не знал, что у вас так весело заниматься наукой!
ВРЕМЯ НЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
оставшийся в памяти, день.
второй или третий раз ставил чайник на плитку. Утро было воскресное,
солнечное, майское - три серьезных повода, чтобы, закинув руки под голову,
проваляться до половины одиннадцатого, перечитывая письма от бабушки из
Лопахина и от Мити из некоей дружественной державы. К бабушкиному письму был
приложен, как обычно, дневник Павлика, перепутанный с каким-то упражнением,
из которого можно было узнать, что "скворцы не поют, грачи не кричат,
колхозники не пашут и не сеют", а сам Павлик "не ложится рано, не ложится
поздно, не катается на лыжах, не находится в душной комнате и не моется по
утрам холодной водой".
жив-здоров и вернется в июле. "Таня, милая, не жалею, счастлива", - твердым,
неженским почерком приписывала сбоку Елизавета Сергеевна.
произошло, сама не знаю что, - ну, хоть чтобы я вдруг очутилась в кедровом
лесу за Тесьмой. Я закрыла глаза и улыбнулась. Открыла - нет, все то же:
комната, в которой я снова одна, потому что муж снова - и надолго - уехал.
Книги, книги, книги. Письменный столик-бюро, тесный, заваленный оттисками
своих и чужих статей, диссертациями, слишком "дамский" для такой ученой
дамы, как я. Туалет с потемневшим старинным зеркалом, в котором все выглядят
загорелыми, только что с юга, и которым я пользуюсь сравнительно редко.
Отец, давно шуршавший газетами в столовой, постучал и спросил:
того вечера, когда он до полусмерти смутился, упомянув при Андрее, что мы
виделись в Сталинграде.
все-таки нехорошо, что я... что мы... Ты очень сердишься?
госпитале, мне дали звездочку. Вчера было в газетах.
вино. Вот, понимаешь... - У него зазвенел голос. - Мне хотелось именно с
тобой поделиться.
порадовался. Позволь, так тебе же теперь памятник поставят в Лопахине?
целый памятник, а только половину. Я хотел тебе предложить, Таня... Сегодня
в консерватории концерт Нины Башмаковой. Может быть, ты захочешь пойти? Ты с
ней давно не встречалась?
несколько раз, а потом все как-то не получалось. Ведь она знаменитая?
убедился, что я действительно готова пойти с ним в концерт, несмотря на все
его прегрешения.
не подумала о Володе. Я сердилась на него, и все-таки мне хотелось
встретиться с ним. Зачем? Не знаю. Неужели только для того, чтобы снова
увидеть, как он бледнеет и, вытянувшись, выходит из комнаты с остановившимся
взглядом?
утро мне было весело и хотелось, чтобы он позвонил. И вот он позвонил.
звездочкой, выглядевшей на новом кителе сразу и парадно и скромно. Прежнее
впечатление надломленности совершенно исчезло, и вместе с ней - тоска, от
которой (это чувствовалось) ему самому становилось страшно. Короче говоря,
он ожил, и если бы не глаза, пожалуй, можно было вообразить, что он сейчас
загудит басовую партию, как в юности, когда в школьном оркестре он играл на
большой медной трубе. Глаза остались прежние, задумчивые, с пристальным
взглядом - глаза человека, чувствующего и понимающего "больше, чем ему
положено", как однажды сказал о нем Андрей.
которая была совершенно не нужна, потому что от Серебряного до
консерватории, как известно, не более пятнадцати минут ходу. Вообще он
ухаживал за мной, и в том, как он это делал, была трогательная неловкость,
от которой я тоже начинала чувствовать неловкость и нежность. Вот это было
уже совсем ни к чему, и я сразу же подумала, что нужно изменить эти
отношения, которые неожиданно стали такими, как будто мы оба давно и
нетерпеливо ждали этой встречи.
он ходил, постаралась превратиться в почтенного профессора, доктора наук.
Один сотрудник из Мечниковского института узнал меня, поклонился, я еле
кивнула. Не помню, когда еще я чувствовала себя такой почтенной личностью,
разве что в Лопахине, читая "Любезность за любезность". Но вот Володя
вернулся, подал программу, заговорил, и - увы! Гордая ученая дама, глядевшая
вокруг себя ничего не выражающими глазами, мигом пропала, а на ее месте
оказалась самая обыкновенная женщина, которой было приятно, что она в
консерватории, в большом нарядном зале, где за всю войну не удалось побывать
ни разу. И что некий капитан с золотой звездочкой на груди смотрит на нее
такими потерянными глазами.
пушистой седой шевелюрой, вышел, волоча ноги, и равнодушно потащился к
органу. А вместе с ним...
она изменилась. И все-таки первые минуты я не могла заставить себя поверить,
что эта уверенная красавица в длинном платье, из-под которого выглядывали
носки серебряных туфель, крупная, но с легкой походкой, как это бывает у
рано пополневших женщин, - та самая тоненькая, принципиальная Нина! Та самая
Нина, которая в Ленинграде таскала меня в страшный театр "Гиньоль", и потом
не могла заснуть и лезла ко мне в постель, и мы обе тряслись, ругая друг
друга.
где-то далеко, мгновенно спугнул это впечатление поразившей меня перемены.
Она пела, орган вторил ей, глубоко вздыхая, и казалось, что какое-то
огромное, но хрупкое существо стоит за ее спиной и осторожно, чтобы не
помешать, дует в серебряные трубы.
входила в это чувство, и оно открывалось для меня как чудо, от которого
хотелось смеяться и плакать.
возвращалась домой из трактира Алмазова, и с высокого берега Тесьмы
открывалась привычная картина засыпанного снегом бедного и темного посада.
"А помнишь комнату старого доктора?" - пел голос. И это была уже не
глупенькая, милая Нина и не артистка, исполнявшая номер, а какая-то
волшебница, читавшая мои мысли и чувства. - "Ветхая фисгармония стояла в
углу, и, когда старый доктор играл на ней, она начинала вздыхать и
задыхаться, как будто жаловалась, что ей очень тоскливо. Портреты прекрасной
женщины с темными глазами висели на стенах. Это была любовь несбывшаяся,
неудавшаяся - любовь, которой помешали. Но разве можно помешать любви?"
мы до рассвета бродили с Андреем и где-то далеко горела стерня, и ветер гнал
на нас легкий дым, освещенный зарею. Это была ночь, когда я была так
счастлива, как никогда потом не была с ним. "Почему же, когда он уехал и мы
снова встретились в Москве, все стало совсем по-другому?" Я слушала и думала
с прикрытыми рукой глазами: "Почему все стало таким, как будто не было этого
лучшего месяца в жизни, Аскании-Новы, кино в степи, бабочки, мелькнувшей в
прозрачном конусе света, когда Андрей сказал, что он не может жить без меня?
Прошло то время и никогда не воротится, и нечего думать о несбывшемся, о
том, что все равно нельзя изменить.
в артистическую, но я издалека увидела Нину, разговаривающую с органистом, и
закричала ей:
артистку на "ты" и радостно машем ей руками.
недоумением уставилась на нас своими большими, с загнутыми ресницами
глазами, - Татьяна Власенкова и Владимир Лукашевич. Мы боимся, что ты стала
Сертаков Виталий
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Курылев Олег