новых жертв. Она не хотела больше приносить жертв и знала, что придется
делать это снова и снова, ибо что такое вся ее жизнь, как не сплошная
жертва?
расстеленный в мечети. На михрабе зеленым, желтым, голубым, розовым,
бирюзовым цветом сверкали витражи. Все здесь было знакомым и все таким
необычным, будто видела впервые.
прославленный четырехугольник, на который положены вверху арки с крытыми
углами. Купол покоится на этих арках, нависает над мечетью божественной
сферой. Ритм округлостей поднимается выше и выше, охватывает тебя
непобедимо и поднимает в центральную сферу, широкую, как купол звездного
неба, как самое творение. Боковые нефы и абсиды отделены от центрального
пространства пятнадцатью колоннами из зеленого крапчатого мрамора. На
одной из них след от копыта Фатихова коня высоко над полом, еще выше,
почти на недосягаемой высоте, след от руки Завоевателя и косой шрам на
колонне, как утверждают имамы, след от удара Фатиховой сабли. Что это за
конь был, оставивший след от своего копыта на мраморе, правда это или
выдумка, не все ли равно? Может, церковь была так завалена трупами, что
Фатих ехал по ним чуть ли не под сводами, а был он так жесток и
немилосерден ко всему сущему, что рубил даже камень. Какое ей теперь до
всего этого дело?
боязливо от лавин света, падавших сверху с такой силой, будто они задались
целью уничтожить и все живое в храме, и самый храм, блуждала наугад с
почти закрытыми глазами, натыкалась на могучие четырехгранные столпы, шла
дальше, обходила зеленые колонны и поставленные в глубине абсид красные
порфировые. Какого цвета ее воспоминания? Когда Гасан возвратился после
своего второго путешествия к польскому королю, он говорил только о
красках. Так, будто околдован был человек. Султанша ждала, что скажет ее
посланник о переговорах с Зигмунтом-Августом, а Гасан бормотал о каких-то
сапфирах, изменяющих свой цвет при закате солнца, о бриллиантах и
изумрудах, сверкающих даже в темноте, о цвете золота и сиянии серебра в
королевском скарбеце*.
велению короля целую неделю показывал ему замки, обстановку, гобелены и
клейноды* коронные, и в самом деле было там на что посмотреть, видел он
все пять золотых королевских корон, яблоки, берла**, одеяния
коронационные, троны, множество крестов, аксельбантов, цепочек, нарядов
драгоценных, перстней, мечей, сабель, ремней, сбруй, шишаков, штурмаков,
стилетов, пугиналов***, пуклеров****, шкатулок, подносов, златоглавов,
коберцев...
ли он королю все то, о чем она велела.
сокровища.
помрачнел.
известие огорчило так, будто речь шла о ее собственной смерти. Ведь у нее
было так много общего с Барбарой Радзивилл, разве что больше мук и больше
величия, сомнительность которого известна только ей самой. А Барбара
умерла, собственно, и не изведав настоящего величия, не имея для этого
достаточного времени, ведь для всего, оказывается, необходимо время.
шутят, что умерла от того, чем грешила. Король не отходил от нее несколько
месяцев, на руках у него и умерла. Теперь неутешен в своем горе. Хотел
меня как-то развлечь, вот и велел показывать клейноды да сокровища свои.
Теперь у него еще сила на севере появилась. Великий князь московский Иван
назвался царем и добивается, чтобы король признал за ним этот сан, а
король заупрямился. Шлют послов друг другу, пререкаются из-за одного
слова, как маленькие дети, - будто не все равно, кто как называется. Важно
не название, а сила. Сила же у московского царя, говорят, родилась такая,
как грозный ветер, - сметает все на своем пути. Шах Тахмасп послал в дар
Ивану слона, и когда эту тварь поставили перед троном молодого царя, царь
пожелал, чтобы слон поклонился ему, а слон как стал, так и стоял. Тогда
царь, разъярившись, велел изрубить слона на мелкие кусочки и разбросать во
все стороны. Вот теперь королю есть над чем задуматься. С одной стороны
султан, а с другой - царь. А он посередине, да еще и в горе.
Вяло махнула ему рукой, отпуская, хотела остаться наедине с
воспоминаниями, которые родились от самого вида Гасана, от его речи, а
может, от тех ветров, которые принес в складках своей одежды. Вспоминалось
все только большое: большие дожди, большие ветры, большие снега. Только
большой жары, кажется, никогда не было в ее детстве. А еще целые тучи
птиц, журавли над весенней хатой и аисты, которые прилетели со стороны
солнца, выбирая самые теплые дни весны. Гнездились на хате у Теребушков. И
какое же все это было до боли близкое, незабываемое: и клекот аистов на
хате, и синие молнии ласточек в предвечерье, и скрип журавля над колодцем,
и золотая пыль от стада, возвращающегося с пастбища через Львовские
ворота, и ленивое бамканье колоколов в церквах Богородицы и Святого духа.
