Чтение 15–й страницы книги ~Исповедальня~

года по разным причинам. На прошлой неделе он был в Канне, а на этой по-
сетит Ниццу и Монте-Карло. Он немного изменил фамилию и зовется теперь
Жан Ниваль.

Его фотографии, увеличенные до огромных размеров, смотрели со всех
сторон. Один из популярнейших певцов, он сам сочинял свои песни, и сло-
ва, и музыку. У Андре, в мансарде тоже было несколько пластинок Ниваля.

- Ты виделась с ним? - жестко спросил он.

- К чему этот вопрос?

- Ни к чему. Просто так. Ты виделась с ним? Она только что говорила о
Ницце, о Монте-Карло. Он представил себе певца, выходящего украдкой от
мадам Жанны, в то время как мать кончает одеваться. Он помрачнел, разоз-
лился.

- И что тебе это даст?

- Ничего. Я только спросил.

- Ладно. Я хочу, чтобы ты знал, чем была моя жизнь с твоим отцом. На
другой день после свадьбы мы уже сидели без гроша, и нам пришлось жить у
его родителей, где с утра до вечера свекровь напоминала мне, что я гам
лишняя.

Когда я забеременела, началась настоящая травля, и мы сняли на набе-
режной Турнель двухкомнатную квартирку без водопровода и газа, с окнами
на стену.

Твой отец бросил медицину, но не потому, что стремился быстрее зара-
батывать себе на жизнь - он понимал: ему не сдать экзамены. Теперь ты
видишь, что есть правда, которую надо знать?

Почему у него не хватило мужества крикнуть ей:

- Мама, мне еще нет и семнадцати! Моя жизнь только начинается. Впер-
вые у меня было свидание с девушкой. Ну почему ты не замолчишь? Почему
хочешь все испортить?

Подавленный, он предпочел бы ничего не слышать, но каждое слово вре-
залось в память, и он не сомневался навсегда.

- Я, как могла, старалась помочь ему. Доказательства? Когда в доме не
оставалось ни гроша и ни крошки съестного, я отправлялась к отцу за
деньгами, заранее зная, что он скажет:

- Сама выбирала, дочка.

Но я знала также, что в конце концов он достанет из кассы купюру и,
пожав плечами, протянет мне.

Потом мы переехали в Канн - старый дантист ушел на пенсию. Ты был еще
совсем маленький, и я сама занималась тобой, что не мешало мне быть и
служанкой, и ассистенткой, быстро надевая белый халат, когда в дверь
звонил пациент.

Но я не жаловалась. Я была счастлива, по крайней мере так мне каза-
лось. Я чему-то служила. Твой отец считал мое самопожертвование вполне
естественным, и ему в голову не приходило спросить, не устала ли я. В
моей жизни была цель, существование мое имело смысл. Кому, по-твоему,
пришла мысль открыть кабинет поэлегантнее и поискать новую клиентуру?
Тебе ответят, что мне: из честолюбия, чтобы жить на вилле, иметь служан-
ку, носить модные платья.

Неправда! Это твой отец хотел утвердиться в жизни, доказать себе, что
его карьера удалась.

Да, я получила виллу. У меня появилась Ноэми, появилось свободное
время, возможность не носить по году одно и то же платье.

Только вот у нас с отцом не стало, если так можно выразиться, контак-
та, разве что за столом.

Она все более оживлялась, говорила отрывисто.

- Не я, а он приглашал своих друзей-врачей. Он таскал меня каждое
воскресенье на яхту к Поцци, где я должна была развлекать разговорами
его мерзкую жену, пока мужчины ловили рыбу в море у островов. Это он.

- Хватит, мама, - бросил Андре, вставая.

- Думаешь, я лгу?

- Ничего я не думаю. Извини, но я не хочу больше слушать.

- Воображаешь, что я сержусь на твоего отца?

- Я вообще ничего не воображаю.

- Неужели ты не понимаешь, Андре, что должен знать?

Она подошла к нему, худенькая и трогательная в своем бикини, положила
руки ему на плечи.

- Я не хочу терять сына. Ведь ты, - умоляю, пойми, - единственное,
что осталось в моей жизни. Казалось, он сдался.

- Понимаю, ма.

- Ты действительно понимаешь меня? Понимаешь, что моя жизнь потеряла
всякий смысл, и если я цепляюсь за Наташу...

Она припала головой к его груди; он попытался высвободиться.

- Не будь строг ко мне, Андре. Сперва узнай все.

Что он мог ей ответить? Он чувствовал себя неуклюжим, инертным, и его
волнение оставалось чисто поверхностным. Оно рассеется, как только она
его отпустит.

