read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



кончается мир" (Так кончается мир / Так кончается мир, / Не с грохотом, но
со всхлипом), гибель миропорядка у Рейна сопровождается пошленьким
мотивчиком, шлягер ом тех самых тридцатых или сороковых годов, чью
тональность и эстетику стихотворение Рейна, как правило, воспроизводит то
метрическим эквивалентом синкопы, то выбором детали. Более того, гибель
миропорядка у этого поэта не единовременна, но постепенна. Р ейн - поэт
эрозии, распада - человеческих отношений, нравственных категорий,
исторических связей и зависимостей, любого двучлена, включая ядерный, - и
стихотворение его, подобное крутящейся черной пластике, - единственная
доступная этому автору форма
мутации, о чем прежде всего свидетельствуют его ассонансные рифмы. В
довершение всего, поэт этот чрезвычайно вещественен. Стандартное
стихотворение Рейна на 80% состоит из существительных и имен собственных,
равноценных в его сознании, как, впрочем, и в
национальном опыте, существительным. Оставшиеся 20% - глаголы, наречия;
менее всего - прилагательные. В результате у читателя зачастую складывается
ощущение, что предметом элегии оказывается сам язык, самые части речи, как
бы освещенные садящимся солн цем прошедшего времени и отбрасывающие поэтому
в настоящее длинную тень, задевающую будущее.
Но то, что может показаться читателю сознательным приемом элегика, или,
по крайней мере, естественным продуктом ретроспекции, таковым не является.
Ибо избыточная вещность, перенасыщенность существительными были присущи
поэтике Рейна с самого нача ла, с порога. Уже в самых ранних стихотворениях
Рейна конца 50-х годов - в частности, в его первой поэме "Артюр Рембо" -
бросается в глаза своего рода "адамизм", тенденция к именованию, к
перечислению вещей этого мира, младенческая почти жадность к сло вам. В
каждом следующем стихотворении они были другими, "кварталы уходили в
анилин", "рычали тигры в цирке на гастролях, / гудел орган в проветренных
костелах", "ушанка терлась в пробор", "мотоцикл" знаменитого циркового
каскадера Маевского рифмовался с "черепаховым магазином", "новые линкоры" на
черноморском рейде в строю передавали фокстрот, и на берегу Финского залива
"В кровосмесительском огне / полусферических закатов / вторая жизнь являлась
мне, / ладони в красный жир закапав". Открытие мира у это го поэта
сопровождалось развитием дикции. Впереди лежала если не жизнь, то во всяком
случае огромный словарь. В одном из первых услышанных мною стихотворений
Евгения Рейна, "Японское море", начинавшемся строчкой "Пиво, которое пили в
Японском море... ", были такие строфы:
... Лезет Японское море, шипя побеленною пеной.
Вольтовым светом побелит и пену, и локти.
Тычется в море один островочек военный,
где опускают под воду подводные лодки.
Радиомузыка ходит по палубам, палубам.
Музыку эту танцуют и плачут и любят.
Водку сличают с другими напитками слабыми,
после мешают и пьют. Надо пить за разлуку...
И кончалось оно так:
... Люди плывут, как и жили. Гляди: все понятно.
Век разбегается, радио шепчет угрюмо
эти некрологи, песенки и оппоненты.
О, иностранное слово среди пароходного шума!
Это запомнилось сразу же и навсегда своим словарным составом, диковатым
паузником, почти алогичным - на грани проговора - синтаксисом, помесью
бормотания и высокой риторики, пристальностью взгляда и сознания,
зажеванностью откровения в "Век раз бегается... ", где виден океан и слышно
сообщение о смерти автора "Середины века". Стихи Рейна замечательны именно
этим поразительным для всех органов восприятия моментальным соединением -
реакцией, если угодно (и если иметь в виду его диплом инженера-х имика),
зрения, слуха и сознания и способностью взглянуть на полученное извне,
забормотать результат реакции - результат опыта, поставленного над собой или
над миром.