Почему-то вспомнилось еще, как повесился Савка с рынка. Перекатывал в
подвалах бочки, сколько его знали, все таскал да таскал эти бочки, а потом
взял и повесился. От обиды. Хозяин накричал на него, обозвал быдлом, и
гордая душа Савки не выдержала. Взял кусок сыромяти, пошел ночью в лес,
долго блуждал там, пока выбрал развесистый дуб на опушке, и на нижней
ветке повесился. Тогда было страшно, жалела несчастного Савку, а теперь
вспомнила и позавидовала его твердости. Собственной смертью смог победить
кривду. А она живет среди победителей, которые расплачиваются за свои
победы только чужими смертями. Напоминают тех могильщиков, которые живут
на Эйюбе. За полчаса выкапывают могилу, летят сухие желтые комья, камни, и
уже нет человека, только камень в изголовье, а убийцы продолжают жить,
величаются и красуются, прекрасные для самих себя и зловещие для всего
мира. Падает тень от них, тяжелая, как свинец, накрывает и ее, и люди
проходят мимо нее, как тени, - ни запоминаются, ни вспоминаются, и
забываются даже те, которых видела вчера или всего лишь час назад. И даже
странным становится, как может еще в ней сохраняться какая-то память, как
может она быть отягощенной прежней жизнью и мысленно обращаться в свое
далекое детство.
свесившись вниз головой, стонет, тужит по дню, а днем не может дождаться
ночи, чтобы снова отдаться во власть своей кручины. Рвалась мыслями в
прошлое, а сама увязала по самую шею в этой жизни, ранила свою душу. Мир
понурого султанства. Сплошные острия вершин, бездонные пропасти, пышные
ямы ночного зла. Служила ночному злу, была его пленницей, рабыней, хотя
казалось порой, что служит красоте, стоит над ней точно так же, как султан
стоит над своими янычарами и пушками. Что связывало ее с султаном? Страх?
Зависимость? Судьба? Бог? Или только сыновья? Людей объединяют суеверия, а
волнуют только страсти. Ее страстью были ее дети, ее сыновья. Теперь уже
трое из них лежат в глиняной стамбульской земле, покоятся в роскошных
гробницах возле роскошной мечети, поставленной в память о них, - может,
было бы лучше и ей лечь с ними и не мучиться больше? Все равно прошлого
уже не вернешь, а будущее от тебя не зависит. В прошлом горе,
таинственность и непостижимость, а в будущем - еще большая таинственность
и страх, который не преодолеет даже самый величайший разум. Разум только
тогда становится твоим оружием, когда ты знаешь врага, которого должен
одолеть, ведь и жизнь, собственно, это не что иное, как умение распознать
врага и победить его, уничтожить, восторжествовав над ним. Но смерть не
тот враг, которого можно победить. Шесть раз наклоняла Роксолана будущее к
своим детям, словно ветку древа жизни, а уже трижды ускользала эта ветка
из рук, и оставалась молодая вельможная женщина, будто побирушка на
паперти, в лохмотьях напрасных надежд и невысказанных жалоб, обреченная
лишь созерцать и ждать новых смертей. Имамы учат, что страдания - высший
дар аллаха. Люди, жертвующие всем для других, творят святое дело. А те,
кто принимает эти жертвы, творят ли они что-либо святое? И кто она после
всего того, что произошло с нею в жизни, что сделала она помимо своей воли
и что сделала сознательно, с намерениями обдуманными? Султан обращался с
нею как с рабыней, как с любовницей, потом как с султаншей, теперь уже
словно бы со святой, ибо неискренность в их взаимоотношениях, разлуках и
письмах достигла крайних пределов. Он перечислял ей всех своих выдуманных
врагов, уничтожая мирный люд, а она делала вид, что верит каждому его
слову, и писала Сулейману: <Чем больше будет врагов, мой падишах, тем
больше их станет поживой для мусульманского меча. Клянусь золотыми
сандалиями, что точно так же буду радоваться вашим великим победам,
которые будет даровать вам аллах, как обрадовалась тогда, когда вы, сияние
моих глаз, из рабыни сделали меня своей женой>. Рабы более всего
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Андреев Николай
Андреев Николай
Каменистый Артем
Прозоров Александр