обратил на нее внимание, однако ей показалось, что это внимание нисколько не
льстит ей. Скорее она сердилась на красивого гордеца. Что-то протестующее
шевельнулось в ней. Ей казалось, что она наконец отомстит за себя, и при
мысли об этом Козетта испытывала какую-то еще почти ребяческую радость.
оружием. Женщины играют своей красотой, как дети ножом. Им случается самих
себя поранить.
сидеть на скамье и не подходил к Козетте. Это вызывало в ней досаду. Однажды
она сказала Жану Вальжану: "Пойдем, отец, погуляем по этой стороне". Видя,
что Мариус не идет к ней, она направилась к нему. В таких случаях каждая
женщина похожа на Магомета. И затем, как это ни странно, первый признак
истинной любви у молодого человека - робость, у молодой девушки - смелость
Это удивительно и в то же время очень просто. Два пола, стремясь сблизиться,
заимствуют недостающие им свойства друг у друга.
затрепетать Козетту. Мариус ушел с надеждой в душе, Козетта - с
беспокойством. С этого дня они стали обожать друг друга.
казалось, что за один день ее душа потемнела. Она не узнавала себя. Чистота
девичьей души, слагающаяся из холодности и веселости, похожа на снег. Она
тает под солнцем любви.
в земном его значении. В тетрадях светской музыки, попадавших в монастырь,
слово "любовь" было заменено словами "морковь" или "свекровь". Это порождало
загадки, подстрекавшие воображения старших пансионерок:: "Ах, как приятна
морковь!" или "Жалость - не свекровь". Но Козетта вышла лз монастыря слишком
юной, чтобы особенно интересоваться "свекровью". И она не знала, как назвать
то, что испытывала теперь. Но разве в меньшей степени болен человек оттого,
что не ведает названия своей болезни?
знала, хорошо это или плохо, полезно или опасно, благотворно или смертельно,
вечно или преходяще, дозволено или запрещено, она любила. Она бы очень
удивилась, если бы ей сказали: "Вы не спите? Но ведь это непозволительно! Вы
перестали есть? Но это очень дурно! У вас тяжесть в груди и сердцебиение? Но
это никуда не годится! Вы то краснеете, то бледнеете, когда известное лицо в
черном костюме появляется в конце известной зеленой аллеи? Но ведь это
ужасно!" Она не поняла бы и ответила: "Как же я могу быть виновата в том, в
чем я не вольна и чего не понимаю?"
лучше всего соответствовала ее душевному состоянию. То было своего рода
обожание издали, безмолвное созерцание, обоготворение незнакомца. То было
явление юности - другой такой же юности, ночная греза, превратившаяся в
роман и оставшаяся грезой, желанное видение, наконец воплотившееся, но еще
не имеющее ни имени, ни вины за собой, ни пятна, ни требований, ни
недостатков, - словом, далекий возлюбленный, обитающий в идеальном мире,
мечта, принявшая четкий облик. Всякая встреча, более определенная и на более
близком расстоянии, в это первое время вспугнула бы Козетту, еще наполовину
погруженную в сумрак монастырской жизни, который преувеличивал опасности
мирской жизни. Все детские и монашеские страхи перемешивались в ней.
Монастырский дух, которым она прониклась за пять лет и которым до сих пор
веяло от нее, показывал ей все окружающее в неверном свете. И сейчас ей
нужен был не возлюбленный, даже не влюбленный: ей нужно было только видение.
Она начала обожать Мариуса как нечто восхитительное, светозарное и
недосягаемое.
улыбалась без всякого стеснения.
чувствовала себя невыразимо счастливой и думала, что вполне чистосердечно
выражает все свои мысли, говоря Жану Вальжану: "Какая прелесть этот
Люксембургский сад!"
разговаривали, не здоровались, они не были знакомы; они виделись, подобно
небесным светилам, разделенным миллионами миль, и жили созерцанием друг
друга.
сознающей свою красоту и неведающей о своей любви. Сверх всего - кокетливой
в силу своей невинности.
