Чтение 15–й страницы книги ~Непримиримость~

Получив "папироску", "Астров" передал ее нам, была сделана копия с
письма Дзержинского "сестре", затем "папироску" вернули нашему сотруднику.

За "Астровым", когда его "везли" в Судебную палату, было поставлено
тщательное наблюдение, он сделал все, как и предписывал Дзержинский, однако
филерам - что весьма странно и мистериозно, - не удалось установить личность
человека, поднявшего "папироску".

Следствие по этому поводу ведется.

Прилагаю копию текста письма Дзержинского "сестре".

"Дорогая, когда я последний раз тебя видел, ты обещала узнать все, что
можно, о толстяке (6). Судьба нашего толстого любимца так тревожит меня!
Ведь его невинные шалости могут принести беду десяткам окружающих его
юношей. Не пугай его, не вздумай говорить с ним, взывая к здравому смыслу
шалуны (7), ступив раз на стезю забубенной жизни, вспять вернуться не могут.
Если бы ты написала мне что-то о нем, я бы, возможно, - посоветовавшись с
моими соседями по несчастью людьми высоко интеллигентными и многознающими, -
мог дать тебе какой-то совет даже из этого ужасного, сырого, уничтожающего
человека каземата. Думаю, что ты уже получила ответ от Влодека (8), он
подобен лекарю, знает исток и пересеченность всех недугов. Можешь сослаться
на меня хотя думаю, моя фамилия ему не очень-то понравится, ибо он всегда
враждовал с моими друзьями. Пошли ему фотографию дяди Герасима (9) нашего
кучера. Я бы тоже хотел получить фотографию дяди Герасима, чтобы затем
отправить ее Анджею (10).

И, пожалуйста, не страшись за меня. Несмотря на ужасные условия в
Десятом павильоне, я чувствую себя неплохо, ибо знаю, что обвинять меня не в
чем. Судить за идею! Возможно ли такое в двадцатом веке?! Хотя в нашей
империи возможно все. Но это ненадолго. Все трещит и рушится, дни террора
сочтены так или иначе. Мысль бессмертна, - в отличие от плоти.

Целую тебя, моя бесценная сестрица, целуй братьев и деток.

Береги себя, мои верный и нежный друг.

Ты всегда в моем сердце.

Твой Юзеф".

Не правда ли, милостивый государь, на первый взгляд это письмо не
представляет следственного интереса? Однако, вчитываясь в него, я подумал,
отчего Дзержинский подписывает письмо сестре, примерной католичке из вполне
консервативной семьи, относящейся к преступной деятельности брата с
осуждением своим революционным псевдонимом.

Оперативная работа, проведенная со знакомыми Альдоны Эдмундовой
Дзержинской-Булгак, подтвердила, что ей совершенно неизвестны псевдонимы
брата под которыми тот скрывался в подполье.

Мы продолжаем расследование, но я считаю целесообразным уже сейчас, не
дожидаясь более полных результатов, проинформировать Вас о произошедшем,
полагая, что "толстяк" и "Герасим" вполне могут принадлежать к числу особо
опасных преступников, как и некая "сестра Юзефа".

Вашего превосходительства покорный

слуга полковник Заварзин".

Отправив это письмо, Павел Павлович Заварзин, начальник Варшавской
охранки, не мог предположить, какую реакцию оно вызовет в Петербурге,
оказавшись на столе директора департамента полиции Максимилиана Ивановича
Трусевича.

Как всякий ветреный человек легкого характера, Трусевич думал легко и
быстро, был доверчив и тянулся к тому хорошему, что порою придумывал для
себя в собеседнике: "Чем больше в мире будет выявлено добра, тем легче
объяснить заблудшим, на что они замахиваются и чего могут лишиться".

Именно эта его черта, а также хлестаковская склонность щегольнуть
осведомленностью обо всем, что творится в "смрадном революционном подполье,
у нынешних "Бесов", в свое время поставила его карьеру на грань краха, и
виновником этого возможного краха был именно полковник Герасимов.

Дело обстояло следующим образом из-за Азефа, предложившего ЦК
социалистов- революционеров приостановить акты на время работы Думы,
идеалисты партии пошли на раскол, объявив о создании группы "максималистов"
во главе с крестьянином Саратовской губернии Медведем-Соколовым, истинным
самородком, человеком с хваткой, лишенным страха и фанатично преданным идее
террора.

Первым актом, который провели "максималисты" Медведя, была
экспроприация Московского общества взаимного кредита; взяли восемьсот тысяч,
начали ставить склады оружия, типографии, печатали прокламации, гудели
вовсю.

Герасимов нервничал, дело пахло порохом; Столыпин не считал нужным
скрывать озабоченность бесконтрольной группой бомбистов; только Трусевич был
спокоен и как-то даже затаенно счастлив; премьер недоумевал; директор
департамента полиции успокаивал его: "Дайте мне еще недельку, Петр
Аркадьевич, и я порадую вас приятнейшим известием..."

