потеряла, ночами не спит, плачет об чем-то.
вниз по Енисею.
бабушка. -- В город, бывало, в Базаиху, в Торгашино ли на ярмарку обыденкой
норовила, все обыденкой. И Лидинька-покойница эдакая же сумасшедшая была.
Ну, у меня детей полон дом, старик характерный, а у ей чЕ? Муженек
ненаглядный!.. Нет, уедет, бывало, в город на неделю, к вечеру уж пылит по
переулку, ляпнется на лавку, оглядится, куда бежала, пошто бежала? Да и за
дела-а! Ломить за артель, и все с песнями, со смехом. Может, смерть ее
тревожила? Может, нажиться в родном углу хотела?.. Ох-хо-хо-о-о! Матушка,
Царица Небесная, кто чЕ про себя знат? Вот у меня мнучек-то книжков прочитал
-- в телегу не скласти, а и тот ниче не знат, задается токо. ЧЕ смеешься-то?
Турнут вот в дальну сторону...
хватаясь за одно колено и разгибая его, хрустящее, щелкающее, рукою, затем
за другое. -- О Господи, прости, рассыпаюсь, совсем рассыпаюсь.
меня, мимоходом спросила:
фартуку, запела еще протяжней и умильней, чем пела мне:
громко восхитилась, зная, как радостно такое ее восхищение малым труженицам:
-- Гуска! Гуска! Ты погляди-ко, чЕ оне, пятнай их, вытворяют! Оне ить цельну
кружку ягод набрали! Бог это вам, девки, послал, Бог! В эту пору и бабы
эстолько не насобирывают.
ягодой, Лийка, изогнувшись в жидкой пояснице, держала в беремя рыженькую,
вертлявую девчушку, которая сморенно приникла к няне, увидев чужого дядю.
Настороженно глядя на меня, Лийка бочком протиснулась в дверь избы, унесла
драгоценную сестрицу. Беленькая, вся какая-то вроде бы насквозь пропитанная
светом, ну вылитый ангел! -- только заморенный -- Капа смотрела на меня,
словно бы что-то припоминая и решая про себя: поскорее в избу улепетнуть или
остаться с бабушкой.
мы зимой на печке луковицами играли?
поволокой, сделались еще гуще цветом -- девочка добросовестно пыталась
вспомнить, где это она видела дядю и как мы с ней играли?
обняв Капу за плечи, задрала подол ее платья, ловко промокнула у нее под
носом и подтолкнула девочку ко мне.
нашарил сосновую хвоинку, вытащил ее и, пробежав рукою по затылку, запавшему
возле шеи от недоедов, задержался в желобке, чувствуя пальцами слабую
детскую кожу, чуть отпотевшую под косой, -- неведомая еще мне теплота залила
мое нутро, и я сказал, глянув в кружку:
пуховенькой щекой к моей руке и в ту же минуту, почувствовал я, вспомнила,
угадала дядю и резко сунула мне кружку с ягодами:
признательно улыбнулся девочке:
обутые в старые галошки, чтобы не просыпать ягоды, перебралась через
крашеный порог.
вздохнула.
отправилась на зов Августы. До меня донеслись приглушенные слова: "ЧЕ
сделаш? Нету да нетуВремена..." -- идет совещание, догадался я, на тему: чем
меня накормить? До свежих картошек еще месяц, если не больше. Хлеба в доме
нет, муки давно не бывало. Я громко кашлянул, давая понять, что все слышу,
бабушка с Августой смолкли.
бабушки, -- вот и ладно, вот и переночуете, завтре в лавке по карточкам хлеб
получите, да разом-то не съедайте! Обо мне не убивайтесь. Я пропитаюсь.
Сами-то, сами-то держитесь.
