- и обозначить историю термином "вечное будущее", а природу как "вечное
прошлое", то позволительно, думаю, определить нашу физику как чувство,
свойственное интеллектуалу, не только пытающемуся понять смысл природы, но
и связать его с историей... Если считать, что антика подарила человечеству
лишь ту систему, в которой запечатлено учение, как себя держать, то наша
эпоха все более и более занимается вопросом: "Как действовать?" На смену
созерцанию пришла активность.
пластики, выраженная терминами, смыкающимися с языком античной трагедии.
Арабская алгебра родила концепцию арабской физики, - то есть поиск
таинственной субстанции тел.
сценой, где разыгрывалось великое действие прогресса. Но и после того, как
трагедия свершилась, мысль не была убита. Если древние считали огонь
предметом, то с тем большим правом они бы могли считать предметом мысль.
Мысль можно заточить, но ее невозможно уничтожить. Она найдет себе такие
обходные пути, которые не может представить ни светская, ни церковная
власть. Родилась алхимия, которую я позволю себе назвать способом
"научного сомнения в сущности предметов"; поиск золота - форма защиты от
властей предержащих. На самом деле алхимия как наука искала тайну сущности
предметов. Парацельс - блистательное подтверждение моего допуска: именно
он превратил практику магии в теорию научной медицины. От исследования
тайны - к анализу Ньютона и Лавуазье. От исследования внешнего вида
элементов - к осознанию их действия. Кажется очевидным, что понятия
"время" и "судьба" неразрывно связаны, вне одного нет другого, и наоборот.
Однако состоявшееся есть особого рода состояние: попробуем вставить в
физическую формулу вместо привычного нам термина "время" слово "судьба", и
мы увидим крушение формулы. Значит ли это, что столь дорогой нам мир
физических форм ограничен действием, как и мир чисел? Мир представлений?
Мир анализов? Об этом мне и хотелось бы порассуждать, предложив вашему
вниманию известную всем задачу...
я какую-то загадочную колонку цифр и обозначений.
университетскую доску", - подумал Писарев. Он теперь мог рассуждать
спокойно, потому что перестал понимать диссертанта, мог обдумать все
сказанное им и подивиться тому, как невероятно спрессовались время и
разум, сколь объемно знание, как важно быть подготовленным к нему; то, что
сказал сейчас этот патлатый, измеряется двумя тысячами лет, пророчеством
Эвклида, сожжением Джордано Брупо, заточением Галилея, эмиграцией
Эйнштейна. А этот диссертант заколотил свои гвозди в течение пяти минут. И
перешел к делу, то есть к новому.
раскачать лодку... Ну, а другие не побоятся? Тогда - они первые, а мы - в
хвосте? Так ведь нынешняя физика, как он сказал, изучает действие, вот в
чем вся штука... У того, кто вырвался вперед, фора в действии. Каким оно
может быть? Движение - это жизнь, а можно ли вообще разрешить эту
проблему? Фаусту оказалось не по плечу, хоть и произнес: "Остановись,
мгновенье, ты прекрасно!" А потом, надо же делать Фауста! Именно так! И
перемежать сцены Г"те выступлением этого патлатого физика, пусть порисует
у меня на сцене свои формулы... Или уравнения... Бедный Димка, ему еще три
года страдать со школьной физикой. Если бы в школе преподавали, как здесь,
я бы стал отличником, потому что это интересно! Истинный отличник тот,
кому интересно! Все другие - фикция, самообман, хорошая память, ловкость
или крепкая задница! Во, теперь ясно!
счастье и горе - с л о в о, произносимое со сцены. Пусть он объяснит такие
слова как предопределение или случай! Не напиши я письма, не прими меня
Назаров - не было бы нового театра, а сколько людей пройдут через него,
сколько родится нового качества знания, сколько гениев задумают с в о е в
пашем зале, и это с в о е станет всеобщим, той точкой опоры, которая не
даст перевернуть мир... Физика не сможет просчитать то, что мы чувствуем,
погружаясь в таинственный смысл слов!
