Чтение 142–й страницы книги ~Педагогическая поэма~

можно написать десять тысяч поэм.

О коллективе в Советской стране будут писать книги, потому что
Советская страна по преимуществу страна коллективов. Будут писать книги,
конечно, более умные, чем писали мои приятели-"олимпийцы", которые
определяли коллектив так: "Коллектив есть группа взаимодействующих
индивидов, совокупно реагирующих на те или иные раздражители".

Только пятьдесят пацанов-горьковцев пришли в пушистый зимний день в
красивые комнаты коммуны Дзержинского, но они принесли с собой
комплект находок, традиций и приспособлений, целый ассортимент
коллективной техники, молодой техники освобожденного от хозяина человека.
И на здоровой новой почве, окруженная заботой чекистов, каждый день
поддержанная их энергией, культурой и талантом, коммуна выросла в
коллектив ослепительной прелести, подлинного трудового богатства, высокой
социалистической культуры, почти не оставив ничего от смешной проблемы
"исправления человека".

Семь лет жизни джезржинцев - это тоже семь лет борьбы, семь лет больших
напряжений.

Давно, давно забыты, разломаны, сожжены в кочегарке фанерные цехи
Соломона Борисовича. И самого Соломона Борисовича заменил десяток
инженеров, из которых многие стоят того, чтобы их имена назывались среди
многих достойных имен в Союзе.

Еще в тридцать первом году построили коммунары свой первый завод -
завод электроинструмента. В светлом высоком зале, украшенном цветами и
портретами, стали десятки хитрейших станков: "Вандереры", "Самон Верке",
"Гильдмейстеры", "Рейнекеры", "Мараты". Не трусики и не кроватные углы уже
выходят из рук коммунаров, а изящные сложные машинки, в которых сотни
деталей и "дышит интеграл".

И дыхание интеграла так же волнует и возбуждает коммунарское общество,
как давно когда-то волновали нас бураки, симментальские коровы, "Васильи
Васильевичи" и "Молодцы".

Когда выпустили в сборном цехе большую сверлилку "ФД-3" и поставили ее
на пробный стол, давно возмужавший Васька Алексеев включил ток, и два
десятка голов, инженерских, коммунарских, рабочих, с тревогой склонились
над ее жужжанием, главный инженер Горбунов сказал с тоской:

- Искрит...

- Искрит, проклятая! - сказал Васька.

Скрывая под улыбками печаль, потащили сверлилку в цех, три дня
разбирали, проверяли, орудовали радикалами и логарифмами, шелестели
чертежами. Шагали по чертежам циркульные ноги, чуткие шлифовальные
"Келенбергеры" снимали с деталей последние полусотки, чуткие пальцы
пацанов собирали самые нежные части, чуткие их души с тревогой ожидали
новой пробы.

Через три дня снова поставили "ФД-3" на пробный стол, снова два деястка
голов склонились над ней, и снова главный инженер Горбунов сказал с
тоской:

- Искрит...

- Искрит, дрянь! - сказал Васька Алексеев.

- Американская не искрила, - завистливо вспомнил Горбунов.

- Не искрила, - вспомнил и Васька.

- Да, не искрила, - подтвердил еще один инженер.

- Конечно, не искрила! - сказали все пацаны, не зная, на кого
обижаться: на себя, на станки, на сомнительную сталь номер четыре, на
девчат, обмотчиц якоря, или на инженера Горбунова.

А из-за толпы ребят поднялся на цыпочки, показал всем рыжую веснушчатую
физиономию Тимка Одарюк, прикрыл глаза веками, покраснел и сказал:

- Американская точь-в-точь искрила.

- Откуда ты знаешь?

- Я помню, как пускали. И должна искрить, потому вентилятор здесь
такой.

Не поверили Тимке, снова потащили сверлилку в цех, снова заработали над
ней мозги, станки и нервы. В коллективе заметно повысилась температура, в
спальнях, в клубах, в классах поселилось беспокойство.

Вокруг Одарюка целая партия сторонников:

- Наши, конечно, дрейфят, потому что первая машинка. А только
американки искрят еще больше.

- Нет!

- Искрят!

- Нет!

- Искрят!

И наконец, не выдержали наши нервы. Послали в Москву, ахнули поклоном
старшим.

- Дайте одну "Блек и Деккер"!#64

Дали.

Привезли американку в коммуну, поставили на пробный стол. Уже не два
десятка голов склонились над столом, а над всем цехом склонились триста
коммунарских тревог. Побледневший Васька включил ток, затаили дыхание
инженеры. И на фоне жужжания машинки неожиданно громко сказал Одарюк:

- Ну вот, говорил же я...