- Не плачь, ма.

- Не бойся. Это хорошие слезы, они несут облегчение Она обхватила его
руками и прижалась к нему еще сильнее, но тут из окна гостиной до них
донесся голос Нозми. - К телефону, мадам.

Они не слышали звонков, вернее, те смешались с шумом бульвара Карно.

- Кто?

- Мадам Наташа.

Она отстранилась от него и, прежде чем уйти, вздохнула:

- Видишь!

Он не стал подниматься на чердак, а взял мопед и гонял по городу до
половины девятого. Когда он вернулся, родители, серьезные и молчаливые,
были уже за столом.

Мать надела платье, сделала прическу, накрасилась, стерев с лица все
следы переживаний в саду.

- Опаздываешь, - рассеянно заметил отец.

- Извини.

И по привычке, усаживаясь на свое место, спросил:

- Что едим?

Ночью ветер переменился, и утром сильный мистраль раскачивал ветви
деревьев и ставни домов. В комнате было мрачно, и Андре не хотелось про-
тягивать руку, чтобы зажечь лампу в изголовье. Не хотелось и вставать,
начинать воскресный день.

Накануне вечером он не занимался. Запершись в мансарде, он яростно
манипулировал электрическими автомобильчиками, снова и снова ставя "Eine
kleine Nachtmusik".

Время от времени, когда казалось, что на лестнице раздаются шаги, он
подозрительно поворачивался к дверям, готовый спрятаться в свою ракови-
ну, но никто не поднимался.

Ни отец, ни мать из дома не выходили. Он не знал, что они делают, и
ему удалось, уже довольно поздно, пробраться к себе незамеченным.

Сегодня они тоже никуда не собирались. Отец, конечно, уже спустился
вниз в пижаме и халате - раз в неделю он выходил в таком виде, иногда
прогуливаясь по саду или просто отдыхая на скамеечке.

Он бродил, не зная, как убить время, поглядывая на окна второго этажа
- не встала ли жена. Она же, выбравшись наконец из постели, не спешила с
туалетом.

По бульвару Карно бежали машины; горожане отправлялись в горы, а оби-
татели глубинки - на берег моря. Когда-то, очень давно - Андре еще не
было и восьми - они относились к первым. Они только что обзавелись маши-
ной и по воскресеньям уезжали куда глаза глядят, ради удовольствия
ехать, останавливаясь на постоялых дворах или у реки.

Отец даже купил спиннинг, и два года подряд они искали речушку, где
водилась форель, но он так ничего и не поймал.

Домой они возвращались усталые, почти всегда в плохом настроении, и
поскольку служанки у них не было, - в то время семья еще жила на
Эльзасском бульваре неизменно ужинали ветчиной, салатом, сыром и фрукта-
ми.

Об этих поездках Андре хранил не лучшие воспоминания. Впрочем, такие
же остались у него чуть ли не обо всех воскресеньях, словно в этот день
жизнь как бы выпадала из течения времени.

Он забыл спросить у Франсины, что она делает по воскресеньям, и зада-
вал себе этот вопрос, свернувшись калачиком в постели под одной просты-
ней: ему всегда было жарко.

Он плохо представлял себе семейство Буадье, зажатое в потоке машин на
шоссе или томящееся в очереди на обед в каком-нибудь более или менее
приличном ресторане.

Ходят ли они вместе в кино по утрам, как Бары зимой по воскресеньям?
Впрочем, мальчишки еще маленькие, и, возможно, они все остаются дома.

Он не представлял себе доктора Буадье в халате. Скорее всего, в выхо-
дной день тот в своем кабинете с распахнутой настежь дверью приводит в
порядок бумаги или готовит доклад.

Дочь его, как и по вечерам, наверно, включает музыку, читая книгу в
кресле гостиной, а мать хлопочет на кухне и присматривает за мальчишка-
ми.

Он сожалел, что ничего этого не знает, что не может мысленно следо-
вать за Франсиной. Казалось, там, на бульваре Виктора Гюго, все должно
быть совсем не так, как у них.

Есть ли у них друзья, подруги, которые приходят поболтать днем и ос-
таются на ужин?

У него складывалось впечатление, что несколько дней назад и, главным
образом вчера, он потерял свои ориентиры. Он остерегался устоявшихся
представлений о людях и явлениях, пытаясь оставаться свободным и объек-
тивным. Отец, мать, семья, родственники, друзья не были для него персо-
нажами из книжки с картинками.

О каждом у него сложилось свое, невыраженное мнение, которое он мог