтому Бухарин так нуждался в избыточно-точной, по-настоящему
интеллигентной информации о положении в Китае. Видимо, он довольно долго
колебался, размышляя, на каком фронте Зорге мог принести наибольшую пользу
(до того времени, понятно, пока Зорге не был приглашен Берзиным).

В свое время с подачи Зиновьева генеральный секретарь, являвшийся
членом руководящей "тройки" (Каменев, Зиновьев и Сталин), выдвинул лозунг,
обвинявший социал-демократию в сползании к фашизму. Бухарин занимал иную
позицию; он настаивал на том, что невозможно и неразумно валить
социал-демократов в одну кучу с нацизмом; наперекор Сталину и Зиновьеву
отстаивал возможность совместных выступлений с социал-демократическими
рабочими, более того, с их низовыми организациями, в то время как
обращение к нацистским организациям, даже в тактических целях, считал
недопустимым.

(Лишь устранив Бухарина из Политбюро, Сталин посмел сказать на
Семнадцатом съезде: "В наше время со слабыми не принято считаться,
считаются только с сильными... Конечно, мы далеки от того, чтобы
восторгаться фашистским режимом в Германии, но дело здесь не в фашизме,
хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить
наилучшие отношения с этой страной".)

Несмотря на то что Бухарина всегда поддерживали Крупская и Клара
Цеткин, официальное отношение к социал-демократии оставалось неизменным,
зиновьевско-сталинским: немецкие коммунисты не смели объединяться с
социал-демократами в борьбе против нацистов. А ведь объединись они, Гитлер
бы не собрал большинства на выборах в рейхстаг и дальнейшее развитие
европейской истории могло пойти совершенно по иному руслу.

Поэтому, вероятно, Зорге был направлен сначала в Китай, а после в
Японию - в Германии он бы мог содействовать объединению коммунистов с
социал-демократами, созданию единого фронта, однако это - по меркам тех
крутых лет - было изменой выдвинутому лозунгу.

...Жуков о Зорге не знал, ибо он стал начальником Генерального штаба
уже после того, как закончились процессы, и все те, кто начинал с Лениным,
оказались шпионами и диверсантами; в стране изменилось качество
государственной памяти:

лишь малая часть делегатов Семнадцатого съезда партии дожили до
Восемнадцатого, остальные были расстреляны как враги народа. Все друзья
Зорге были ошельмованы и уничтожены.

...А знал ли Сталин о Зорге?

Видимо, знал, ибо, когда в сорок первом году суд в Токио закончился
вынесением смертного приговора, советский посол запросил Москву, какие
шаги следует предпринять для спасения Зорге.

Москва на запрос никак не реагировала. Токио выжидал; Зорге казнили
лишь в сорок четвертом, когда поняли, что Кремлю он не нужен.

А в Сибирь поступил приказ: "решить вопрос с женой" Зорге. В то же
время погиб и тот мальчик, о котором некоторые говорили как о сыне Зорге.

Расстрел ребенка был тогда делом узаконенным: накануне "большого
террора", десятого апреля 1935 года, по предложению Сталина был проведен
закон, по которому уголовной ответственности - вплоть до расстрела -
подлежали все граждане Советского Союза начиная с двенадцатилетнего
возраста.

Так уж повелось, что ни один фильм - до просмотра его Сталиным - на
экраны страны не выходил.

Председатель кинокомитета Большаков всегда возил в багажнике машины не
только новую советскую картину, но и две-три зарубежные - вызвать в Кремль
могли в самое неожиданное время, чаще всего поздней ночью, вплоть до
четырех утра.

(Однако в августе тридцать девятого, после того как был подписан
договор с Гитлером и Сталин обменялся дружеским рукопожатием с
рейхсминистром Риббентропом, Большакова вызвали в десять вечера -
необычное время. Уже потом ему объяснили, что Сталин пригласил Риббентропа
посмотреть любимый свой фильм "Волга-Волга". Риббентроп, однако,
отказался: "Я должен написать отчет, господин Сталин". - "Волга-Волга" -
одна из лучших картин мирового кино, получите удовольствие". - "Благодарю,
господин Сталин, однако фюрер ждет моего доклада".