неизмеримую гамму чувств и мыслей, которая рождается сразу же, как только
оно произнесено?!
будет называться "Случай". А что?! По-моему, гениально! Ну и скромность у
тебя, Писарев, не занимать! И начинаться он будет с вопроса: открыл бы
Ньютон закон земного тяготения, не наблюдай он яблоню? Ощущал ли он тихое,
спокойное счастье, слушая осенней ночью, как эти спелые яблоки глухо
падали на землю, или этот прекрасный, связующий с понятием вечности звук
проходил мимо, не разрывая сердце ощущением безвозвратности мига?
с патлатым, фамилия его была Берзинь, приехал из Риги.
сегодня отправлю вам копию...
моих товарищей, они к вам подъедут. Передайте, пожалуйста, мою самую
горячую благодарность Кириллу Владимировичу за его столь доброе к нам
отношение.
театре, не понял сразу той особой тишины, которая была на сцене, куда он
ворвался, как ветер.
Ему стало стыдно самого себя, он поднял глаза на товарищей; увидал слезы в
глазах Ирочки; понял, сколь стар Лаптев и, видимо, тяжело болен; с
удивлением отметил, что тетя Аня, внештатная уборщица, красит волосы.
бывало на боксе, после тяжелого боя, особенно если его отправляли в
нокаут. ("Кстати, - как-то отрешенно подумал он, - это слово тоже было
отменено одно время".)
"хлопочет". Так это ж Васька Грущин, кто ж еще, сказал он себе.
друзей - сыграть сцену. Надо собраться, заставить себя почувствовать
продольные мышцы спины, они должны стать его вторым хребтом, ничего, что
они какие-то вялые и вообще все внутри похолодевшее и вялое...
бог ошибиться в интонации, они ведь талантливые, они сразу же заметят
фальшь, а если его станут жалеть, то погибло дело. В конечном счете не
один он затеял все это, с ним единомышленники, а состоявшееся не исчезает.
Или исчезает на какое-то время, чтобы потом возродиться снова.
об этом, - что на его домах укрепят мемориальные доски, только потому и
работал на века".
бы плакать, ей-богу, заплакал бы. За что? Не знаю, хоть побейте. Как
всегда, есть два пути, и не более того. Первый путь... - Он достал
сигареты, закурил, красиво затянулся, он знал, что в труппе любят, как он
курит, ему Кира об этом говорила, когда они сидели на банкете, после того
как ей дали Государственную премию. - Первый путь, - повторил он, - это -
обида. И отказ от работы, тем более что актеры у нас пока что сидят на
зарплате в других театрах, а самодеятельные патриоты нашего предприятия
получают оклад содержания по основному месту работы... Видите, как
формулирую? - он улыбнулся. - Значит, оклемался. Есть второй путь, и я
стою за то, чтобы мы его избрали... Несмотря на Грущиных...
приказа...
через тернии... Самсоньев - мой мастер, это настоящий художник, он -
союзник нам...
это сделать, разве нет?
слезах.
регалии, их у меня двадцать четыре, и пойду... "За что? Ну, за что же?!"
Фадеев закончил "Разгром"? Здорово закончил: "Надо было жить и продолжать
выполнение своих обязанностей". Вот так. Отлито в бронзу. Репетицию
проведем завтра, в девять часов, как обычно.
приехать на чашку чая.
закончить этот разговор нельзя, он не имеет права, они почувствуют, что он
неискренен с ними, они ж понимают, что произошло крушение его судьбы, не
зря Стендаль говорил, что ему нужны ордена и кресты лишь для того, чтобы
защитить свое искусство. - Мне очень, конечно, больно все это, люди,
-сказал он. - Я должен сегодня подумать обо всем происшедшем, и, видимо,
мне предстоит принять какое-то решение, и, мне сдается, оно будет в
известной мере крутым... И все-таки это мое решение будет исходить из
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Акунин Борис
Афанасьев Роман
Березин Федор
Перумов Ник