нашей встречи об этом еще нельзя говорить.
косит, одно лицо с покойной сестрой. Уже мы посоветовались, что делать с
бабушкой, которая поссорилась с директором Перышкиным и сняла в колхозе
"отдельную квартиру". Уже я узнал, что большой Петя был снова ранен и
награжден и вернулся на фронт - в Москве Катя случайно познакомилась с
командиром его батальона, Героем Советского Союза, и тот сказал, что Петя
"плевал на эту смерть" - слова, поразившие Катю. И о Варе Трофимовой я
узнал, что если все будет, как думает Катя, "для них обоих это счастье и
счастье". Уже изменилось что-то в комнате - иначе, удобнее расположились
вещи, точно были благодарны Кате за то, что в мужской, холодной комнате
доктора стало тепло. Уже прошло пять или шесть часов с тех пор, как
произошла эта чудная, бесконечно важная для меня перемена, - весь мир
нашей семейной жизни, покинувший нас так надолго, на полтора страшных
года, вернулся наконец, - а я все еще не мог привыкнуть к мысли, что Катя
со мною.
том, как тебе трудно со мною.
волновалась за тебя, со всеми тревогами, заботами, страхом, это было
все-таки счастье.
гостиницах, даже в поездах, везде, где мы бывали вдвоем. Это была привычка
женщины, постоянно переезжающей с мужем с места на место, - и с какою
жалостью, нежностью, раскаянием я почувствовал Катю в этой печальной
привычке!
разобраться в обстановке полярной ночи, - толстый, низенький, красный
человек и великолепный едок - в этом мы убедились немного позднее.
Ивана Ивановича, приехавший в Полярное, чтобы испытать на подводных лодках
какие-то спасательные приборы. Вечером он собирался в Мурманск, но
проклятая пурга спутала все расчеты.
остается, как закусить и выпить:
и принес свои вино и консервы. Пыхтя, он открыл консервы и, зачем-то
засучив рукава, стал подогревать их на камине. Мы с Катей что-то ели весь
день, и он, не очень огорчившись нашим отказом, сам быстро, аппетитно все
съел и выпил. Он уже знал от доктора, что мы потеряли и нашли друг друга,
и поздравил нас, а потом объявил, что знает тысячи подобных историй.
- поучительно сказал он. - Да-с, бывает и так!
нас, был кто-то чужой, еще острее чувствовалось счастье.
какое уж там "добро", когда пурга еще только что пошла бродить-гулять над
Баренцевым морем! Даже в доме окна начинали внезапно дрожать, точно кто-то
тряс их снаружи, стучась то робко, то смело.
стосковался по ней! Я все забыл! Я забыл, например, как она убирает волосы
на ночь - заплетает косички. Теперь волосы отрасли еще мало, и косички
вышли коротенькие, смешные. Но все-таки она заплела их, открыв маленькие,
красивые уши, которые я тоже забыл.
как долго молчали. Это другое было Ромашов.
с которых позднейшие писцы стирали текст и писали счета и расписки, но
через много лет ученые открывали первоначальный текст, иногда
принадлежавший перу гениальных поэтов.
словам Ромашова, произошло в осиновой роще, а затем я, как резинкой, стер
эту ложь и под ней проступила правда. Я понял и объяснил ей тот сложный,
подлый ход в его подлой игре, который он сделал дважды - сперва для того,
чтобы показать Кате, что он спас меня, а потом - чтобы доказать мне, что
он спас Катю.
Площадке, и Катя была поражена признанием Ромашова - признанием,
объяснившим мои неудачи и раскрывшим загадки, которые всегда тяготили ее.
мучаясь от зависти, со школьных лет тяготившей его пустую, беспокойную
душу. Но о великолепном Катином портрете над его столом я ничего не
сказал. Я не сказал, потому что эта любовь была оскорбительна для нее.
горели... Она взяла мою руку и крепко прижала к груди. Она была бледна от
волнения. Она ненавидела Ромашова вдвое и втрое, может быть, за то, о чем
я не хотел говорить. А для меня он был далек и ничтожен, и мне было весело
думать, что я победил его...
давали "добро", потому что по-прежнему не унималась, рвалась, рассыпалась
снежным зарядом пурга. И к нам заглянула она на Рыбачий и к немцам, гоня
волну на их суда, спрятавшиеся в норвежских фиордах. Не дают "добро",
закрыт порт, шторм девять баллов.
знаю за что, навсегда полюбила меня. Она спит, и можно долго смотреть на
нее и думать, что мы одни и что хотя скоро кончится эта недолгая
счастливая ночь, а все-таки мы отняли ее у этой дикой пурги, которая
ходит-гуляет над миром.
позволила мне не будить ее, и мы даже простились накануне. Но, когда я
открыл глаза, она уже мыла посуду, в халатике, и прислоняла мокрые тарелки
к камину. Она знала, где я служу, но мы не говорили об этом. Только когда
я заторопился и встал, оставив недопитый стакан, она спросила, как бывало
прежде, беру ли я с собой парашют. Я сказал, что беру.
длинных, протянувшихся вдоль дорог, круто срезанных снежных дюнах.
Соборном саду, я так же оставил ее одну за чтением письма, которое мы с
тетей Дашей нашли в сумке утонувшего почтальона. Я стоял тогда под башней
старца Мартына, и мне становилось холодно, когда мысленно вместе с Катей я
читал строчку за строчкой.
снова читали вместе, я знал, что Катя чувствует мое дыхание за своими
плечами. Вот эти письма.
первого ранта П.С.Соколову.
наше путешествие подходит к концу, и, к сожалению, заканчиваю его в
одиночестве. Не думаю, чтоб кто-нибудь на свете мог справиться с тем, что
пришлось перенести нам. Все мои товарищи погибли один за другим, а
разведывательная партия, которую я послал в Гальчиху, не вернулась.
что они обеспечены, то не очень терзался бы, покидая сей мир, потому что
чувствую, что нашей родине не приходится нас стыдиться. У нас была большая
неудача, но мы исправили ее, вернувшись к открытой нами земле и изучив ее,
сколько в наших силах.
была удача в жизни. Помогите им, как вы помогали мне. Умирая, я с глубокой
благодарностью думаю о вас и о моих лучших годах молодости, когда я
работал под вашим руководством.
управления нижеследующее:
и в долготе от Гринвича 89ё55'00", с борта дрейфующего судна "Св. Мария"
при хорошей видимости и ясном небе была замечена на восток от судна
неизвестная обширная земля с высокими горами и ледниками. На нахождение
земли в этом районе и раньше указывали некоторые признаки: так, еще в
августе 1912 года мы видели большие стаи гусей, летевших с севера курсом