Рейн не только радикально раздвинул поэтический словарь и звуковую
палитру русской поэзии - причем (поскольку у нас любят приоритеты) сделал
это гораздо раньше тех, кому расширение это официально приписывается; он
расширил - раскачал - также и
психологическую амплитуду русской лирики. Здесь с приоритетом, надо
полагать, все в порядке, ибо оспаривать глубину отчаяния, чернеющую в этих
стихах, и степень усталости от него мало кому из соотечественников - падких
до любых лавров - придет в голов у. За четверть века лирический герой Рейна,
этот "Двух столиц неприкаянный житель" и "сам себе командир", проделал
довольно чудовищную эволюцию до обращенного к Творцу: "Или верни мне душу, /
Или назначь никем" и - если уж мы заговорили об эволюции - д о: "Я -
бульварная серая птица... " Пение этой бульварной птицы поистине
душераздирающе, не столько даже своим тембром, сколько тем, что в нем слышна
не жалоба, но полное безразличие к своему щебету. При этом, зрению данной
птицы присуща его неизменная ястребиная острота, придающая обычно
стихотворениям Рейна сходство с живописью, - с тем, впрочем, отличием, что
задник в них всегда прописан гораздо отчетливее, чем передний план. В этой
размытости переднего плана и, прежде всего, авторской в нем фигуры ,
сказывается то же самое равнодушие автора к своему лирическому герою, в
конечном счете - к самому себе. Существование подобного отношения к вещам,
существование такого стихотворца усложняет жизнь современникам. В
присутствии Рейна петь чистую радость жизни - так же, впрочем, как и
повествовать о ней в сугубо минорном ключе - представляется трудоемким. Если
прежде бороться с этим можно было замалчиванием его творчества, непечатанием
его стихотворений или кастрацией их в печати, теперь это осуществим о
посредством упреков в старомодности его технических средств, в повторяемости
сюжета и интонации. Основания для этих упреков, увы, могут быть в лучшем
случае чисто демографическими, т. е. опираться на появление на литературном
поприще новых дарований, т ребующих к себе внимания. При всей естественности
такого побуждения, уступка ему обещает дорого обойтись прежде всего именно
самим этим новым дарованиям, ибо в каком бы жанре они ни выступали, у
читателя будущего не будет иного выбора, кроме как восприня ть их в качестве
рейновских эпигонов.
В настоящем у Рейна вышли три сборника стихотворений; первый из них -
когда автору исполнилось 50 лет. Публикацию двух последующих, с интервалами
в приблизительно два года, следует, видимо, рассматривать как торжество
справедливости. К сожалению , проблема с торжеством справедливости,
заключается, по определению, в том, что оно наступает всегда с опозданием. В
данном случае - с опозданием в четверть века. Выход в свет "Береговой
полосы" и "Темноты зеркал" с вышеупомянутым интервалом предполагае т
восстановление естественного процесса существования поэта в литературе. Это,
боюсь, не соответствует действительности. Мы имеем дело не с естественным
процессом, но с его имитацией - с мичуринской, так сказать, прививкой,
клейких лепестков к сожженном у дереву. Это звучит, должно быть, несколько
мелодраматично, но слишком уж похоже на правду, чтоб от такого сравнения
удержаться. Есть, к слову сказать, нечто труднопереносимое во всех этих
нынешних запоздалых и посмертных публикациях: в жадности, с кото рой
издатель - а зачастую и сам автор - кидается на внезапно предоставившиеся
возможности. Что-то в этом есть от вдовы, у которой появились деньги, и она
принялась наверстывать упущенное: набросилась на тряпки и появляется везде.
Достойней зачастую про ходить всю жизнь в одном единственном, застиранном и
перештопанном платье - или, если уж действительно восторжествовала
справедливость, издать страниц на двести-триста "Избранное". Это, надо
надеяться, еще произойдет с Рейном, ибо ни три упомянутых сбор ника, ни
этот, к которому читатель сейчас читает предисловие, не дали и не дадут ему
представления о масштабе и о значении этого поэта для русской словесности.
Есть авторы, выгадывающие от собрания сочинений, и есть теряющие - такие,
как Фет или Тютчев,
и Рейн принадлежит к этой последней категории.
У всякого крупного поэта есть свой собственный излюбленный
идеосинкратический пейзаж. У Ахматовой это, видимо, длинная аллея с садовой
скульптурой. У Мандельштама - колоннады и пилястры петербургских дворцовых
фасадов, в которых как бы запечатле лась формула цивилизации. У Цветаевой -
это пригород со станционной платформой, и где-то на заднем плане силуэты
гор. У Пастернака - московские задворки с цветущей сиренью. Есть такой
пейзаж и у Рейна; вернее - их два. Один - городская перспектива, у ходящая в
анилин, скорей всего - Каменностровский проспект в Ленинграде, с его
винегретом конца века из модерна и арт нуво, сдобренный московским
конструктивизмом, с обязательным мостом, с мятой простыней свинцовой воды.
Другой - помесь Балтики и Черно морья, "залив с Кронштадтом на боку, / с
маневрами флотов неслышных", с пальмами, с балюстрадами, с входящим в бухту
пассажирским теплоходом, с новыми линкорами, передающими в строю фокстрот,
публикой променада. Если в привязанности к первому сказывается
сетчатка подростка, в навязчивости второго, в этом комплексе "береговой
полосы" можно при желании различить нашего хордового предка, вышедшего из
воды и сохранившего свои инициалы в имени Спасителя. Если первый
представляет собой рай потерянный или, во всяком случае, сильно
скомпрометированный, второй есть рай возможный, обретаемый, и автору этих
строк больше всего на свете хотелось бы усадить автора этой книги за стол на
какой-нибудь веранде этого рая, положить перед ним перо и лист бумаги и
оставить его на некоторое время - лучше надолго - в покое. Для вдохновения я
положил бы ему рядом на стол Вергилия - лучше "Буколики" или "Георгики", чем
"Энеиду", а еще лучше - томик Проперция. Что-нибудь, иными словами, лишенное
амбиции и сочинявшееся, судя
по всему, без спешки, с большим запасом времени. Спустя месяц-другой я
зашел бы к нему взглянуть, что получилось.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 [ 143 ] 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.