И действительно, ровно через неделю Трусевич позвонил Герасимову и
попросил его приехать в департамент по возможности срочно. Несмотря на то,
что Герасимов, хоть и не впрямую, но тем не менее Трусевичу, подчинялся,
приехал сразу же.

- Александр Васильевич, - начал Трусевич торжественно, - я просил бы
вас немедленно отзвонить в охрану и запросить ваших помощников, нет ли в
картотеках каких-либо материалов по эсеру Соломону Рыссу?

- Если бы вызывая к себе, вы позволили мне сделать это самому, а не
помощникам, я бы прибыл часом позже, но со всеми документами, - сухо ответил
Герасимов.

(Так бы и отдал ты мне эти документы, сукин сын, подумал Трусевич,
дудки, звони отсюда, спрашивай при мне, контроль - всему делу голова.)

- Да ведь ко мне только-только поступила информация из Киева, - ответил
Трусевич, - обрадовался, из головы выскочило... Ничего, попьем чайку,
поговорим о том о сем, а ваши пока поглядят. Звоните. - И Трусевич
требовательно подвинул ему телефонную трубку.

Герасимов все понял: когда кругом интриги и подсидки, рождается
обостренное чувствование происходящего.

Взяв трубку, назвал барышне с телефонной станции номер своего адъютанта
на Мойке:

- Франц Георгиевич, я сейчас на Фонтанке (фамилию Трусевича не назвал,
конспирировал постоянно; потом, впрочем, пожалел об этом). Меня интересуют
материалы, какие у нас есть по "Роману", двум "Семенам" и "Ульяне". Поняли?
Максималист. Отзвоните аппарату семнадцать двадцать два, я здесь.

- Возможно ли передавать данные по телефону? - несколько озадаченно
спросил адъютант. - Все-таки дело касается...

Герасимов поднял глаза на Трусевича:

- Мой адъютант интересуется, можно ли такого рода сведения передавать
по телефону?

- Конечно, нельзя. Пусть подвезет.

- А то, что я фамилию интересующего вас лица назвал? - усмехнулся
Герасимов - Это как? Ничего?

- Все барышни на телефонной станции постоянно проверяются нами,
Александр Васильевич. Да и вами, убежден, тоже. Нельзя же всего бояться! В
конце концов мы хозяева империи, а не бомбисты.

- Франц Георгиевич, - не скрывая улыбки, сказал Герасимов адъютанту, -
по телефону передавать нельзя. Если, паче чаяния, найдут, пусть доставят
сюда незамедлительно.

(Слова "паче чаяния" были паролем, адъютант тем и ценен, что понимает
взгляд, интонацию и построение фразы шефа, через полчаса отзвонил в кабинет
Трусевича. попросив передать Александру Васильевичу. что в "архивах охраны
интересующих его превосходительство документов не обнаружили".)

Документы, однако, были. Азеф сообщил что некий Рысс является ближайшим
помощником Медведя-Соколова и возглавляет группу прикрытия террора в
организации эсеров-максималистов, весьма опасен, участвовал в нескольких
актах, сейчас сидит в Киевской тюрьме, ждет смертной казни за ограбление
артельщика чьи деньги должны были перейти в фонд партии.

Походив по кабинету Трусевич сказал:

- Нет, так нет... А жаль. Я полагал, что у вас должно быть что то
интересное в сусеках. Коли так, какой смысл посвящать вас в подробности!
Однако хочу предупредить чтобы ни одного ареста среди максималистов ваши
люди не проводили. Отныне я их беру на себя.

Трусевич сказал так поскольку неделю назад Рысс обратился к начальнику
Киевской охранки Еремину и предложил свои услуги в освещении максималистов,
поставив непременным условием организацию его побега из тюрьмы. При этом он
присовокупил что ни с кем кроме Еремина и, если понадобится, Трусевича в
контакт входить не будет.

Трусевич приказал организовать побег во время спектакля убили тюремщика
заигрались да и суматоха была обычная для неповоротливой карательной системы
когда департамент полиции таился от охранки, та - от тюремной администрации,
- тотальное недоверие друг к другу, ржавчина, разъедавшая громоздкую,
нераскачливую машину царской администрации.

(Чтобы еще надежнее прикрыть нового провокатора, Трусевич приказал
отдать под суд трех тюремных стражников за халатность, бедолаг закатали в
каторжные работы, освободили только через два года когда один уже плохо
соображал и все время плакал, а другой заработал в рудниках чахотку.)

Еремин, получивший благодаря показаниям Рысса повышение (тот, однако,
отдал общие сведения, ни одной явки не назвал, клялся что оторван от
максималистов обещал все выяснить в столице), был назначен "заместителем
заведывающего секретным отделом департамента полиции", то есть стал хозяином
всей наиболее доверенной агентуры - привез провокатора в Петербург.

Трусевич беседовал с Рыссом на конспиративной квартире два дня проникся
к нему полным доверием положил оклад содержания сто рублей в месяц, поручил
приискать квартиру после этого сообщил Столыпину, что просит никому не
разрешать трогать максималистов: "Спугнут всю партию, а я ее в ближайшее
время прихлопну всех заберу скопом".