Чтение 141–й страницы книги ~Фаворит (роман-хроника времен Екатерины I)~

- Так и получается, - согласилась Екатерина. - Думаю, что провинциям
следует дать власти более. Я думаю, и ты думай!

В августе она по-хорошему простилась с графом Дюраном, ей представил-
ся новый посол маркиз Жюинье, в свите которого императрица выделила чер-
ноглазого атташе Корберона. Екатерина спросила Жюинье:

- Вы здесь недавно, маркиз, каковы впечатления?

- Признаюсь, страшновато жить в стране, где каждую ночь происходит
ужасное убийство, о котором по утрам возвещают жителей истошным воплем.
"Horrible assassinat!"

- Если перевести этот вопль с французского на русский, - расхохота-
лась Екатерина, - то "ужасное убийство" обернется просто "рыбой-лососи-
ной", о чем и оповещают жителей разносчики-торговцы... А что скажете вы,
Корберон?

- Когда я засыпаю под звуки роговых оркестров, я невольно вспоминаю
игру савояров на улицах Парижа.

- Да, музыки у нас много, - согласилась императрица. - Никто на скуку
не жалуется. Кашу все едят с маслом. В садах от обилия плодов ломаются
ветви. Оранжереи зимой и летом производят тропические фрукты. На каждом
лугу пасутся стада. А реки кишат рыбой и раками. Но довольства нет...
Люди так дурно устроены, что угодить им трудно. Даже в райские времена
счастливых не будет. И как бы я ни старалась, по углам все равно шуршать
памфлетами станут: тому не так, другому не эдак...

Корберон поинтересовался мнением посла о царице.

- Гениальная актриса! - отвечал ему Жюинье...

Вечером при дворе танцевали. Корберон записал в дневнике: "Турецкую
кадриль открыли императрица с Потемкиным; усталость и вожделение на их
пресыщенных лицах..."

Прусский посол граф Сольмс информировал короля, что великая княгиня
Natalie, большая охотница до танцев, на этом балу отсутствовала: "Бо-
лезнь ея не из тех, о которых говорят открыто. У нее тошнота, отвращение
к пище, что служит признаком беременности..." Фридрих поразмыслил.

- Генрих! - позвал он своего брата. - Не пора ли тебе снова навестить
Петербург, чтобы застать там самый смешной момент придворной истории
русского царства...

Екатерина при встрече с невесткой ощутила брезгливость.

- Пфуй! - сказала она с отвращением. - Я прежде как следует изучила
русский язык, а уж потом брюхатела...

Вскоре лейб-медик Роджерсон доложил императрице, что Natalie имеет
неправильное сложение фигуры.

- Не это ли сложение костей сделало из нее немыслимую гордячку, кото-
рая не способна даже поклониться как следует?

- Возможно, - отвечал Роджерсон.

Екатерина с безразличным видом тасовала карты.

- "Ирод" подсунул нам завалящий товар, - сказала она...

Глядя на свою "несгибаемую" супругу, Павел тоже разучился кланяться,
приветствуя людей не кивком головы, а, напротив, - запрокидывая голову
назад, так что виделись его широкие ноздри, дышащие гневом. Он уговари-
вал Потемкина, чтобы Андрею Разумовскому дали чин генерал-майора, и По-
темкин дал:

- Но об этом прежде вас просила его сестрица Наталья Кирилловна...

В это время, на свою же беду, при дворе появился князь Петр Голицын,
прославленный сражением с Пугачевым. Молодой генерал был скромен, обра-
зован, женат, имел детей. Голицын был очень хорош собою, и Екатерина од-
нажды, не удержавшись, при всех выразила свое восхищение:

- А каков князь Петр! Прямо куколка...

Громыхнул стул, резко отодвинутый: это удалился фаворит, Придворные
сразу же стали шептаться:

- Вот и конец Голиафу сему... теперь перемены будут. Ну и пущай князь
Петр, не все одноглазому лакомиться...

Потемкин велел заложить лошадей. В кривизне переулков обнаружил он
сладкое прибежище своей юности - домишко, где когда-то проживал коло-
менский выжига Матвей Жуляков.

- Стой, - велел кучеру и остался здесь.

С выжигой он расцеловался в губы, они поплакали.

- Эх, Гришка-студент! Величать-то тебя ныне как?

- Без величанья хорош. Эвон, вижу бочку-то старую... Зачерпни-ка,
друг сердешный, как в былые хорошие времена, капустки кисленькой. Вина
ставь. Говорить станем...

Одряхлел выжига, но водку глотал исправно. Однако он шибко печалился,
что вконец обнищал:

- Сейчас не как раньше. Тогда и баре щедрее были. Мундиров да кафта-
нов с покойников своих не жалели. Принесут мне: на, жарь! Я и жарю в
свое довольство. А теперь, Гришка, сами норовят позолоту содрать, чтобы
другой не поживился...