И в то же момент поднялся над коммуной облегченный вздох и улетел к
небесам, а на его месте закружились торжествующие рожицы и улыбки:

- Тимка правду говорил!

Давно мы забыли об этом взволнованном дне, потому что давно машинки
выходят по пятьдесят штук в день и давно перестали искрить, ибо хотя и
правду говорил Тимка, но была еще другая правда - в дыхании интеграла и у
главного инженера Горбунова:

- Не должна искрить!

Забыли обо всем этом потому, что набежали новые заботы и новые дела.

В 1932 году было сказано в коммуне:

- Будем делать лейки!#65

Это сказал чекист, революционер и рабочий, а не инженер и не оптик, и
не фотоконструктор. И другие чекисты, революционеры и большевики, сказали:

- Пусть коммунары делают лейки!

Коммунары в эти моменты не волновались:

- Лейки? Конечно, будем делать лейки!

Но сотни людей, инженеров, оптиков, конструкторов, ответили:

- Лейки? Что вы! Ха-ха...

И началась новая борьба, сложнейшая советская операция, каких много
прошли в эти годы в нашем отечестве. В этой борьбе тысячи разных дыханий,
полетов мысли, полетов на советских самолетах, чертежей, опытов,
лабораторной молчаливой литургии, строительной кирпичной пыли и... атак
повторных, еще раз повторенных атак, отчаянных упорных ударов комму-
нарских рядов в цехах, потрясенных прорывом. А вокруг те же вздохи
сомнения, те же прищуренные стекла очков:

- Лейки? Мальчики? Линзы с точностью до микрона? Хе-хе!

Но уже пятьсот мальчиков и девчат бросились в мир микронов, в тончайшую
паутину точнейших станков, в нежнейшую среду допусков, сферических
аберриций и оптических кривых, смеясь, оглянулись на чекистов.

- Ничего, пацаны, не бойтесь, - сказали чекисты.

Развернулся в коммуне блестящий, красивый завод ФЭДов, окруженный
цветами, асфальтом, фонтанами. На днях коммунары положили на стол наркома
десятитысячный "ФЭД", безгрешную изящную машинку#66.

Многое уже прошло, и многое забывается. Давно забылся и первобытный
героизм, блатной язык и другие отрыжки. Каждую весну коммунарский рабфак
выпускает в вузы десятки студентов, и много десятков их уже подходят к
окончанию вуза: будущие инжненеры, врачи, историки, геологи, летчики,
судостроители, радисты, педагоги, музыканты, актеры, певцы. Каждое лето
собирается эта интеллигенция в гости к своим рабочим братьям: токарям,
револьверщикам, фрезеровщикам, лекальщикам, и тогда - начинается поход.
Ежегодный летний поход - это новая традиция. Много тысяч километров прошли
коммунарские колонны по-прежнему по шести в ряд, со знаменем впереди и
оркестром. Прошли Волгу, Крым, Кавказ, Москву, Одессу, Азовское побережье.

Но и в коммуне, и в летнем походе, и в те дни, когда "искрит", и в дни,
когда тихо плещется трудовая жизнь коммунаров, то и дело выбегает на
крыльцо круглоголовый, ясноокий пацан, задирает сигналку к небу и играет
короткий сигнал "сбор командиров". И так же, как давно, рассаживаются
командиры под стенами, стоят в дверях любители, сидят на полу пацаны. И
так же ехидно-серьезный ССК говорит очередному неудачнику:

- Выйди на середину!.. Стань смирн и давай обьяснение, как и что!

И так же бывают разные случаи, так же иногда топорщатся характеры, и
так же временами, как в улье, тревожно гудит коллектив и бросается в
опасное место. И все такой же трудно и хитрой остается наука педагогика.

Но уже легче. Далекий, далекий мой первый горьковский день, полный
позора и немощи, кажется мне теперь маленькой-маленькой картинкой в
узеньком стеклышке праздничной панорамы. Уже легче. Уже во многих местах
Советского Союза завязались крепкие узлы серьезного педагогического дела,
уже последние удары наносит партия по последним гнездам неудачного,
деморализованного детства.

И может быть, очень скоро у нас перестанут писать "педагогические
поэмы" и напишут просто деловую книжку: "Методика коммунистического
воспитания"#67.
Харьков. 1925 - 1935 гг.

ОТДЕЛЬНЫЕ ГЛАВЫ ПЕРВОЙ ЧАСТИ "ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ"

Сражение на Ракитном озере

Через месяц после разрушения самоваров#1 я послал колониста Гуда с