С этим, вскинув руку в нацистском приветствии, Риббентроп откланялся.
Сталин осторожно мазанул взглядом лица Молотова и Ворошилова; они
оказались невольными свидетелями того, как ему, Сталину, публично отказали
- непреклонно и холодно; последние годы такое в стране сделалось
невозможным; его слово стало законом для всех. Сталин как-то странно
хмыкнул, взял галифе - словно танцор - двумя пальцами, присел в жеманном
поклоне и, кивнув на дверь, закрывшуюся за Риббентропом, тихо произнес: "А
все равно мы тебя выеб...")

Во время просмотров Большаков обычно сидел за Сталиным, потому что
главный часто задавал вопросы, на которые надо было давать немедленный и
определенный ответ, - приблизительности Сталин не терпел. Однажды,
принимая фильм "Повесть о русской охоте" с Поповым-старшим в главной роли,
заметил: "Почему у волков глаза желтые?

Это - неправда, они у них зеленые". Большаков немедленно ответил:
"Великий зоолог Брэм, товарищ Сталин, считает, что глаза волков именно
желтые, а не зеленые... Впечатление, что они зеленые, складывается у тех,
кто видел волчьи глаза лишь в высверке костра, в сумерках". - "На какой
это странице?" Большаков назвал. Сталин кивнул удовлетворенно и поудобнее
устроился в кресле.

В конце сороковых специально ко Дню Военно-Воздушного Флота -
генералиссимус этот праздник высоко чтил - был закончен фильм "Жуковский".
Сталин в те годы решил, что в стране должно выходить не более двенадцати
картин в год; больше - баловство, может помешать работе; не следует
слишком уж баловать зрелищами наш народ; картины надо делать
биографические, рассказывать - средством самого массового искусства - о
великих деятелях русской науки и культуры, бороться, таким образом, с
низкопоклонством перед загнивающим Западом и проявлениями безродного
космополитизма.

Как на грех, именно в день праздника сталинских соколов Хозяин уехал на
Кавказ.

Связываться со Сталиным по телефону было не принято. Место, где он
отдыхал, не знал никто; он часто менял дачи, хотя более всех других на
старости лет полюбил дом на озере Рица; Крым и Сочи почти не посещал,
тянуло на родину.

А коробки с "Жуковским" лежали в багажнике большаковской машины, и он
метался из одного начальственного кабинета в другой, спрашивая совета, как
поступить: ждать возвращения товарища Сталина в Москву или же выпустить
картину к празднику?

Молотов (говорили, что Большаков начал восхождение, работая у него
шофером) от совета воздержался; Берия посмеялся: "Принимай инициативное
решение, ты - министр, тебе и карты в руки!"

Полагая, что столь категорические слова ближайшего соратника вождя не
могли быть произнесены случайно (чувственному искусству угадывания и
математическому просчету вероятии учились быстро), Большаков подписал
приказ о выпуске фильма на экраны. Улицы всех городов Союза заклеили
афишами, о новой работе советских кинематографистов сообщило радио, причем
неоднократно, да и пресса откликнулась рецензиями, понятно, восторженными,
ибо никто и представить себе не мог, что фильм вышел без санкции вождя.

А наутро после премьеры с Кавказа поступила вэче-грамма от Сталина с
просьбой срочно поставить на повестку дня один лишь вопрос: "О положении
дел в советском кинематографе".

Большаков понял; вот и пробил его последний час.

Вечером того дня, когда вернулся Сталин (его поезд был копией поезда
Троцкого), председатель кинокомитета был вызван в Кремль и занял место за
маленьким столиком неподалеку от большой дубовой двери; перед ним лежала
стопка желтоватой плотной бумаги, стояла бутылка боржоми, стакан и три
разноцветных карандаша.

Молотов, Каганович, Берия, Маленков и Хрущев заняли свои места за
длинным дубовым столом; Сталин, как обычно, медленно расхаживал по
кабинету, зажав в руке трубку.

Объявив заседание открытым, Маленков вопрошающе глянул на Сталина.

Тот, продолжая расхаживать по кабинету, молчал, словно бы собираясь с
мыслями; остановился, наконец, под портретом Маркса, примял желтоватым
пальцем табак в трубке и тихо, чуть не по слогам, спросил:

- Товарищ Большаков, нас интересует только один вопрос: каким образом
на экранах страны появился новый художественный фильм "Жуковский"?
Конкретно: кто из руководства смотрел эту работу, когда, какие высказал
замечания? Еще конкретнее:

кто дал санкцию на выпуск этой картины в свет?

Большаков медленно поднялся; лицо враз отекло, побелело.