Потемкин смахнул с головы парик, сказал:

- Матяша, верь, и дал бы... да с чего? По семьдесят пять тыщ в год из
казны забираю. А долгов уже на двести тыщ наскреб... Вот и считай сам:
где тут деньгам быть? Да что деньги - вздор, а люди - все... Чего рот-то
открыл? Подцспи-ка еще капустки из бочки.

Они выпили. Громко жевали капусту.

- Жарь духовку свою, - велел Потемкин.

Он сбросил с плеч тяжелый кафтан, обшитый золотом. Оторвал с нагрудья
бриллиантовые пуговицы, даренные Екатериной. Швырнул одежду поверх желе-
за, докрасна раскаленного.

- Жги! Чего там жалеть-то? Все дерьмо...

Смрад пошел по лачуге - хоть беги.

- Будто не кафтан, а меня жарят... Наливай!

Золото и бриллианты горкой лежали на столе - промеж бутылок да мисок
с капустой, пересыпанной клюковкой.

- Бери все, - сказал Потемкин другу младости.

- Гришка, да ведь спьяна ты... одумайся!

- Твое... забирай, - отвечал фаворит.

Вернулся в карсту - пьян-распьян, хватался ручищами за доски заборов,
весь черный от копоти, напугал кучера:

- Эко вас, Хосподи! Ваш сясь, никак, пограбили?

- Должок другу вернул... езжай, не вырони меня.

Утром, когда пробудился, Москва гудела, встревоженная. На рассвете
дрались на шпагах князь Голицын и Петр Шепелев, который коварным выпадом
и заколол "куколку" насмерть.

Убийца не замедлил навестить Потемкина.

- Ваше сиятельство, - сказал Шепелев с подобострастием, - не токмо я,
но и персоны важные приметили, что внимание особы, нам близкой, к петуху
сему неприятно вам было. За услугу, мною оказанную, извольте руку пле-
мянницы вашснькой...

Григорий Александрович спустил его с лестницы.

- Убирайся, скнипа! Иначе велю собаками разорвать...

Панин позвал его к ужину, где были и послы иноземные. Оглядев их, Ни-
кита Иванович сказал, табакеркой играя:

- Из Америки слухи военные: англичане тамошние расхотели быть коро-
левскими. Чую, вскорости Петербург обзаведется новым посланником - зао-
кеанским. А эти фермеры, я слыхивал, чай лакают с блюдечек, по углам че-
рез палец сморкаются...

Корберон в тот вечер записал: "У гр. Панина была княг. Дашкова... она
не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она
отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого пору-
чает знаменитому философу Юму". Потемкин спросил у посла Англии:

- Так ли уж плохи дела в Америке?

- Об этом предмете мой король подробно извещает императрицу вашу,
прося предоставить ему для войны в Америке русскую армию, кстати освобо-
дившуюся после войны с турками. Георг Третий обещает платить Екатерине
золотыми гинеями.

- Вам, милорд, - обозлился Потемкин, - не хватит Голконды в Индии,
чтобы за кровь русских солдат расплатиться!

В поединке с самозванкой Екатерина понесла поражение. Теперь ей еще
более хотелось знать-кто же она такая? Фельдмаршал Голицын, получив от
императрицы новые инструкции, навестил в камере Даманского.

- Государыня велела мне объявить, что она не враг вашему счастью. Вам
предоставлено право свободы. Вы можете венчаться согласно обычаям любой
веры. Казна России берет на себя все свадебные расходы, и вы получите
богатое приданое от нашей императрицы.

- О, как она милосердна! - воскликнул Даманский.

- Не спешите, - притушил его радость Голицын. - Вы должны пройти к
своей госпоже, и пусть она честно признается перед вами, кто она такая,
откуда родом и прочес.

Даманский беседовал с Таракановой по-итальянски: через дверь было
слышно, как она плачет, упрекая его в чем-то, потом громко вскрикнула -
и Даманский выскочил из камеры:

- Она утверждает, что сказала вам правду.

- Так кто же она такая? - рассвирепел Голицын.

- Дочь покойной Елизаветы и Разумовского...

Тараканова просила священника православного, но со знанием немецкого
языка. Такого ей представили. Перед ним она каялась во многих грехах и
любострастии, но своего подлинного имени так и не открыла. А в декабре
умерла. Самозванка покоилась на плоской доске, еще не убранная к погре-
бению, с широко открытыми глазами. Растопырив два пальца, князь Голицын
аккуратно закрыл их... Бездонное, как океан, великое молчание истории -
о, как оно тягостно для потомков!

В декабре двор-длиннейшими караванами-покинул Москву, устремившись в
столицу. До нового, 1776 года оставались считанные дни. Морозище лютовал
страшный. Лошади закуржавились от обильного инея. Дорога занимала пять