Глава седьмая. ЗА ОДНОЙ ПЕЧАЛЬЮ ПЕЧАЛЬ ЕЩЕ БОЛЬШАЯ
и вечная мать-природа глухо предупреждала Жана Вальжана о присутствии
Мариуса. И Жан Вальжан содрогался в самых темных глубинах своей души. Он
ничего не видел, ничего не знал, но всматривался с настойчивым вниманием в
окружавший его мрак, словно чувствуя, что в то время как нечто созидается,
нечто другое разрушается. Мариус, предупрежденный той же матерью-природой, -
и в этом мудрость божественного закона, - делал все возможное, чтобы "отец"
девушки его не видел. Иногда Жан Вальжан его замечал. Поведение Мариуса было
не совсем естественным. Его осторожность была подозрительной, а смелость
неловкой. Он уж не подходил так близко, как раньше; он садился поодаль и
словно погружался в экстаз; он приносил с собой книгу и притворялся, будто
читает. Зачем он притворялся? Раньше он приходил в старом фраке, теперь
всегда в новом; нельзя было утверждать с уверенностью, что он не завивался,
у него были какие-то странные глаза, он стал носить перчатки. Короче говоря,
Жан Вальжан от всей души ненавидел этого молодого человека.
ней происходит, она тем не менее чувствовала в себе нечто новое, что нужно
скрывать.
новый фрак, появившимся у незнакомца, существовала какая-то взаимосвязь,
мысль о которой была несносна для Жана Вальжана. Быть может, вполне
вероятно, даже несомненно, то была случайность, но случайность опасная.
удержаться и, полный того смутного отчаяния, которое побуждает человека
внезапно погрузить зонд в собственную рану, сказал ей:
нет, он очень милый". Десятью годами позже, с любовью к Мариусу в сердце,
она бы сказала: "Вы правы, просто противно смотреть, как он важничает!" Но
теперь, в этот период своей жизни и своей любви, она ограничилась тем, что с
невозмутимым спокойствием ответила:
обратил ее внимание на него".
поединка первой любви с первыми препятствиями: девушка не попадается ни в
одну ловушку, юноша попадает в каждую. Жан Вальжан начал тайную борьбу с
Мариусом, а Мариус в святой простоте, свойственной его возрасту и его
страсти, даже не догадывался об этом. Жан Вальжан строил ему множество
козней: он менял часы прогулок, пересаживался на другую скамью, забывал там
свой платок, приходил в сад один; Мариус опрометчиво попадался во все тенета
и на все вопросительные знаки, расставленные Жаном Вальжаном на его пути,
простодушно отвечал: "Да!" Однако Козетта была настолько замкнута в своей
кажущейся беззаботности и непроницаемом спокойствии, что Жан Вальжан пришел
к выведу: "Этот дурачина без памяти влюблен в Козетту, а она даже не
подозревает о его существовании".
полюбит, могло вот-вот наступить. Не начинается ли все с равнодушия?
часа, он поднялся со скамьи, она воскликнула:
прибегать к исключительным мерам и опасаясь возбудить подозрение Козетты; но
в эти столь сладкие для влюбленных часы, когда Коэетта улыбалась Мариусу, а
он, опьяненный этой улыбкой, только и видел обожаемое лучезарное лицо, Жан
Вальжан не сводил с него сверкающих страшных глаз. Он не считал себя
способным на какое-либо недоброе чувство, однако порой при виде Мариуса ему
казалось, что он снова становится диким, свирепым зверем, что вновь
раскрываются и восстают против этого юноши те глубины его души, где некогда
было заключено столько злобы. Ему чудилось, что в нем оживают неведомые,
давно потухшие вулканы.
поразнюхать, поразведать, попытаться! Он думает: "Гм, почему бы и нет?" Он
бродит вокруг моего счастья, чтобы схватить его и унести?"
Приключения! Чего он хочет? Любовной интрижки! Да, любовной интрижки! А я?
Как! Стоило ли тогда быть самым презренным из всех людей, потом самым
несчастным, шестьдесят лет стоять на коленях, выстрадать все, что только
можно выстрадать, состариться, никогда не быв молодым, жить без семьи, без
родных, без друзей, без жены, без детей, оставить свою кровь на всех камнях,
на всех терниях, на всех дорогах, вдоль всех стен, быть мягким, хотя ко мне
были жестоки, и добрым, хотя мне делали зло, и, несмотря на все, стать
честным человеком, раскаяться в том, что сделал дурного, простить зло, мне
причиненное, чтобы теперь, когда я вознагражден, когда все кончено, когда я
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Самойлова Елена
Жюль Верн
Жюль Верн
Херберт Фрэнк