есть хотелось не так остро, как во всякое другое время. Глаза мои сами собой
закрылись, и опять меня начало окутывать успокоение, опять я расслабился
телом, пуская в него дремоту. Надвигающаяся тишь деревенского вечера с
теплом, разлитым но всей земле, с густеющими запахами нескошенных трав и
набирающей силы огородины, там и сям пробующей цвести по грядам и пахнуть,
дух старого избяного дерева, почудившийся мне хлебным, и пыли, смешанной с
растертыми, зимними катышами назьма, похожими на табачную пыль, свет
предзакатного солнца, зари ли, красно шевелящейся в дырке от выпавшего
сучка, -- все-все вокруг меня и надо мною было так умиротворенно, так похоже
на прежний, детской памяти, вечер, что я невольно доверился этому ближнему
покою, погрузился в него, будто в глубокую, солнцем налитую воду, и не сразу
услышал легкое к лицу прикосновение, а услышав, не понял, откуда оно, и
хотел сдунуть с лица козявку, бабочку ли, как донесся до меня такой же
робкий, что и прикосновение, зов:
Уже умытая, причесанная, она приветливо мне улыбалась, протягивая все ту же
белую кружку, счастливая тем, что она угощает меня ягодами, ею же набранными
в лесу, и молоком, которое от детей и от нее тоже отделила мать. Зная эту,
самую, быть может, бескорыстную детскую щедрость и пробужденное ею чистое
чувство радости, я бережно обеими руками принял кружку и отпил из нее.
вкусного молока. И видел, как сияла Капа, как пробуждалось и пронзало ее
чувство не осознанного еще порыва к добру и ласке. С остановившейся на лице
улыбкой, сама того не ведая, широко раскрытыми глазами провожала девочка
каждое мое движение, и, когда я делал глоток, горлышко ее с серенькими,
близко под кожей ветвящимися жилками, коротко дергалось, тоже делая глоток.
Взяв под мышку Капу, я посадил ее поближе к себе и, глянув в кружку, сказал:
нее пополам. Я поднес кружку к детскому рту, и Капа припала губами к
посудине, глотнула раз-другой, сперва жадно и звучно, потом заторможенней,
медленней. С большим трудом преодолев себя, девочка не оттолкнула, отвела
руками кружку, чтоб не расплескать молоко.
маленьких сил.
головой -- попеременке она пожалуйста, попеременке она может. И пили мы с
маленькой сестренкой из большой кружки молоко с ягодами, и оба полнились
душевной близостью.
мои несчастные!.." -- Бабушка все, как всегда, зрила, понимала и страдала за
всех нас.
"четверговой солью", бабушка еще потопталась у ворот, повздыхала и,
перекрестив отверстие дверей, откуда нам ее хорошо видать, а нас со свету --
нет, негромко брякнув щеколдой, удалилась со двора. Капа подцепила пальцем
пустую кружку за дужку, поболтала ею, опрокинула над головой -- ничего,
дескать, не осталось, умчала ее в дом и, снова появившись в сенках,
остановилась посреди них, охлопнула платьице на животе и выдохнула громко,
словно сожалея, что нет больше никакого заделья, которое бы нас объединило.
подойти и приласкаться к дяде.
пошарила рукой по колкой стриженой голове, засунула мне палец в ухо,
пошуровала в нем и, неожиданно приникнув к этому уху, выдохнула:
я рассказывал ей про железную дорогу, про паровоз, про сигнальную дудку и
даже изображал пыхтящий паровоз и дудел в сложенные трубочкой руки. Девочка
смеялась, хлопала в ладоши, подпрыгивала и, осмелев, попросила:
я стащу у стрелочника самую длинную, самую громкую-громкую дудку и
при-ивезу-у-у!
молока будет!..
протяжно вздохнув, не уснула, а успокоенно погрузилась в пуховый детский
сон. "Намаялась работница!" Я подскреб Капу под свой бок, чтоб ей было
теплее, и перестал шевелиться.
так светло на сердце, что я совсем расслабился телом и душой, и смотрел,
смотрел в дырку от сучка, где раз-другой поискрила вечерняя звезда, и
Трубников Александр
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Перумов Ник
Шилова Юлия
Ильин Андрей